Дети августа

Димон заметил, что из отряда «Казбек» пили далеко не все. Некоторые, рассевшись кружком на циновках и ковриках, пыхали дымом из трубок, больших и маленьких, а еще плясали. То вприсядку, то хороводом, под угрожающее многоголосое пение, сопровождавшееся хлопками и притопываниями. Другие рядом потрошили ножами толстые тюки, похоже, захваченные на фазенде — в одном оказались женские лифчики и трусы, зато во втором был упакованный в мелкие пакетики табак, который бойцы приветствовали радостными криками.

— Наташа, а ты что тут делаешь? — Димон увидел среди женщин соседскую веснушчатую девчонку, которую помнил еще, когда она ползала, и которой иногда приносил из своих вылазок слипшиеся в комок окаменевшие леденцы. Он и забыл, что в этом году ей уже исполнилось шестнадцать. Несмотря на прохладную погоду, на ней был короткий сарафан, и ножки покрылись от холода мурашками.

— Она со мной, — загородил от него девчушку какой-то хлыщ с песьей головой на плече, в кожаном мотоциклетном шлеме. Отряд «Цербер» — звучало, конечно, даже круче, чем «бешеные». Но суть от этого не менялась. Отморозки и живорезы.

Тип смотрел на Окурка с вызовом. Упырю кивнул как близкому знакомому. Глаза у него были навыкате, красные и нездоровые. Карманы оттопыривались. Куртка запачкана то ли жиром, то ли машинным маслом. За спиной стояли еще четверо таких же, разминали кулаки, один поигрывал ножом. Петруха незаметно наступил Окурку на ногу: мол, не связывайся.

— Дядя Дима, все хорошо, — не очень уверенно произнесла Наташка. На ее руке, где только что лежала лапа «бешеного», остались красные вдавленные пятна.

— Ну, раз хорошо, то замечательно, — растерянно произнес Окурок. — Удачно время провести. А мы пошли.

И хотя хорошая драка никогда не пугала его, он видел, что сделать тут было ничего нельзя. Все вроде бы по согласию.

Рядом худенькую рыжую девчонку еще младше Наташи, вел под руку немолодой лысоватый мужик из отряда «Казбек» — вроде бы тоже старшина, с толстым брюхом и красной полосой на рукаве.

Та не сопротивлялась, шла сама, хрупкая как тростинка.

«Это ты просто завидуешь, — сказал себе Димон. — Сам-то тоже не прочь задрать любую юбку».

Ну нет, это он наговаривает на себя. На такую зеленую — ни в жисть бы не залез. Совестно. Да и хотелось не трахать все, что движется, а устроить свою жизнь нормально. Чтоб жена-загляденье и куча ребятишек... Правда, не сейчас, а когда-нибудь потом. Пока же надо было потрудиться, выслужиться. А это, как всегда повторяла мама, возможно только у хорошего, сильного хозяина.

Хотя иногда Окурку казалось, что ему нужен не хозяин, а воля-вольная — такая, чтоб творить что хошь и ничего бы за это не было. И как тут разобраться в своих желаниях?

Но то, что происходило здесь, хоть и было ему понятно — однако сильно его раздражало.

Да, никакого принуждения. Просто у «сахалинцев» еда, у них и власть. А в семьях голод, и никуда он не денется до следующего урожая. Который могут и отобрать. А может снова случиться недород… Димон слишком хорошо знал, что голод делает с человеком, как ломает его, заставляя унижаться так, как никакое животное не станет.

— Димка, пошли быстрее, — поторопил его Упырь. — А то мне из-за тебя звездячек вставят.

Через десять минут они, наконец, протолкались через потную, галдящую толпу к открытому пространству, в середине которого стоял тот самый бронированный грузовик «Мерседес». Лестница-трап была поднята. Вокруг машины стоял караул из восьми человек. Те самые ребята в бронежилетах. Судя по взглядам, которые они нет-нет, да и бросали, ребята тоже не прочь принять участие в сабантуе, но не позволяют себе даже с места сходить. Наверно, чуть позже их сменят.

Вокруг машины стояли воткнутые в землю железные подставки для факелов.

— Сам живет здесь. Он не доверяет никому и в фазенде не хочет останавливаться, — полушепотом объяснил Петруха. – Следуй за мной и смотри: рта не раскрывай без разрешения. Тут тебе не здесь. Этот человек… если он сам к нам выйдет – не Гога. К нему надо как к богу на земле... Иначе смерть. Обращаться только «Ваше превосходительство».

«Да что вы меня все пугаете? Сначала Бобер, потом ты. Видали мы всяких. Тоже мне «бог». Не понравится совсем — получим оружие и свалим. В налетчики подадимся. Будем жить весело, вольно… хоть и недолго».

Здесь пришлось ждать добрый час, что Окурка немного разозлило. И какой смысл был тогда спешить?

Солдаты в брониках взяли автоматы наизготовку при их приближении, провожая цепкими взглядами сторожевых псов.

Когда подходили к лестнице, Окурок почувствовал легкий мандраж. Но взял себя в руки и поднялся на нависающий балкончик, на который выходила дверца. При его приближении дверь распахнулась изнутри. Похоже, без человеческого участия, а с помощью хитрого механизма. Упырь остался внизу.

Окурок переступил через порог и шагнул внутрь. Он обратил внимание, что дверца закрывается очень плотно и прижимается штурвалом. При необходимости кунг машины мог защитить от попадания радиоактивной пыли.

Внутри штабной машины было прохладно и тихо. Пол блестел так, что на него жалко было наступать. На входе его встретил молчаливый, как призрак, человек в черной форме. Он был без балаклавы, но обаяния ему это не добавляло. И роста в нем было почти два метра — ровно на полторы головы больше, чем в Окурке. Жестом он показал — «следуйте за мной». Язык ему вырезали, что ли? Они прошли по коридору, миновали комнату с несколькими маленькими столами, похожую на внутренности пассажирского вагона, и оказались перед большой двустворчатой дверью.

Створки двери распахнулись перед ним, и он ступил на покрытый вышарканным ковровым покрытием пол большой прямоугольной комнаты.

— Проходите, Дмитрий, — услышал Окурок голос Мустафы Ильясовича. — Мы уже в сборе, только вас ждем. Вот и место для вас есть.

В помещении царил полумрак. Несколько окон были закрыты металлическими заслонками, а поверх них — шторами из ткани. Свет давали электрические плафоны на стенах, но половина из них не горела. В середине комнаты стояли сдвинутые столы, покрытые скатертями. Вокруг них сидели все те, кто выходил из штабной машины на встрече вождей орды с калачевцами. Кроме них был еще Мэр Павловский. Димон обратил внимание на то, что из всех местных пригласили только его — не было даже Бобра.