Дети августа

И тот начал рассказывать. Отвечать на хлесткие, скупые вопросы Пустырника и остальных. Сначала сбивчиво, поминутно оглядываясь, как будто кроме своих пленителей боялся еще кого-то… Но с каждой минутой его речь становилась все свободнее и спокойнее. Этот человек был уже одной ногой там и ничего не боялся. Говорил он тоже странновато — «не по-нашему», как сказал себе Сашка. Много было незнакомых словечек и фраз.

Воли к жизни у пленного осталось меньше, чем у больного, в которого заполз рак. Он все понимал и ни на что не надеялся. Больше, чем слова Пустырника, ему обо всем сказали глаза сидящих в комнате людей.

Сашка тоже не чувствовал никакой жалости. Этот чужак мог быть одним из тех, кто стоял рядом, когда убивали его отца. А мог и участвовать. Поэтому мысль о милосердии даже не пришла ему в голову.

Легкая смерть действительно была ценным даром.

Раньше, рассказывал дед, отношение к смерти было как-то сложнее. Смерти сильнее боялись и сильнее из-за нее переживали. Не потому, что намного реже умирали и намного дольше жили, нет. Просто медицина давала иллюзию, что смерть можно победить, что она — ошибка, а не закономерность. А телевизор… по телевизору можно было всегда увидеть людей, которых смерть, казалось, не трогала. В одном фильме их убили, а в другом они как ни в чем не бывало наслаждаются жизнью. Поэтому смерть в реальности казалась несправедливостью. Ведь другие в это время ходили в кино, ели мороженное, катались на аттракционах.

Теперь все иначе. Как и в древние времена, смерть… в особенности детей, стариков, воинов, охотников — стала скучной обыденностью, в которой, кроме судьбы, некого обвинять. И некому было завидовать, ведь ни для кого жизнь не была праздником.

Вряд ли у них на Волге с этим обстояло иначе.

Этот человек мог бояться жутких пыток и жестокой казни. Фантазия у людей богата, и вряд ли Сибирь тут исключение. Но смерти как небытия он боялся гораздо меньше. Когда кругом ад… свое исчезновение воспринимаешь с легким испугом, но одновременно с принятием.

— Что за трупы лежат на теннисном корте штабелем?

Волжец, волжанин (или как там звать жителя реки Волги?) затянул с ответом. Но Пустырник не стал его бить.

— Молчишь? Поди, не знаешь, что такое теннисный корт и что такое штабель?

Чужак кивнул.

— Я имею в виду площадку между стоянкой… где тачки стоят… и будкой охранника. Что за куча трупов?

— Это местные, новокузнецкие. Не ваши, — выдавил из себя мужичок.

— Помогать не хотели? Ай-ай. И вы их… того?

— Нет. Сильно много попросили.

— Вот жуки… — сплюнул Пустырник. — Ладно, черт с ними. Каждый крутится, как может… — он одним рывком повернул к себе пленника вместе со стулом. — Ну давай, пой, как Кобзон. Хорошо пой!

После того, как пленный "язык" рассказал все, что мог, и несколько раз повторил свои ответы, Пустырник поднял его рывком со стула, надел мешок на голову и повел в соседнюю комнату, где раньше была спальня, а теперь только валялись части разбитой мебели, а на полу были старые следы от костра.

Через минуту он вернулся один, насвистывая. В руке у него была странная штука, похожая на леску с двумя пластмассовыми ручками.

— Об искусстве поговорили. Штука хорошая. Только надо руку набить.

Вот и конец чуваку, подумал Сашка. Струной удавил. А они даже не узнали, как его звали. Хотя кому какое дело?

— Да чего вы на меня смотрите? — усмехнулся Пустырник. — Я его еще не грохнул, только в чулане запер. Придушим, когда вернемся. А то может соврать. Чтоб своим помочь… Бывают типа герои. Ну, а так не решится — я объяснил, что кожу снимем. А не вернемся, тем хуже для него. Тогда от жажды окочурится. Я же его связанным оставлю и с кляпом. Но то, что он тут балакал, похоже на правду. Мои наблюдения с этим совпадают… Садитесь в круг! Семен, Лысый, Краснов-старшой — запоминайте. Своим перескажете.

Это были наскоро назначенные им командиры отделений. Они должны будут донести информацию до тех воинов Прокопы, которые сейчас находятся в других квартирах и домах по соседству.

— Итак, повторим диспозицию. Заринцы сидят на втором и третьем. Они в сером камуфляже. Чужаки из-за Урала — на первом, эти в зеленом и несколько в кожаных куртках. И тех, и других по сотне. Наши — в спортзале. Набиты, как сельди в бочке. Хилые, заморенные. Не удивлюсь, если многие простужены и на ноги подняться не смогут. После такой-то дороги… Окна там под потолком. Точно не надо ждать от них побега. А тем более бунта. Их караулят человек десять. С пулеметом.

Даже у самых спокойных и флегматичных прокопчан от рассказанного затряслись лица от злости, а глаза стали бешеными.

Подумать только. Гнали сюда пешком. Сгоняли с телег и заставляли идти. Надобности в этом не было. Дорога была ровной и совсем не раскисшей. Разве что для того, чтоб выбились из сил. Или умерли побыстрее.

Тот, кто пытался протестовать — был убит. Один из горожан… видимо, из тех, чьи тела они находили на шоссе… сказал какую-то резкость и попытался ударить надсмотрщика. Несколько конвоиров подлетели к нему, забили до смерти сапогами и бросили в придорожный кювет.

Температура упала ниже нуля, а потом гораздо ниже, но никто, конечно, не позаботился об одежде для пленных. Те остались в чем были — кто в легких куртках, а кто вообще без верхней одежды. Сашка представил себе понуро бредущих людей и вспомнил заключенных концлагерей и «дорогу слез» индейцев, которых выгнали с земли своих предков. Дед об этом писал в своей «Истории…».

Дед… Что с ним самим? Его не было среди мертвых. Значит, он там. Но он слишком стар, чтобы перенести такое без вреда для здоровья. Если он вообще жив. Потому что он не стал бы молчать и позволять нелюдям издеваться над собой и близкими.

Но вот что странно. Судя по рассказу пленного, заринцы держались особняком. В издевательствах над заложниками не участвовали. Даже возмущались, когда приехали сюда и обнаружили целый «концлагерь». Запретили женщин трогать.

Мстители приободрились. По крайней мере, одно слабое место нашлось. Враги были не едины. Пришельцы из-за Урала не хотели злить многочисленный Заринск и не до конца доверяли выходцам из него, а те — им.

Еще, как сказал человек с Волги, многие из его товарищей уже успели принять на грудь. Так они боролись с холодом. А может, стресс снимали. Работа палача и тюремщика трудная.

Это был неплохой знак. Значит, не все еще потеряно. Хорошо бы они продолжали квасить там в санатории. И можно будет тогда смыть ту боль, страх и позор, который все пережили — кровью врагов.

Чужаки, которые пришли из-за Урала, должны найти здесь свою смерть, с этим никто не спорил. Но и заринцам пощады быть не должно, говорили люди. Все они враги. Кровь пролегла между ними и потомками изгоев из Прокопы и Киселевки, смерть и унижение близких.

— Слушайте сюды, — Пустырник знаком собрал их всех в круг. — Командиры, блин, особенно! Тем, кто отсутствует, передадите. Я не маршал и не генерал, поэтому могу ошибаться. У вас свои мозги на плечах. Я задам общее направление. А дальше, каждый сам. Значит так. Все произойдет сегодня. Или завтра, но рано. Это может начаться внезапно. Если услышим выстрелы — пойдем сразу, не считаясь ни с чем. Это значит, что наших начали расстреливать. Если будет тихо — пойдем по погоде. Когда будет самая хреновая. Я с сыновьями пойдем первыми и снимем часовых, — Пустырник показал свой пистолет и странное оружие в виде струны.