Дети белых ночей

Она не придала этому значения. Она лежала и думала, что недаром тетя Циля всегда говорила, что ее любимая еда – та, которую готовила не она. Когда солишь по вкусу, перчишь и жаришь до готовности, вкус оценить невозможно. А главное – абсолютно не хочется есть. Все равно, что самой себе посылать поздравительные открытки.

В общем, все это оставило ее равнодушной. Не то чтобы это было отвратительно. Нет. Просто вся мировая литература в этот момент показалась ей несколько надуманной. С чего вообще весь этот сыр-бор? В мечтах она экстазировала гораздо эффективнее. А потому приняла решение – больше к пройденному не возвращаться. Не ее это фасон.

Через два дня с удивлением для себя она обнаружила, что хотела бы продолжения. Была уверена, что должно быть какое-то развитие. Он станет уговаривать. Она с достоинством откажет. Он будет ждать ее на улице после работы. К чему это приведет, еще неизвестно. Но его все не было. Каждое утро она проверяла в каталоге читателей его формуляр. Среди прошедших за вчерашний день его фамилия не фигурировала. А карточка его мирно стояла на своем месте в первом ящике под буквой «А». И чем дольше его не было, тем отчетливей случившееся с ней приобретало романтический оттенок. И не так уж ей все это не понравилось. Сейчас, когда она не видела его уже две недели, ей казалось, что она бы, наверно, не отказалась встретиться с ним опять.

Но он не появлялся.

– Меня никто не спрашивал? – каждый раз начинала она вместо приветствия. Сотрудницы с любопытством на нее поглядывали.

– Да нет... Вроде бы никто...

Чем дольше они не встречались, тем ужаснее ей казалось его исчезновение. Прошел месяц. Пошел второй. Флоре нездоровилось. Жизнь казалась серой оттого, что она просто пропиталась библиотечной пылью. Пылью были покрыты Милита и Марианна, Нора, Руфина и Эсфирь. От пыли не хотелось ни есть, ни читать. А глазам от пыли хотелось только спать.

Так, полусонная, она сидела и раскладывала заказанные накануне книги стопочкам, когда вдруг услышала:

– Добрый день, дражайшая Флоренция. Заказик примите.

Он протягивал ей требования на книги – целую пачку. Все как всегда. И смотрел синими глазами. Бледная от природы Флора сильно порозовела.

– Здравствуйте...– Она мучительно неловко себя чувствовала. Он, по всей видимости, желал делать вид, что ничего не произошло. Что они просто старые знакомые. Она просмотрела заказы.– Новой пьесой занимаетесь?

– Да...– рассеянно пробормотал он, глядя по сторонам.– После института в Новосибирск зовут, на пять лет. Надо парочку пьес подобрать.

– А... Поздравляю,– выдавила она.

– Да не с чем пока.– Он говорил, нахмурившись, не глядя на нее. И вправду, выглядел не особенно довольным.– Ну хорошо. Спасибо. Пошел.

– Вы уже уходите? – Она чувствовала, что он сворачивает их знакомство, как отслужившую палатку. И быстро сказала: – Пойдемте. Мне тоже в ту сторону, заявки сдавать.

Он не выразил по этому поводу никаких эмоций. Они вместе спускались по лестнице. Вместе вышли в длинный коридор.

– Володя, где же вы были так долго? Я вас так ждала. Переживала.

Флора кинулась с этими своими словами так поспешно, как кидаются на подножку уходящего трамвая. Но он будто бы и не понял, какой накал эмоций прозвучал в ее голосе. Он шел рядом, чуть рассеянный, все время отворачиваясь от нее. И ей вдруг стало ужасно обидно, что в тридцать лет она позволила себе быть такой дурой.

– Мне было бы неприятно думать, что вы меня использовали, как вещь.

– А вот мои ощущения, разлюбезная Флоренция, вас не интересуют? – Он обернулся, наконец, к ней. И ее поразило склочное выражение его лица. Оно его так портило.– Это у меня чувство, что меня использовали. Это вы обязаны на мне жениться после того, что сделали. А ведь вам кажется, что все кругом только вам и должны. Вы никогда не думали об этом? – Он смотрел на нее с явным упреком. Ей стало неловко от своего вопиющего эгоизма. А он, пользуясь ее замешательством, повернулся и быстро пошел по длинному коридору. И, не оборачиваясь, пробормотал, поддержав свои слова картинным жестом руки: – А вы подумайте...

Она так и осталась стоять. И досмотрела до конца его мучительный уход, закончившийся резким поворотом за угол.

И почему-то не к месту подумала, что так никогда и не узнает, что же все-таки связывает «Основу психоанализа» с «Кузнечным делом в Омской губернии»...

Дура – дура. Единственным ярким чувством был стыд за то, как она выглядела в его глазах. Дура – дура. Нелепая дура. Все не так поняла. Так нелепо разыгралась. Так глупо себя вела. И этот взгляд. Он просто убил ее своим взглядом. Она – воздушный шарик, который лопнул. Вещь одноразового использования. Она уже не вспоминала о том, что сама хотела все закончить. Если бы сама – это одно. А такого острого унижения она еще никогда не испытывала.

Сказать маме? Пожилой и постоянно оглядывающейся на других. Мама скорее переживет ее смерть, чем позор. У нее, у учителя, тридцатилетняя дочь принесла в подоле... Она этого не выдержит. Пойти к врачу? К врачу она однажды ходила. Знает. Почему-то женская консультация ассоциировалась у нее с застенками гестапо. А она знала, что даже раненые оставляли одну пулю для себя, только чтобы туда не попасть. Она ждала два с половиной месяца, пока что-нибудь образуется. Но стало только хуже. Два с половиной месяца она видела мир сквозь маленькое тюремное окошко своей страшной тайны и абсолютно беспросветного ужаса. Чувствовала она себя ужасно. А что дальше?

И как только она представляла себе эту картинку – мамины глаза, рыдания и последующую беспросветную и несмываемую свою вину, ей не хотелось жить. Смотреть это кино было невмоготу. Заснуть и не проснуться. Выйти из игры. Единственно правильное решение.

Утром она осталась, наконец, одна. Перед глазами расплывались пятна. Сердце билось, как кремлевские куранты. Она стала лихорадочно шарить взглядом по комнате. Забежала за шкаф, где у них была с мамой кладовка, стала рыться в ящиках. Где-то она ее видела. Прямо перед глазами стоит. Толстая, крученая, защитного такого цвета и мохнатая, как мочалка. Ах, да, вспомнила. В туалете. Там стоит громадная деревянная стремянка, а ноги ее связаны между собой веревкой.

Она кинулась в коридор и вытащила из туалета лестницу. Она была такая тяжеленная, что Флора чуть не упала. Оглядываясь, чтобы никто не увидел, и пыхтя, затащила ее в комнату. Стала быстро, обламывая ногти, развязывать замысловатый узел.

Лестница и сама пригодилась как нельзя кстати. Потолки были высокими. Три метра. Она забралась на самую высокую рейку и встала на нее дрожащими ногами. Она боялась высоты. Петлю, конечно, надо было готовить внизу. Это она поняла только тогда, когда спускаться вниз было уже просто глупо. Так, стоя и ловя туловищем равновесие, она стала сочинять петлю. Это тоже, оказывается, надо было уметь. Бантиком тут не обойдешься. И еще она вспомнила, что читала о том, что веревку надо намылить. Намылить в воде или посуху?