Дети богини Дану. Том 1

Наконец, Элбону удалось прижать его к земле и, намотав длинные каштановые кудри на кулак, ударить о землю лбом.

– Проси прощения, сын предателя! – потребовал тот, но Девон лишь выплюнул сгусток крови в песок. Руки его слабо дергались, но скинуть с себя более тяжёлого мальчишку было не так уж легко.

Элбон ударил его лицом о землю ещё раз, и Девон почувствовал было, как кровь заливает глаза, когда в толпе что-то поменялось. Восторженные крики сменились испуганными, и ряды зрителей стали стремительно редеть.

– Элбон, как это понимать? – услышал он голос учителя Кадеирна совсем рядом с собой и улыбнулся зло разбитыми в кровь губами.

Элбон тут же скатился с поверженного противника вбок и вскочил на ноги. Девон же пока что не мог встать. При каждом движении в голове раздавался колокольный звон, и в глазах становилось чуточку темней.

– А ну вон отсюда! Через полчаса зайдёшь ко мне! – раздался голос Кадеирна совсем рядом. – А ты собираешься вставать?

Моргнув, Девон смог разглядеть сразу две пары глаз, смотревших на него.

– Сколько пальцев? – голос Кадеирна был слышен будто бы сквозь вату.

– Пять… – прохрипел Девон, – или шесть.

Кадеирн выругался совсем не так, как приличествовало учителю.

– Немедленно в лазарет! – приказал тот и потянул Девона вверх за плечо.

Кима не переставая цокала языком, накладывая дурно пахнущую мазь на трижды пострадавший лоб.

– Ну зачем?! – спрашивала она голосом настолько пронзительным, что у Девона звенело в ушах. – Девон, зачем опять?!

Вообще-то, Девон Киму любил. Молоденькая и стройная, как тонкая лиственница, она пришла работать в академию так же недавно, как недавно перевели в старший корпус его самого. Лицо Кимы с большими зелёными, как малахит, глазами, обрамляли рыжие кудряшки, вздрагивавшие при каждом движении, и в этих самых малахитовых глазищах светилась такая вера в богиню, что Девон не мог смотреть на неё без улыбки.

Кима обижалась, но ему прощала всё, потому что у самого Девона были такие же огромные, только переливающиеся из малахита в яшму глаза.

– А почему нет? – спросил Девон, когда она нанесла на рану очередной слой и при этом ещё раз цокнула языком. Сегодня Кима раздражала его, потому что в голове и без неё, не переставая, стоял колокольный звон.

– Ну, Девон! У тебя же останутся шрамы!

– Мне всё равно, – Девон отвернулся от неё и уставился в окно.

«Всё равно», – повторил он про себя. Он сам почти верил, что ему всё равно.

Вечером, когда вся казарма уже спала, Девон неотрывно смотрел туда, где стояла пустая кровать Элбона.

Ночевать тот не пришёл – значит, ему дали внеочередной наряд. Опять.

И значит, утром всё начнётся по новой.

«Всего один год», – произнёс Девон про себя, хоть и знал, что за этим годом будет ещё один год, и ещё. Пока ему не исполнится восемнадцать, и он, как и Элбон, не войдёт в зал страха, чтобы пройти последний обряд.

«Всё равно», – повторил он про себя устало. Но, даже погружаясь в полудрёму, так и не смог поверить самому себе до конца.

Глава 2

– И шестая из избранных в ученицы великой богине, Дея из дома Горностая.

Дея стояла, высоко задрав подбородок и чуть прищурившись на солнце, разглядывала стройные ряды воспитанников, будто они выстроились на парад, чтобы встретить лично её.

Дея всегда считала глупым обычай отправлять детей из благородных домов обучаться с прочими, чья судьба была неизмеримо ниже. «Всегда» – это все те долгие четырнадцать лет, за которые, как она точно знала, она успела прекрасно познать мир вокруг, скрытые закономерности бега светил и глубинные связи в отношениях людей, которых она немало успела увидеть в доме отца.

Однако время не стояло на месте, и отец, сорокалетний сид, без малого десять лет горевавший по своей покойной наложнице, стал её забывать.

Знание закономерностей людских душ подсказывало Дее, что ещё немного – и её мать будет забыта совсем – а как только это случится, новая наложница войдёт в дом, и однажды, когда они с отцом станут достаточно близки, её собственное место старшей и любимой дочери займёт кто-то другой.

Дея не сомневалась, что это произойдёт, и потому, когда листья в фонтане жизни начертили рисунок семени, зарождения нового сида, Дея не была удивлена.

Не удивилась она и тогда, когда отец сообщил ей о том, что пора Дее определить своё место в мире, который их окружает – а начать следовало с того, чтобы пройти обучение в Академии Стражей Дану.

Никто, безусловно, не ожидал от неё подвигов и не рассчитывал особо, что она пройдёт в высший круг, чтобы служить богине кровью и душой. Отец надеялся лишь на год тишины и покоя в доме, где ждали новое дитя, а решение судьбы Деи откладывал на потом.

– Во имя Дану! – воскликнула она звонким голосом, воздевая к небу клинок, ещё не знавший крови.

– Во славу Великого Дуба! – ответил ей многоголосый хор, но Дея не слышала ничего, потому что взгляд её, до того равнодушно скользивший по рядам курсантов, столкнулся с холодным, потерянным взглядом зелёных глаз с прожилками из яшмы.

Дея сглотнула, чувствуя, как ноги становятся ватными под этим пристальным взглядом, и едва не забыла сделать приличествующий ситуации шаг вперёд.

Она стремительно отвернулась, заставляя себя сосредоточиться на церемонии, и заняла своё место в строю. Но всё время, пока длилось посвящение, она продолжала видеть перед собой эти малахитовые, с яшмовыми прожилками глаза, и ей казалось, что старший ученик по-прежнему смотрит ей в затылок.

Потом было празднество. Дея с удивлением рассматривала серую кашу, которой она должна была быть сыта, и, не сдержавшись, спрашивала у соседа:

– Если это праздничная еда – то что дают каждый день?

Сосед смеялся, крутил пальцем у виска и уминал безвкусную дрянь за обе щеки.

А вечером Дея писала письмо домой, чтобы отправить его с дикими горностаями – и просила, конечно же, сжалиться и прислать нормальной еды.

К концу первой недели в младшем круге Дея узнала, что в её отряде нет сидов, кроме неё. Все остальные были мальчиками и происходили из нищих семей, а то и не знали своих родителей вообще.