Дети Чёрного Дракона

Это началось на следующее утро после приключения в пещере «Черного Дракона». Абу-Синг — «старший брат» Львова — ему поручено помогать новому члену общества на его трудном пути. Синг обучает Львова условным знакам, несложному языку, понятному только членам общества, искусству естественно носить восточный костюм. Но почему же Абу-Синг не удовлетворяется этими уроками? Он как-то слишком внимательно присматривается к своему ученику, слишком старается заглянуть в самую его душу.

Во время первой ночевки в вагоне, проснувшись как-бы от толчка, Львов увидел большеголовую коренастую фигуру, как ни в чем не бывало укладывавшуюся на противоположную скамью. Неужели Абу-Синг старался восстановить истинную личность Львова по несвязному бормотанию спящего? Зачем?

Поезд несся вперед через горные расселины. Горбатые мосты, широкие поля, разгороженные на маленькие квадраты… Львов с отвращением закусывал на грязных станциях, смотрел в окно, ходил по вздрагивавшему полу вагонов между дремлющими или громко беседующими путешествен-никами-китайцами. С внутренним содроганием снова возвращался в свое отделение. Он проклинал обстоятельства, заставившие его связаться со всей этой темной историей и, некоторое время равнодушно просидев под вопросительными взглядами Синга, снова шел в однообразную прогулку — по гремящим, бегущим вдаль вагонам.

В узком проходе одного из крайних купе стоял хорошо одетый китаец. Он размахивал руками и кричал на весь вагон. Его слушатели одобрительно кивали голыми макушками выбритых голов. Только двое — с щетинистыми головами и мускулистыми руками и шеями, в синих грязных балахонах и коротких штанах, не принимали участия в общем оживлении. Оратор говорил:

— Иностранных душителей пора изгнать из Китая. Подумайте, о, внимательные! Всем нам, китайским коммерсантам, приходится быть их подручными или закрывать свое дело. Кто освобожден от того налога, под тяжестью которого рыдают китайские купцы? Кто скупает за бесценок и увозит за океан все материи, хлопок, чай, произведенные нашими руками? Кто ввозит плохие товары и имеет возможность продавать их на много чохов дешевле здешних? Наши рабочие голодают, наши лавки закрываются. Кто выколачивает все богатства из «благословенной страны»? Кто, как не эти проклятые белые дьяволы?

Прислушивавшийся к разговору Львов почувствовал у затылка чье-то тихое дыхание. Он обернулся. Сзади — Абу-Синг. На его темном лице выступало загадочное выражение.

— Обращаете внимание? — Синг кивнул на говорящего. — Вот кто проповедует сейчас независимость Китая. Это представитель нашей окрепшей буржуазии. Ему тесно вместе с иностранным конкурентом. А те двое, в синих балахонах, — они не говорят ни слова. Они знают, чьими руками будет добыта эта независимость.

Синг приостановился, следя за выражением лица собеседника.

— Эти кули — простой народ — тоже стремятся к свободе, но пока они думают чужими головами. Пока они не чувствуют сами, какую выгоду даст им изгнание иностранцев. Они еще не понимают, что та революция, которой мы ждем, будет похожа на вашу февральскую, а за февралем следует Октябрь…

Львов мучительно почувствовал, что Синг непременно хочет втянуть его в этот разговор. Он должен показать здесь свои коммунистические познания. Но как показать то, чего нет и никогда не было? Глаза Синга, сверкавшие черным пламенем, погасли. Он ждал. К счастью, затруднения Львова совершенно неожиданно исчезли благодаря тому же красноречивому купцу.

Продолжая ораторствовать, он незаметно повернулся к Львову и вдруг увидел его лицо типичное лицо одного из тех иностранцев, против которых была направлена его речь. Перемена произошла мгновенно. Оратор смолк на полуслове. Подобострастно сгорбившись, он пробрался на свое место к окну и сделал вид, что очень заинтересован жалкой деревушкой, развертывавшейся впереди. И только когда страшный белый дьявол исчез за захлопнувшейся дверью, смелый борец за свободу решился окинуть робким взглядом своих притихших собеседников…

Поезд подходил к Хань-Коу. В купе — пятерка. Абу-Синг плотно прикрыл дверь в коридор. Пять бритых голов с жадным любопытством склонились друг к другу. Одутловатый Шанг извлек из складок халата небольшой пакет, скрепленный черной печатью.

2. Цена секретного документа

Пятеро посланцев прочли под грохот и свистки приближавшегося к Хань-Коу поезда:

«Именем дымящегося лица опозоренной страны и великого Черного Дракона. Вот средство проникнуть в недоступный монастырь Бао-Дун. Знающий истину знает, что эта крепость населена последователями одной из тайных религий, которыми полон Тибет. Избранники Дракона, узнайте историю этого смешного мудрецу, но близкого сердцам многих — учения.

В далекие времена, — говорят священные книги Бао-Дун, — когда Бодисатва, Будда, проходивший сквозь земные искушения, скитался по ветряным ущельям и снеговым горам Тибета, остановился он на ночлег в хижине одного из горных охотников. Дочь охотника — прекрасная Бао-Дун, с волосами мягче шелка и кожей белей молока, ласково приняла скитальца, накормила дзямбой и бараниной и приготовила место для сна. И отметил Бодисатва ее красоту в своем сердце и призвал к себе на ложе. Так проходящий через все прегрешения прошел через грех земной любви. Так семя великого бога было заронено в утробе грешной женщины.

И родился у женщины сын. И, уходя в Нирвану, открыл Будда трем любимым ученикам — Люю, Ду и Цзы-Сы тайну рождения. И велел охранять того, одному из потомков которого предназначил совершить великое. Бережно охраняли три любимых ученика сына своего бога и, умирая, завещали продолжение дела своим ученикам.

Поколения сменили поколения. В неприступном монастыре Бао-Дун, выстроенном верующими на месте охотничьей хижины, оболочка души живого бога старилась, умирала, заменялась новой оболочкой. Потомки первых последователей учения зорко охраняли потомков самого Будды. Охраняли от всяких бед и от злобы ложного Будды, правящего Тибетом.

Каждый раз, когда смертная плоть живого бога достигает совершеннолетия, жрецы его начинают думать о продолжении его потомства. Во всех концах «цветущей страны» начинаются поиски достойной разделить ложе бога. Эта женщина должна быть похожа на первую жену Будды — женщину с волосами как шелк, и лицом — белее молока.

Найдя достойную быть матерью нового Будды, ее привозят в монастырь. Только одну ночь дает своей избраннице Будда, только один раз бросает в нее семя новой жизни. А после рождения новой оболочки родившую удаляют туда, откуда нет возврата, в страну, имя которой смерть.

Вот что говорят книги Бао-Дун. Дети! Дракон сказал мне, что, пользуясь этой сказкой, мы сможем добраться до неприступного хранилища бумаги.

Наступило время совершеннолетия потомка Будды. Верующему в Бао-Дун члену нашего братства поручено отыскать избранницу бога. Он передает свои полномочия вам. Здесь приложены знаки, указывающие носителя священного приказа.

Дети! Несмотря на поиски, во всем Пекине не оказалось женщины с волосами мягче шелка и кожей белее молока. Осмотрите «дома наслаждений» и курильни ХаньКоу. Если не сможете купить женщину, нужно ее украсть. Но торопитесь. Срок истекает. Бумага скрыта в сокровищнице монастыря, позади зала «явлений Будды»…»

…Поезд влетел в крытый гремящий вокзал Хань-Коу. У широкого наружного подъезда ждали ряды рикш — голых до пояса волосатых людей, каждый из которых имел за спиной высокую двухколесную тележку. Приняв седока, развалившегося на легком сиденье, человек-лошадь пускался вперед, легко катя тележку по пыльной дороге. Так зарабатывают свое пропитание тысячи придавленных людей — представителей «свободного» китайского народа.

До квартала, в котором находились наиболее скрытые и подозрительные притоны Хань-Коу, было не более двадцати минут ходьбы. Пятеро спутников быстро зашагали вперед.

И опять, по какой-то странной случайности, оказалось, что меланхоличный Абу-Синг очутился рядом со Львовым. Снова Львов почувствовал тяжелое ожидание, которым окружал его загадочный спутник. Он решил нарушить молчание каким-нибудь серьезным, подходящим к случаю разговором.

— Эта инструкция Фа… — Львов сделал рукой неопределенный жест, — там есть одно странное место по поводу покупки женщины. Мне это показалось похожим на сказку. Неужели теперь, в 1924 году…

Синг горько улыбнулся:

— Да, в 1924 году. Бесправие китайских женщин ужасно. Вас удивляет, что сейчас можно купить в тайном притоне женщину, украденную еще ребенком и воспитанную специально с этой целью. А вы знаете, что еще в начале нашего зека многие мужья временно отдавали в публичные дома своих жен, за что им выплачивали ежемесячное вознаграждение? Наша женщина не умеет не только читать, — она не умеет даже думать. Наша женщина — это или кусок мяса, созданный для наслаждения мужчины, или ходячий деторождающий аппарат. Прочтите по этому вопросу труд вашего соотечественника — доктора Корсакова. Он прожил пять лет в Пекине конца прошлого века. Он дает довольно безотрадную картину состояния наших женщин.

— Но теперь, — Львов говорил очень осторожно, стараясь припомнить все читанное о Китае, — разве революция 1911 года не помогла женскому движению? Мне кажется, что ваши женщины не так уже слепы, как вы их выставляете… Я слыхал о революционерке Цю-Дзин, основавшей женское движение и казненной последним императором. Мне кажется..

— Это единичный факт. Наша «великая революция» сделала только то, что официально отменила обычай уродовать женские ноги. Фактически — это изменилось в Китае после этого переворота. Бесправные раньше остаются бесправными и теперь. Да вот, там, куда мы идем, вы увидите хорошие экземпляры современных китайских женщин. Дома терпимости растут, как рис при хорошей погоде. Как же иначе, если капиталистам выгодно развращать и ослаблять рабочее население… Осторожнее!.. Ну, вот мы и на месте…