Дети черного озера

Отец желает большего, и это желание пробуждает страх, уже поселившийся в моем сердце.

— Если уж на то пошло, — говорит он, — хотя бы обменяю железо, а то его уже девать некуда.

— А как же Лис? — выпаливаю я.

Он ерошит мне волосы, гладит по затылку, притягивает к себе. И я ощущаю его сердечную боль — такую же осязаемую, как объятие.

— Когда он уйдет? — Я опускаю плечи, лицо у меня вытягивается. Знаю, что веду себя по-детски, желая, чтобы мой мир был правильным, чтобы все было по-моему. И тем не менее мне все равно. Я хочу, чтобы отец никуда не уходил. — В тот вечер, когда я показывала Лису отхожее место… — говорю я уже со слезами на глазах.

Отец отшатывается, напряженно смотрит на меня.

— Я сказала ему, что римляне придут в Просвет, — выдыхаю я. — А он сказал, что лжецам вырезают язык и зашивают рот.

— Хромуша!

— Он сказал, у меня восемнадцать дней, чтобы подтвердить предсказание.

Отец сдвигает брови, сжимает губы.

— Я знаю про того слепого мальчика, которого принесли в жертву, — добавляю я. — Сын Недрёмы. Жаворонок.

Отец берет меня за плечи:

— Ты пойдешь со мной.

Я хочу пуститься в дальний путь, поскольку боюсь Лиса куда больше, чем римлян, которые, по-свойски рассевшись вокруг очага, так походили на деревенских. Я уверена в своем решении и все же способна лишь робко улыбнуться.

— А матушка?

— Худший из римлян — овечка по сравнению с Лисом, — отвечает отец. — Матушка поймет, что тебе надежнее быть со мной.

— А Лис? Он отпустит меня с тобой?

— Я скажу ему, что ты лучше меня умеешь следовать за звездами. — Он улыбается. — Ведь так оно и есть.

Я бросаюсь ему на шею, ноги отрываются от камней, подошвы чиркают по осклизлой поверхности дорожки, уходящей во влажный торф, но меня не волнуют промокшие башмаки.

Мы покажем ему твою силу и выносливость. — Отец уверенно смеется. — И Охотнику тоже покажем.

— Только подумать, — подхватываю я, — хромая девчонка отправится в путь, который, как считает первый человек, только ему под силу!

Отец снова смеется.

— Выйдем с петухами.

Мы продолжаем путь, возбужденно болтая обо всем, что увидим в Городище, — рынок, набитый товарами, высокий, окруженный частоколом холм, на котором живет Вождь с родней.

— Последнюю часть пути мы пройдем по римской дороге, обещает отец.

На Черное озеро приходил купец за колесами Плотника. Он упирал на то, что римляне сослужили для нас хорошую службу, проложив дороги.

В течение своего правления римляне вымостили камнем старую колейную дорогу, идущую от юго-восточного побережья через всю Британию. «Больше ни одна телега на этой дороге, — заявил торговец, — не увязнет в грязи по самую ось. Никогда!»

Я предвкушаю, что увижу город и римскую дорогу. Меня чуть не разрывает от радости: целых шесть дней отец будет только моим! Мне кажется, что вдали от Черного озера он станет говорить более открыто, чем обычно.

Мы приходим туда, где раскисшая от воды тропинка смыкается с гатью. Хотя перелесок сменяют заросли медвяного корня, крапивы и кипрейника, золотистый свет заходящего солнца не пробивается сквозь нависший над болотом туман. Здешний мир — черный и серый. Мы проводим пальцами по колесу Праотца — по ходу солнца — и прижимаем ладони к груди.

Вдоль гати берега, переходящие в болота, щетинятся желтым ирисом, прибрежным щавелем и ситником, а дальше, там, где становится глубже, — плакун-травой и водяным болиголовом. Мы останавливаемся, как всегда, у того места, где дно уходит вниз и озерная жизнь, не вросшая корнями в тину, разлеглась на поверхности: усики болотника, сердечки плавучих листьев водокраса.

Я низко наклоняюсь, отставив назад хромую ногу, сгибаю в колене здоровую и касаюсь кончиками пальцев бревна гати. Отец считает до трех, как делает каждый день, и я срываюсь с места. Любо-дорого посмотреть: хромая девчонка топочет по настилу — топ-шлеп, топ-шлеп — и почти совсем не хромает!

ГЛАВА 11 НАБОЖА

Набожа и Арк стояли на коленях среди прочих жителей деревни, собравшихся на прогалине. Над ними возвышался друид. Несмотря на традиционное одеяние и длинную желтовато-белую бороду, выглядел он не лучшим образом: усохшее, утомленное бешеной скачкой лицо покрыто пылью, борода — в корке засохшей слюны, а балахон заляпан грязью.

— Воды, — приказал он голосом, сухим как трут.

Старый Кузнец кивнул супруге — та встала и направилась к хижине. Затем он кивнул Молодому Кузнецу, знавшему, что нужно взять под уздцы лошадь. Тот повел коня к овечьему корыту на задах хижины Пастуха, а Набожа подумала, что у Молодого Кузнеца отцовская выдержка, хотя друид еще не объявил, зачем он здесь.

Мать Молодого Кузнеца вернулась с серебряным кубком. Друид жадно осушил его, утер бороду.

— Время дорого, — сказал он, — так что не буду тратить слов. Я говорю не для того, чтобы нагнать страху, но для того, чтобы мы могли действовать быстро и решительно. — Он прочистил горло. — Тридцать тысяч римских солдат встали лагерем в том месте, где пролив, отделяющий наш остров от Галлии, наиболее узок. Береговая линия забита кораблями, их не меньше трех сотен. Римляне хотят завоевать наш остров и заявить на него права Римской империи, точно так же, как случилось с Галлией.

Лица слушателей оставались непроницаемыми. Болотники были наслышаны о римских воинах, которые, по описаниям, казались сверкающими созданиями из другого мира: солдаты, двигающиеся в унисон, напоминали скорее стаю скворцов, нежели обычных людей. Все это были толки, слухи, которые принес из Городища на Черное озеро Старый Кузнец. Сам он таким разговорам не особо верил и, рассказывая, пренебрежительно взмахивал рукой. «Слишком долго шляются по лесам в одиночестве, — отозвался он о купцах, разглагольствовавших про дальние земли у лотков со снедью. — Воображение у них что ветер на равнине, а языки треплются почище огня на поленьях».

Болотникам было известно о Юлии Цезаре и его армии, вторгшейся в земли острова около сотни лет назад: сонмища римских солдат и сотни судов. Солдаты двигались в глубь страны, и друиды, посовещавшись, отправились в священные рощи по всему острову, чтобы призвать племена к закланию животных на алтарях. Благодаря принесенным жертвам разыгралась буря, которая погубила большую часть кораблей. Однако воины Цезаря вторично направились в глубь Британии. Друиды приказали принести больше жертв — на этот раз не животных, а человеческих. Римляне ушли с острова, и с тех пор племена продолжали жить своей жизнью, без вмешательства захватчиков.

«Что за Римская империя? — недоумевала Набожа, слушая друида. — Где этот пролив? Какая такая Галлия?»

Жрец поднял ладонь, словно призывая селян подождать, и начал объяснять. Он говорил и говорил, покуда до них не дошло, что Римская империя занимает огромную часть известного им непостижимо великого мира. Она включает в себя Галлию и другие покоренные земли, простирающиеся к югу и востоку отсюда. Пролив — узкая полоска моря, и лишь она отделяет Галлию — самую дальнюю западную территорию империи — от огромного острова, на котором живут племена.