Дети черного озера

Зачем же явился друид? Недавно скончался старейшина Плотников (этот клан на Черном озере почитают за добротные колеса): рухнул, даже не успев выпустить из рук ремень, с помощью которого таскал бревна. Но мы и без друида знали, как действовать, и уже несколько дней назад отнесли тело на Поляну Костей — туда, где гниет плоть, а черви и стервятники дочиста обгладывают скелет. Может быть, друид всего лишь хочет положить жертвенные хлебы в поля, когда те будут полностью засеяны? Но тогда к чему такая спешка, если мы управились пока только с половиной работы? И с чего бы ему скакать днем?

Матушка заслоняет меня от друида, который уже совсем близко, но я выглядываю из-за ее худощавого тела, напряженно высматривая, не мчатся ли за жрецом по пятам восемь вооруженных римских всадников.

На полном галопе друид огибает поле. Когда он минует меня, я замечаю изборожденный морщинами лоб и глубоко ввалившиеся щеки: лицо, исхудавшее, надо полагать, от неустанных трудов и бдений.

Он не старый, — замечает Долька, моя неразлучная подружка; она родилась, когда луна на небе была тонким ломтиком. — Друиды должны быть старыми.

— Обычно они такими и бывают, милая. Тихо. — Мать Дольки Хмара трогает губы, землю.

— У него короткая борода, — вторит Дольке младшая сестра Оспинка: кожа вокруг рта у нее изрыта отметинками.

— И она не белая, — добавляет Крот; глаза у него, когда он щурится, что-нибудь разглядывая, становятся узенькими щелочками.

Ни волосы, ни борода друида, аккуратно подстриженные, еще не потеряли рыжевато-каштанового цвета. Он сидит на коне прямо, не горбясь. Работницы, пошептавшись, приходят к согласию, что этот друид еще не появлялся на Черном озере и, судя по лицу, поблажки от него не жди, и что молодость его предполагает безрассудство и нетерпение.

— Не нравится он мне, — говорит Старец.

Долька дергает мать за рукав и тянет в сторону прогалины:

— Пойдем узнаем, чего ему надо.

Дети работниц начинают канючить:

— Лошадка! Хочу лошадку посмотреть.

— А вдруг он нас благословит?

— А вдруг уедет!

— Так нечестно — не пускать нас!

Работницы пытаются утихомирить малышей, прижимают к себе, разделяя мой страх, и несколько мгновений я упиваюсь этим утешением.

Зачем он приехал? — спрашивает Долька.

— Чтобы положить хлебы, — отвечает Хмара; ее слабая улыбка убедительна не больше ранней оттепели. — Вот зачем.

— Эти ваши римляне… — бормочет матушка так, чтобы я услышала, и подносит пальцы к губам.

Лошадь друида останавливается в шаге от моего отца и тех, кто собрался в центре прогалины. Когда друид спешивается, все мы — в полях и на прогалине — прикладываем пальцы к губам, к земле. Преклоняем одно колено. Наконец Охотник, первый человек на Черном озере, встает, чтобы обратиться к друиду. Он глава деревни, у него нет выбора. Некоторое время эту обязанность выполнял мой отец, пока клан Охотников не возвысился над Кузнецами. Хотя утрата положения все еще саднит, как открытая рана, сегодня я не ощущаю ни намека на сожаление. Охотник и друид переговариваются; первый склоняет голову. Как я ни стараюсь, не слышу ничего, кроме резких вскриков куропатки, мечущейся в клетке перед дверью круглой хижины Охотника.

Друид жестом подзывает нас, коленопреклоненных в поле, рубит рукой воздух раз, другой: мы не сразу решаемся подняться со вспаханной земли.

Старец первым делает шаг в направлении прогалины, за ним следуют Долька и Оспинка. Долька еле удерживается, чтобы не кинуться вперед, затем оглядывается в ожидании разрешения, но мать хватает ее за плечо, возвращая в толпу работниц. Мы с матушкой медлим, откладывая момент, когда хромота выдаст во мне порченую. Я ищу храбрости в соображении, что друид уже видел уродца, привязанного к спине Дубильщика, но обретаю ее в более благородной мысли: скоро я покажу жрецу, как умею бегать.

Подойдя к отцу, мы с матушкой опускаемся на колени по обеим сторонам от него. Он кладет руку мне на плечо, другой рукой обнимает мать, и она не отшатывается, а, напротив, приникает к нему.

— Мое имя Лис, — говорит друид.

Я пытаюсь не думать о лисьей смекалке, о пресловутой лисьей хитрости. Поднимаю глаза к рыжевато-каштановой бороде жреца: кустистая, и впрямь лисий хвост.

Лис прохаживается меж селян, кончики пальцев прикасаются к плечам, затылкам. Приближается к нашей семье. Я перестаю дышать, когда он садится на корточки и двумя пальцами приподнимает мне подбородок, так что мы смотрим глаза в глаза.

— Порченая, — говорит он.

Я невольно кошусь на Щуплика в ничтожной попытке перенести внимание друида на истинного калеку Черного озера. Но пальцы Лиса сжимают мне подбородок, и я даже не могу отвернуться. Затем матушка трогает друида за рукав, поднимает голову. Грациозная, белокожая, с правильными чертами лица, она прекрасна какой-то неземной красотой — но сейчас кажется хрупкой, как вздох, робкой, как росинка.

— Провидица, — говорит матушка и вновь опускает голову. На шее у нее медленно взбухают и опадают, тяжко бьются жилки.

Лис раздраженно фыркает:

— И что же видит порченая?

— Римлян, — отвечает отец. Голос у него тихий, но в нем чувствуется сила.

Родители рискуют, переводя меня из порченых в провидицы, из бесполезных в ценные — в понимании друида.

В глазах Лиса пробуждается интерес. Он наклоняется так близко, что я чувствую его влажное дыхание:

— Римлян?

Я моргаю и медленно, едва заметно киваю.

Лошадь роет землю, и пальцы Лиса отпускают мой подбородок. Он похлопывает скакуна по крупу, гладит ложбинку на шее. Оборачивается к собравшейся толпе.

— Встаньте, — повелевает он.

Люди выпрямляются, отряхивают пыль с колен. Отец поднимает меня с земли и крепко прижимает к себе. Тут Охотник, выступив вперед, трогает Лиса за рукав.

— Пойдем, — говорит он. — Пойдем, ты поешь и отдохнешь у нас. — Будучи первым человеком, он обязан обеспечить друиду отдых после долгой дороги в седле.

— Ты, — говорит Лис Охотнику, — присмотришь, чтобы моего коня накормили и напоили. — Потом поворачивается ко мне: — Как мне называть тебя?

— Хромуша, — выдыхаю я с трепетом. Девушка, что хромает при ходьбе.

Друид кивает отцу:

Твоя юница?

— Да.

— Тогда я пока поживу у тебя и твоей прозорливицы.

Матушка останавливает руку, потянувшуюся к губам, возвращается на свою сторону. Отец медленно, сдержанно кивает. Охотник берет лошадь под узцы, и я замечаю, как вытянулось у него лицо: он недоволен, что Лис предпочел ему отца — ему, первому человеку Черного озера.

— Набожа, Хромуша, идемте, — зовет отец, и толпа расступается, пропуская нашу маленькую семью.