Дети Деточкина или Заговор Бывших мужей

– Поверь мне, она не возражает.

– А ведь и на все остальные авантюры он её подвигнул, да? Ведь это его идея была раскручивать покоренных иностранцев на деньги?

– Не знаю, – резко отрезала я, – Вадик, я не об этом сейчас. Выслушай меня, это важно.

– Возможно, не появись в жизни Лерушки этот Клюшка, была бы она честной девушкой…

– Неправда, он её из куда более жестоких передряг вытащил. Она до встречи с ним наводчицей у квартирников подрабатывала. Он её от тюрьмы отмазал и человеком сделал, – неизвестно почему, решила оправдать Клюшку я.

Но Робин не слушал. Задумчиво прищурившись, он смотрел куда-то мимо меня, и в глазах его метались обрывки противоречивых задумок. Эта черта, как уже говорилась, была общей у нас с Робиным: задумавшись, мы оба умели полностью выпадать из реальности.

– Вадик, приди в себя, наконец! Ты снова не слышишь никого, кроме себя! Мне нужно поговорить с тобой! О Шурике, о твоих делах с ним! – секундой раньше музыканты, издававшие до этого слабые отрывистые звучки, решились вдруг сыграть что-то складное. Конечно же, выяснилось, что мы стоим прямо возле одной из колонок. Музыка волной захлестнула мои слова.

Вадим резко пришел в себя и вопросительно посмотрел на меня. К сожалению, по его взгляду невозможно было определить, слышал ли он последнюю фразу. Раздумья, видимо, принесли Вадьке нечто очень важное, посему, не обращая внимания на полное отсутствие слышимости, Робин начал нечто объяснять мне. С легкой полуулыбкой законченного сумасшедшего он напряженно шевелил губами и не сводил с меня глаз. Я показала на колонку, потом на свои уши и отрицательно покачала головой. Вадим обиженно отмахнулся. Так, будто я нарочно не захотела его слушать. Отмахнулся, но продолжил говорить. Как же все-таки тяжело общаться с ненормальными?!

– И, что бы ты не напридумывала потом, хочу, чтобы ты все же не вспоминала обо мне плохо. Когда-нибудь я смогу все объяснить тебе. Хорошо?

Музыка стихла так же неожиданно, как и началась. Видимо, музыканты просто показывали организаторам, что готовы, когда будет нужно, приступить к своим обязанностям.

– Не знаю. Из всего твоего монолога я расслышала только последнюю фразу, – ответила я Вадиму.

– И правильно! – Вадик отчего-то обрадовался, – Значит, так было нужно. На самом деле, последняя фраза была самой важной…

– Робин, с тобой снова невозможно общаться! – я почувствовала, что сейчас начну кричать, – Ты можешь слушать хоть кого-то, кроме себя? Мне действительно есть, о чем с тобой поговорить! Это в твоих же интересах.

– Должен же я был договорить про твоего Николая, – обиженно вздохнул Робин. Он всегда очень болезненно реагировал, если я не уделяла должное внимание его сумасбродным монологам, – Вот теперь я слушаю тебя. О чем ты хотела поговорить со мной?

Я мысленно досчитала до десяти, дабы успокоиться и не набросится на Вадика с упреками. «Ну и что, что ты уже один раз отвечала на этот вопрос. Повторение – мать прозренья. Успокойся», – мысленно приструнила себя я, после чего тяжело вздохнула, и, снова, вся напрягшись, приготовилась ринуться в бой.

– Вадим, насилу тебя отыскал. Разговор есть! – уже успевший принять чего-то алкогольного, Ожигов с силой потянул Вадьку за рукав, – Барышня, надеюсь, вы меня простите.

«Не прощу! Я первая занимала очередь на конфиденс с Робиным!» – чуть было не закричала я.

– Котька, не теряйся, я скоро подойду, – подмигнул мне Робин, и, взяв Ожигова под локоть, повел его куда-то в сторону, – Видишь ли, Паша, – услышала я начало Вадькиного монолога, – Вышло досадное недоразумение. Дело в том, что мне и в голову не приходило, что ты – Ожигов. Помнится, мы никогда не обращались друг к другу по фамилии…

Мне было жизненно важно услышать всё, о чем они собирались говорить. В этот момент в зале погасили свет и попросили всех сосредоточить внимание на экране.

«Лучше бы у них там что-то совсем поломалось,» – злобно прошептала я, теряя из виду и Робина, и Ожигова, и вообще кого бы то ни было.

Нынешнему моему состоянию было совершенно не до фильма. Примкнуть к общему состоянию вежливой заинтересованности и спокойно внимать механическому голосу диктора, безразлично повествующему о чужих успехах, оказалось выше моих сил. Еще немного – и я разорвала бы так не вовремя заработавший экран в клочья. Осторожно, дабы не привлекать к собственной некультурности слишком много внимания, я принялась пробираться к выходу. Свежий воздух должен был успокоить и придать новые силы. По окончанию фильма я собиралась вести себя весьма агрессивно, дабы безоговорочно завладеть вниманием Робина. Для этого требовалось прийти в себя.

«О нет!» – мысленно застонала я, разглядев в проеме дверей многометровый силуэт хозяина вечеринки, – «Кажется, придется воспользоваться запасным выходом».

На наличие черного хода, ведущего из зала прямо на улицу, я обратила внимание еще до фильма, рассматривая зал в ожидании Робина.

– Девушка, простите, но сюда нельзя, – уже знакомый мне невысокий розовато-оранжевый молодой человек преградил дорогу.

– Э-э, – я замялась, осознавая, что в подобной полутьме даже самая обворожительная моя улыбка не произведет должного эффекта, – Мне нужно на воздух… Понимаете?

– Сожалею, – в голосе розовато-оранжевого слышалась искренняя тревога, – Попробуйте воспользоваться центральным входом. У меня распоряжение во время фильма никого не выпускать здесь. Ничего не могу поделать.

– Но мне необходимо выйти. По какому праву вы… – начала, было, я, удивляясь, почему это вдруг техперсонал стали использовать вместо охраны.

– Не утруждайтесь, – перебил розовато-оранжевый, видимо осознавший, что мне не так уж и плохо – Я вас все равно не выпущу. Фильм, между прочим, интересный. Люди старались, специально для вас делали, а оно и не нужно никому.

На этот раз его тон не оставлял ни малейших шансов на дальнейший диалог. Парнишка казался не по годам рассудительным. На секунду мне даже действительно стало стыдно. Собственная нелюбознательность вдруг показалась мне верхом жестокосердия. Ну и что, что от интонаций этого диктора можно было навсегда впасть в меланхолию – зато он старается. Раз старается, значит надо слушать. Между прочим, типичный для нашего города подход к творчеству. «Неважно, что получается в итоге, важно, каких усилий всё это стоит создателям». Отчего-то у нас принято оценивать не конечный результат, а то, какие затраты он на себя потянул. Из-за этого «не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет», масса талантливейших людей оставались незамеченными за бойкими спинами тех, кто на каждом углу кричал, о том, скольких нервов и средств стоило ему создание нового творения. Возможно, виною тому было плохое настроение, но этот самый рекламный фильм я смотреть не могла.

– Скажите, а если я попытаюсь заплатить, вы меня выпустите? – снова обратилась я к розовато-оранжевому.

– Платите на центральном входе, – в голосе собеседника послышалась явная насмешка.

Да уж. Интересно, как бы отреагировал хозяин вечеринки на моё предложение оплатить собственную возможность не смотреть его презентационный фильм.

«Это ж надо! Спасибо, что зрителей не привязывают пока к креслам и не вставляют им в глаза спички, дабы фильм уж точно всеми был увиден. Забавно наблюдать, как наше общество скачет из крайности в крайность. Свобода слова, которой так долго мы все добивались, отчего-то привела у нас к полному отсутствию свободы слуха. То есть слово стало не только свободным, но и развязным. Ныне оно не брезгует даже насильно заставлять людей слушать себя. Взять хотя бы лавину рекламы, обрушившуюся вдруг на наше общество, » – рассуждая подобным образом, я отчего-то успокаивалась. Впрочем, ничего удивительного. Я давно заметила, что, оформляя собственное недовольство в конкретные слова, становишься уравновешеннее. Ворчание врачует. Возможно, это стоило расценивать, как первые признаки надвигающейся старости.