Дети Есенина. А разве они были?

С кладбища увести можно, но только не от воспоминаний. Они преследовали ее, мучили, иногда дарили тихую радость.

Как-то спустя годы Зинаида Николаевна неожиданно решила навестить свою старинную задушевную подружку Зиночку Гейман. Посидели, поболтали о пустяках, и вдруг Райх заспешила, заторопилась и, уходя, уже в передней, вручила хозяйке изящный конверт. Робко попросила: «Потом посмотришь, ладно?» Едва за подругой захлопнулась дверь, Гейман, конечно, тут же вскрыла конверт. Там был замечательный фотопортрет Зиночки Райх со странной надписью: «Накануне печальной годовщины (1925–1935) мои печальные глаза – тебе, Зинуша, как воспоминание о самом главном и самом страшном в моей жизни – о Сергее Есенине. Твоя Зинаида. 1935, 13 декабря».

Многие даже не сомневались в том, что, обращаясь к собаке Качалова, Сергей Александрович только ее, Зинаиду, имел в виду, когда просил все понимающего Джима:

Она придет, даю тебе поруку. И без меня, в ее уставясь взгляд, Ты за меня лизни ей нежно руку За все, в чем был и не был виноват.

В один из дней Зинаида Николаевна, усадив детей перед собой, читала им есенинского «Черного человека». На строчках:

В декабре в той стране Снег до дьявола чист, И метели заводят Веселые прялки. Был человек тот авантюрист, Но самой высокой И лучшей марки… —

она запнулась и заплакала: «Вот видите, свой декабрь он угадал…»

Неизменно присутствовавший в жизни Всеволода Мейерхольда Есенин, его стихи и судьба, заставили режиссера незадолго до своей уже погибели признать: «Я считаю, что там, где поэзия, там обязательно и трагическое начало, а в трагическом начале наибольшее количество поэзии, потому что трагическое – это конфликт, борьба. Это монументальная сила, это великолепие человека. Если бы вычеркнуто было из жизни слово «страдание», то было бы так скучно жить, что мы все просто раньше времени повесились».

И Всеволод Эмильевич, выходит, угадал.

* * *

Надежду Давидовну Вольпин известие о самоубийстве Есенина настигло в Москве: «Как удар в грудь. Я слегла. С трудом поднялась, чтобы жить дальше, растить сына…»

В ее прежних стихах были грустные строки:

Ведь недолго мне в лицо День любезен будет: Через шею колесо, И разрезан узел.

Именно так – «через шею… – и разрезан узел…». Выходит, тоже давно она голос услышала?.. Может быть.

Через много-много лет после трагического декабря 1925 года сын поэта и Надежды Вольпин Александр Сергеевич категорически отвергал всевозможные досужие версии расплодившихся кликуш, которые приводили «бесспорные доказательства» того, что его отец вовсе не по собственной воле свел счеты с жизнью, а извели его злые демоны, засевшие в Кремле: «Мне это не нравится. Сталин тогда боролся с Троцким, и ему было не до отца. Есть версия о каких-то синяках на теле, что от удара на лбу у него была огромная кровавая блямба. А еще, по новейшей версии, у него будто бы один глаз вытек – кошмар! И чтобы через семь часов, когда он лежал в гробу, никто из родственников этого не увидел?! Абсурд. Всем сенсации нужны. Отец повесился, вот и все.

Другое дело, что его довела до самоубийства тогдашняя литературно-партийная шобла. Его вынуждали стать нормальным карманным советским поэтом, а он всячески сопротивлялся этой перспективе.

Он стремился за границу – выезд перекрыли, несмотря на ходатайства Горького. И загнали в угол. Впрочем, если бы он и не покончил с собой, у него вряд ли были шансы пережить тридцать седьмой год».

* * *

Весной следующего года, предварительно позвонив Зинаиде Николаевне, в гости напросился Юра Есенин. Передал поклоны от Анны Романовны, а потом вытащил из кармана свернутую в трубочку «Вечернюю Москву» и протянул сводному брату и сестре: «Почитайте. Я вас поздравляю. Мы теперь законные наследники». Сперва никто ничего не понял, и Юре пришлось прочесть вслух официальное извещение о том, что московский народный суд вынес решение по определению наследников С. А. Есенина. Среди них значились родители поэта, его сестры, четверо детей и последняя жена Софья Андреевна Толстая-Есенина.

– Что?! – взъярилась Зинаида Николаевна. – Я этого так не оставлю! Она-то какие права имеет? Она ведь жена-то ненастоящая!

Тяжба длилась изнурительно долго. Знакомый семьи Толстых, адвокат Федор Волькенштейн, естественно, был на стороне Софьи Андреевны: «Соня – бедняжка. Ее дело получило оборот безнадежный и скандальный. Мейерхольдиха и все мужички, «всем миром» прибывшие из деревни в суд, оспаривают действительность брака Есенина с Соней: он зарегистрировался с Соней, не расторгнув брака с Дунканшей!!! Так поэты устраивают благополучие своих близких! Ненавижу гениев и их великолепное презрение к земным мелочам и прозе! Кроме того, вся эта ватага требует, чтоб с Сони сняли фамилию «Есенина». Этим мужичкам и еврейке Мейерхольдихе невместно именоваться одинаково с внучкой Льва Толстого!!! Ох! Зубы сломаю, так скриплю зубами! А из Петербурга приехала еще одна жена усопшего гения и привезла еще одного сына…»

Впрочем, «еще одна жена из Петербурга» – Надежда Вольпин в сложившейся ситуации вела себя весьма достойно, понимая, что, скажем, для матери Есенина она, в общем-то, никто: «Я для нее не мать ее внука, а «какая-то жидовка», посягающая на часть ее наследства». Она с сочувствием писала Софье Есениной-Толстой: «…Райх начала дело о «двоеженстве» Есенина (глупая мещанка! – и я в тот же день узнала, что она член компартии! Забавно!)… Мне было и смешно, и тошно. Я почти не сомневаюсь, что для Зинаиды Николаевны здесь дело не в том, получить ли ²/ ₉или ²/ ₈, а в том, чтобы вам «насолить» и доказать, что вы «ненастоящая жена»… Не падайте духом, милая Софья Андреевна, – в этом есть для вас и хорошая сторона, так как «обществу» позиция З. Н. должна показаться смешной и не слишком благородной».

Только через два года суд принял окончательное решение: «Все домашние вещи, оставшиеся в г. Москве, передать гражданке Софье Есениной, а находящиеся в Ленинграде передать детям Татьяне и Константину». Среди последних числились пара чемоданов и таинственный сундук, который Зинаида Николаевна долгое время почему-то запрещала открывать. Когда непонятный запрет был наконец снят и сундук вскрыли, то оказалось, что он всего-навсего служил своеобразным дорожным гардеробом Есенина – костюмы, рубашки, белье, обувь; рукописей же и прочих бумаг было совсем немного. Правда, на гонорар от издания четырехтомного собрания сочинений Сергея Есенина Зинаида Николаевна купила на имя детей дачу в Горенках, недалеко от Балашихи.

В июле 1928 года исполненная самых теплых чувств Зинаида Райх, выкроив минутку, писала Анне Изрядновой: «Милая Вы моя, родная – люблю я Вас, как нежную, одинокую, большую душу, и хотела бы сохранить с Вами дружбу навсегда… Я о Вас всегда хорошо думаю – только не люблю Есениных и всех присных – все они непонятно меркантильны. Ну да Бог с ними. Если Юрке у них хорошо – радуйтесь и делайте так, как велит Вам Ваше сердце…»

Но тут горничная позвала хозяйку к завтраку, и Зинаиде Николаевне пришлось оставить письмо недописанным.

Москва-Берлин-Париж-Москва

Закончить письмо к Изрядновой Райх удалось лишь на следующий день: «Теперь о делах. Скажите Вольпиной, что ей-ей сейчас нет времени писать ей отдельно – деловое письмо пишу вам сразу обеим.

Во-первых – дела заграничные.

Совершенно безнадежно теперь, когда нет конвенции, думать о том, чтобы за границей можно было бы что-либо «выручить» за сочинения. Вольпина, и все немедленно о копейках тревожатся. Не в копейках дело…