Дети, играющие в прятки на траве

— Откуда вы всех знаете?

— Конечно, здесь, на Девятнадцатой, порядочная глушь… Но не настолько все же, чтобы чувствовать себя, как будто ты живешь в другой вселенной! Кое-что и мы тут узнаем. Достаточно желания, простого интереса… Да ведь и на Землю все-таки летаем иногда, и к нам порою гости забредают…

— Вот-вот — забредают! Веский довод, ничего не скажешь, — с недовольством буркнул Питирим. — Насколько мне известно, часть материалов, связанных с тогдашними процессами, была закрыта…

— Ну, это уж моя забота, как заполучить необходимую мне информацию, закрытую для вас, — язвительно ответил Эзра. — Люди с детства привыкают: этого нельзя, того — нельзя… И с тем живут. Считают: все законно, так быть и должно. И очень раздражаются, когда вдруг кто-то думает иначе и, что главное, ведет себя, сообразуясь с собственными представлениями. Сразу же обида возникает, чувство ущемленности… А в результате — новое «нельзя» да «как посмел?!». Вы помните всего один процесс… А я-то знаю и другие. И не просто понаслышке, но — в деталях.

— Тем не менее… Вы не ответили!

— Да что тут отвечать? Немало сгинуло тогда, немало… Лучшие из лучших, что обидно… Ну, а я — вот тут, на Девятнадцатой. И что из этого? Еще один штришок к обычной человечьей психологии: не может, дескать, в непривычном месте оказаться некто, якобы похожий на известную всем личность. Сразу чудится подвох, опять какая-то несправедливость… Что ж, выходит, перед вами — беглый каторжанин? Всем разбойникам разбойник, супостат и враг людей? Сумел каким-то чудом скрыться и теперь разгуливает на свободе, по чужой планете?!

— Извините, — произнес оторопело Питирим. — Я, правда, не хотел…

— Да нет, чего уж… Я к таким вещам спокойно отношусь, — пренебрежительно махнул рукою Эзра, словно отметая всякие сомнения. — Мне даже в общем-то приятно, лестно слышать… Вы учтите, Питирим, не в моих правилах развенчивать легенды, пусть и самые нелепые. Поскольку я, недалеко ушедший в умственном развитии, их просто обожаю. Потому считайте, как хотите. Ваше право. Думаю, от этого — ну, так, на всякий случай — вас ведь не потянет на ходу выпрыгивать из ездера!..

— Нет, — рассмеялся Питирим. — Поедем дальше.

— Вот и хорошо. Мы успеваем в самый раз, — заметил Эзра. — В самый раз… Впритык к отлету шильника.

Лес кончился, машина выскочила на болота. Где-то, может, здесь — стоят они,подумал Питирим. Еще вчера они разыгрывали сказку, танцевали, были — да-да, черт возьми! — похожи на людей, ас нынешнего утра — точка, все, уже никто, не биксы даже — просто жуткие растения, пускающие корни в землю. И смотреть на них не хочется, тоскливо, тошно видеть, как они… Деревенеют, вырождаются, становятся ничем? И слова-то пригодного не подберешь, чтоб точно обозначить… Но ведь это — гнусно, подло! Только потому, что кем-то и когда-то на роду у них написано садистски-бодрое проклятие, лишать их радости и дальше жить, лишать их радости учиться, чувствовать себя почти людьми!.. Хотя… не знаю… Почему же именно людьми? Другими, разумеется, но по доверчивости, доброте, терпимости не только приблизительно, почтилюдьми, а в чем-то выше, совершеннее — такими, видимо, какими и должныбыть люди. А мы топчем это в них, не допускаем, презираем. Вероятно, оттого, что сами-то пока не в состоянии… Вот и завидуем, не можем разрешить, чтоб кто-то превзошел нас в человечности. Боимся очутиться в арьергарде. И не понимаем: в арьергарде, но не на обочине! «Третий завет»… Между нашим человечьим естеством и тем, к чему стремимся, что имеем в результате дел своих. Быть может, самый тяжкий и главный завет… Мы все-таки имеем шанс, последний шанс, подаренный природой, не отстать совсем; и в том, какмы используем его, — залог всей нашей выживаемости и гарантия, что человек сумеет сохранить себя как вид, как расу — подлинно гуманную, а не убого коченеющую в рамках разума, и только. На том давнем пакостном процессе (эту часть я видел прежде, довелось) Барнаха с издевательством спросили: «Вот вы отрицаете Бога. Но что же заБогом? Что посленего?» И Барнах им ответил: «Сновачеловек. Но только — после-божий человек!» Ну, надо же, я начинаю думать, как Барнах, вдруг усмехнулся с удивленьем Питирим, и как Яршая, и как Левер — да-да, в чем-то и как он… Но ведь, действительно, — нельзя топтать достоинство, когда оно проснулось. И нельзя топтать гуманное — в любом, неважно, как он называется: пришелец, бикс или обычный человек. За это — точно оправданья нет! Планета неоправданных… Чудовищно, нельзя! Хоть кто-то должен начинать… И кто-то — должен продолжать. Иначе никому не выжить. Только будут без толку кружиться по Вселенной проклятые земли… Вот меня и осудили. Вот и наказанье — доброй волей… Незаметно, без нажима… Вновь перед глазами встала ферма. Не Симон с его дурацкой сказкой, не Ефрем — творец безумного псалма, и не Лапушечка, несчастная, прекрасная в своей проснувшейся внезапной страсти, даже и не плачущая Ника, и не ночь, наполненная нежностью и несказанной грустью, полная… прощения, прощания — навек?!. Он снова мысленно увидел двор — пустынный, мокрый от дождя, и фи фигурки, беззащитные и позабытые, обреченные отныне и всегда любить, спасать и помогать, и в горьком одиночестве пытаться — день за днем и год за годом — истово пытаться сбросить, пусть хотя бы ненамного сдвинуть тяжкий крест с тех, кто придавлен им безмерно, кто его не заслужил, кто выше этогокреста… Три тихие застывшие фигурки, только фи… «А скоро снова дикеньких сюда подкинут…», — вспомнил Питирим.

— Вот что… — сказал он, фонув Эзру за плечо. — Не надо — дальше. Боге ним, с шильником. Не надо.

— Как это — не надо?! — удивился Эзра. — Опоздаем!

— Ну, и хорошо. Пускай! Не надо вообще — на космодром… Давайте-ка назад, на ферму.

— Здрасьте! Столько уж проехали… — досадливо развел руками Эзра. — Впрочем, — рассудительно добавил он, — дорога назад — это тоже путь, способный вывести куда-то… Только надобно с умом его проделать… А вас ждуг? — с ехидною усмешкой спросил он. — Ну, там, на ферме?

— Думаю, что да, — ответил тихо Питирим. — Конечно, ждут! Там — ждут. А разве может быть иначе?

Письма Левера

Так что это — записки для души? Не знаю. Дня души положено писать исповедальное, а этого как раз я не хочу, не интересно. Письма? Но они имеют адресат. Кому их посылать? Тебе? Ведь я стараюсь для тебя… Но кто ты мне? Жена? Нет, я тебя женою не считаю. Друг? И другом тоже не могу назвать. Не вижу адресата. Тем не менее — пишу… И если ты когда-нибудь прочтешь, давай уговоримся так: не письма это, а наброски к ним, и не записки для души, а те же самые наброски, из которых, может, что-либо исповедальное с годами и сложилось бы, не знаю. Но пока — наброски. Для меня и для тебя — для всех. Ни нежностей, ни связно выстроенных текстов. Изначальные наброски некоторых мыслей, не дающих мне покоя. Может, и тебе тут что-то будет интересно. Хотя я — не верю. Да, и не надейся, ради бога, здесь увидеть некое признание моих ошибок. Они есть, не спорю, они есть у всякого (и, между прочим, у тебя), но признавать их… Все-таки честнее будет только констатировать, спокойней, что ли… Впрочем, этим можешь и сама заняться на досуге. Время будет, даст-то бог.

Если бы я был разумной улиткой, я бы не закручивал раковину штопором, а непременно сделал бы ее, как шарик, и катался бы в ней ту-да — сю-да, туда-сюда, на удивленье и на радость всем. Но я не улитка…

Не верь в прогресс, достающийся дорогой ценой. В основе любого прогресса, как правило, лежат естественные причины. Дорого — как определяющие — достаются лишь факторы, не определяющие ничего.

Истинного, как частенько говорят, господства над природой — нет. Есть только более или менее умелое соотнесение себя с нею. Это дает тебе шанс почувствовать свободу. И правильно оценить ее иллюзорность. Приемлемую, чтоб не делать глупости, когда захочется поговорить вдруг о господстве над природой, над другими, над собой…

В категориях сиюминутного, вырванного из потока времени, прогресс есть. В потоке времени его нет. И не может быть. Цепь причинно-следственных отношений (а вся наша культура — именно такая цепь, хотя Барнах, к примеру, думает иначе, и не он один) прогресса в принципе не знает. Любое звено равноценно и равнозначно другому. Прогресс — понятие дискретное. Только рассматривая искусственно изолированные, искусственно очерченные границами отрезки, мы можем искусственно, условно манипулировать ими, сопоставлять друг с другом и делать некие частные выводы. Прогресс — это ряд частностей, отторгнутых от целого и, в оценочном порядке, произвольно расположенных даже не вдоль такого целого, а как бы по периметру…

История — всего лишь ветвящийся канал, где, беспрерывно возникая, хаотически перемещается любая информация о том, чего сейчас на самом деле нет и никогда уже не будет. Для каждого фрагмента, условно вычленяемого, — это накопление информации, ее сложение и переработка, ведущая к новому качеству — для такого же очередного фрагмента. А всякому частному при передаче свойственны затухания в более мелких деталях, ибо для качественного накопления они — балласт. Отсюда — наши бесконечные провалы в исторических знаниях. Качественные переходы без таких провалов — невозможны. Если все детали восстанавливать, придется прекратить процесс переработки. Или — или. Или знать, но стоять на месте, или не знать, но идти вперед. Проклятый вечный выбор… История — это всегда утрата ради накопления. И чересчур настойчивое извлечение из небытия утраченных когда-то частностей — путь к деградации, к застою. Чтобы играть, нельзя постоянно объяснять правила игры. Нельзя их постоянно уточнять — игра остановится.

Революция ничего не изменяет. Она лишь — в утрированной, а порой и гротесковой, ирреальной форме — продолжает то, что уже было, споспешествуя такому вот реально бывшему не только сохраниться, но и далее существовать — со всем возможным озлобленьем попранной гордыни.

Ни начальная (то бишь исток), ни развитая форма не знают тупиковых ответвлений. Исток всегда на правильном пути, ибо только нащупывает дорогу к дальнейшему многообразию. Развитая форма — уже некая ипостась совершенства и тоже на правильном пути, она миновала разброд, тогда как исток такового еще не достиг. Тупики рождает полусформированная середина, когда уже намечено движение, а направление — неясно, не закреплено. Мы сейчас — как раз посередине. Все в Безудержном Развитии, номы внутри него, похоже, движемся, по тупиковому руслу. Это — страшно. Мощное течение может прибить к цветущим берегам обессиленных и утонувших. Мы даже не против течения пытаемся плыть — мы гребем вбок. Бессмысленная трата сил. Они нам очень пригодились бы в дальнейшем. Но пока что время есть. Есть острова, где можно отдохнуть и оглядеться, выправляя курс. Есть острова.