Дети Империи

Закрылась дверца, лифт пошел вниз. Виктор помахал вслед из кабины сквозь стекла двери; Нина послала воздушный поцелуй и скрылась из глаз; на следующем этаже он услышал, как наверху захлопнулась дверь.

«Даже если будет сердце из нейлона, мы научим беспокоиться его…» [16]

За Виктором закрылись масивные двери подъезда. Навстречу ему пролетела стая голубей, и ветер стряхнул на него колючую снеговую пыль с верхушек деревьев сквера Советского.

Он решил проверить гипотезу.

16

Песня Я. Френкеля на слова И. Шаферана «Нейлоновое сердце».

До сих пор он или ходил по намеченным кем-то направлениям, или ездил. Если это виртуальная реальность, то, отступив от стандартных маршрутов, он должен выйти на край карты или куда-то, где ничего особого нет: сэкономили на объектах.

Вместо того чтобы пройти к остановке, он пошел наугад, вверх по Советской, дошел мимо каких-то стройплощадок до нового стадиона и парка, пересек Трудовую, узнав в постройках впереди довоенные дома слева и городскую тюрьму справа, знаменитую тем, что в ней когда-то сидел Чкалов. Кирпичные довоенные многоэтажки конструктивистского стиля продолжались до поворота, где в его бытность стоял двухэтажный гастроном, а дальше пошла малоэтажная шлакоблочная застройка вдоль дороги – судя по аккуратно выведенным на фасадах гипсовым цифрам, она была возведена в сороковые. За стандартными домами тенью следовал одноэтажный частный сектор. Протоптанная вдоль дороги тропинка сужалась и в конце концов вывела Виктора в поле, где Советская превратилась в кусок шоссе, упиравшегося в дорогу вдоль деревянного крашеного забора, что ограждал летное поле. Виктор не поленился протопать до забора, нашел там место, где доска чуть отходила, и сунул голову в дыру. За забором не было ничего незнакомого; крутились радиолокаторы, стояло несколько кукурузников и вертолетов, пара двухмоторных серебристых машин, похожих то ли на Ли-2, то ли на Ил-14, виднелась вдалеке, ближе к серому зданию ангара; только стеклянного кирпича корпуса аэропорта не было видно: его построили уже к семидесятым.

Он был в настоящей реальности. Он еще раз убедился в этом, когда долго шел по обочине дороги к остановке трамвая у Соловьев и мимо него то в одну, то в другую сторону катились разнокалиберные грузовики и самосвалы, уже переставшие удивлять своими формами.

Глава 15 На круги своя

Вернувшись в Бежицу, Виктор первым делом заглянул в универмаг. Полученная при расчете сумма внушала достаточно оптимизма, чтобы взять еще одну смену белья и вторую белую рубашку; молоденькая веснушчатая продавщица усиленно предлагала капроновую («На них сейчас такой ажиотажный спрос, что иногда даже по заявкам завозим!»), но он взял чистольняную. Он спросил у той же продавщицы, где в Бежице можно купить цветы; цветочный отдел оказался на первом этаже, но там имелись только растения в горшках, причем в большом изобилии среди них были столетники, лимоны и фикусы.

Затем он прошелся по продмагам, взял крупы, вермишели, картошки, несколько суповых брикетов – предвестников баночек быстрого приготовления, мясные кубики для бульона, свежего хлеба и прочего, а заодно и еще одну кастрюлю и принес это все в общежитие. В комнате, где он еще так и не ночевал, веяло покоем и уютом. Виктор врубил приемник с жучком и принялся готовить суп; на это ушло около часа, но зато вышло нормальное домашнее блюдо, наполнившее его жилье аппетитным ароматом. Он не помнил, когда готовил себе пищу с таким удовольствием. Пообедав – по времени это был скорее полдник, – он побрился под веселые звуки «Roll on, the Mississippi, roll on» в исполнении Ленинградского диксиленда, навевавшие беззаботность и свежесть, и продезинфицировал подбородок тройным одеколоном. Выключив приемник и замочив цветное белье в полоскательнице, он отправился на улицу.

Низкие солнечные лучи красили снег нежным розоватым светом. Виктор зашел в кондитерский возле почты, выбрал там красивую коробку конфет с репродукцией картины Васнецова на глянцевой картонной крышке и там же сел на трамвай к Стадиону.

В знакомом доме напротив четырнадцатой школы он узнал у вахтерши, что Зина еще не пришла с дежурства. Виктор не пошел к детской больнице и не стал дожидаться на стуле в теплом вестибюле дома бессемеек; он прохаживался взад и вперед по полузнакомому ему месту, по тротуару напротив четырнадцатой школы; он ходил туда и сюда, и мимо него туда и сюда ходили трамваи. Он пытался представить, что он сейчас скажет Зине, но на эту тему в голову так ничего и не лезло, а лезли мысли, почему в этой реальности ему почти не встречаются дураки и прочая шваль.

«А может, это здесь как раз все нормально, а у нас всякого дерьма слишком много?» – в сердцах подумал он. А много, потому что у нас уроды безнаказанны. Люди у нас получили права и свободы личности для защиты их от произвола государства, но государство тут же скинуло с себя массу обязанностей защищать человека трудолюбивого, честного, порядочного от другого человека – от работодателя, например. И если посмотреть историю, то у честных людей в России даже при наличии формальных прав возможностей защитить себя всегда было с гулькин нос, и все было хорошо лишь до тех пор, пока за спиной маленького порядочного человека виднелась большая, пусть неповоротливая и подчас туповатая, но мощная государственная машина, на которую никто не мог рыпнуться. Взять хотя бы задержки заработной платы. В советское время взять и задержать зарплату трудящимся, рабочему классу, гегемону, строителям нового общества, хозяевам земли и прочая – было политическим делом, то есть замахиванием на устои государства. И руководителя, допустившего сие, ждали меры наказания оперативные, безо всяких гражданских исков. С победой демократии в девяностых, как только в задержках зарплаты перестали видеть политику и за них перестали административно драть, они тут же появились, стали абсолютной нормой, затронув даже госаппарат, а кое-где достигли многомесячных сроков. Ни экономические законы рынка, ни суды совершенно не были способны справиться с задержками; сокращение задолженностей началось лишь тогда, когда за это стали вновь как-то внесудебно взыскивать. Без барина, оказалось, никуда.

«Но почему же тогда в разных странах сейчас все равно выбирают демократию?» – задал себе вопрос Виктор и, ища ответ, тут же наткнулся на парадокс. С какого, собственно, года страны, считающиеся развитыми, эту демократию выбирали? До 1945 года можно не считать, потому что в Европе после Первой мировой как-то очень быстро и легко эту демократию похоронили, причем не в одной стране – еще до Гитлера был Муссолини, затем Франко, Хорти, Салаши, Антонеску, да и Пилсудский если не стал фюрером, то, во всяком случае, обсуждал с Риббентропом планы дележа Украины вплоть до Черного моря. После войны тоже интересно: все страны в англо-американской зоне оккупации выбрали демократию, а все, где остались советские войска, столь же дружно выбрали социализм. Япония демократизировалась как-то странно: и император остался, и либерально-демократическая партия у них сидела постоянно, чуть ли не как КПСС. Ну и всякие мелочи там вроде греческой хунты или режима Чона Ду Хвана. Дальше тоже интересно: по восточноевропейским странам демократия пошла только со снижением влияния СССР и, соответственно, усилением США; да и в сами республики СССР она вошла на проамериканской волне. Китай в это время делал большие успехи, развивал промышленность, привлекал инвестиции, но как-то репутации мирового оплота демократии не заслужил. Интересно, а если бы в нашей реальности мир вот так был бы устойчиво поделен между четырьмя империями, стремились бы какие-то народы к демократии или бы это стремление осталось за «узким кругом революционеров, страшно далеких от народа»?

Виктора все эти мысли повергли в некоторое уныние. Он-то всегда считал, исходя из советских учебников, что народ, творя историю, всегда борется за свободу, демократию и рвется сбросить колониальное иго, если таковое имеется. По рассуждениям же выходило, что большей части человечества на свободу и демократию глубоко начхать, а может, даже и на иго, если эта часть человечества не видит в том крайних тягот и унижений.

Впрочем, он тут же забыл о своих печальных выводах, как только завидел вдали на расчищенном от снега тротуаре знакомый силуэт. Зина шла, о чем-то слегка задумавшись. Был тот самый момент, в сгущающихся над Бежицей сумерках еще не зажгли уличных фонарей и снег впитывал в себя густеющую синеву закатного неба; почему-то стояла тишина, и только где-то у Холодильника трамвай выпиливал свое виолончельное соло на разворотном кольце. Виктор не выдержал и быстро пошел навстречу.

– Здравствуй… У вас зимой не продают цветов, пришлось взять конфеты.

– Здравствуй… спасибо… – Зина, казалась, была несколько удивлена. – Я не ожидала, что ты когда-нибудь придешь…

– Не всегда надо делать то, что говорит врач. Особенно такой очаровательный.

Зина немного смутилась:

– Спасибо… Ты давно меня ждешь?

– Какая разница? Ты сегодня кого-нибудь ждешь?

– Нет.

– Я хотел тебя пригласить к себе, но у меня там жучки, вот такие… Один в приемнике, другой под диваном.

– Что?.. Какие жучки? – быстро и взволнованно переспросила Зина.

– Ну прослушка, микрофоны. Я думал, они наши… ваши… ну да, наши.

– Уф-ф, – вздохнула Зина, – я уже начала думать, что у одного из нас не в порядке с головой, но еще не поняла у кого. Bugs, конечно. У тебя лексикон Юнайтед Сикрет Сервис. У нас, кстати, переводят как «блохи».

– Ну вот, а у нас теперь это так называют – как у них, так и у нас.

Зина улыбнулась:

– Пошли ко мне. А то мы окончательно запутаемся.

Они направились к подъезду дома бессемеек.

– Зин, у тебя, наверное, неприятности из-за меня?

– Все нормально. Ковальчук доложил, будто все было специально разыграно, чтобы проверить, есть ли у тебя информация по «Аттиле». Кстати, насчет меня – это правда?

– Что – правда?

– Насчет меня в вашей реальности? – Она вдруг остановилась и пронзительно глянула в глаза Виктора. – Не молчи. Правда?

– Зинуля… Да, правда. Я видел твою фотографию в книге. Но это не ты сама, это… понимаешь, у нас вообще много погибло, в каждой семье…