Дети мира

Стемнело. Послышался голос матери:

— Джидже! Иди сюда. Все стынет.

— Мама, та моя доска, что сломалась… — начал было Азиз.

— Когда? — Но это спрашивала не мать. К нему шел отец. Взгляд его не обещал ничего хорошего. — Когда ты ее сломал?

Азиз снова подумал о том, как хорошо было бы сейчас лежать в могиле, глубоко под землей, но отец дал ему шлепка и этим прервал его мысли. Азиз расплакался. Он так плакал, что это начало доставлять ему удовольствие.

— Замолчи, а то добавлю! — сказал отец.

И Азиз замолчал.

— Сломал доску и еще плачешь. Ходишь, как слепой, ничего не видишь. Вечно на небо глазеешь. Блаженный какой-то!

«Блаженный! — подумал мальчик. — Как ругается! Если бы это был не отец, я бы его восемнадцать раз обругал».

Когда отец ушел, Азиз пододвинулся к матери и таинственно спросил:

— Амми! Кого называют блаженным?

— Того, кто думает только об аллахе. Друга аллаха.

«Но быть другом аллаха — это великое дело!» — подумал озадаченный мальчуган.

На следующий день, когда Азиз проснулся, у кровати стоял отец.

— Встал? Отшлепал бы я тебя, бездельник… На вот, возьми четыре аны [12] . Бери. Пойдешь в город и купишь себе новую грифельную доску. Вернись к началу занятий. Понял?

Азиз встал с кровати и почувствовал, что сердце у него готово выпрыгнуть от радости. Губы его дрожали, глаза блестели, ноздри раздувались. Малыш схватил монету и уже бросился было бежать, когда услышал голос отца:

— Эй, блаженный! Надень туфли! У тебя что, голова пошла кругом?

12

До 1961 года основная пакистанская денежная единица рупия делилась на 16 ан; в одной ане 4 пайсы.

Азиз, не оборачиваясь, пощупал голову: не перевернулась ли голова? Иначе что ж тогда значит: голова пошла кругом? Он опять пощупал голову и успокоился: она была на прежнем месте. Мальчик удивился: почему же тогда отец говорит неправду?

Надев туфли, Азиз побежал в поселок, который находился в миле от деревни. Монету он положил в карман шерстяной жилетки, одетой под рубаху, и крепко прижимал карман рукой. По дороге несколько раз нащупывал монетку — она по-прежнему спокойно лежала в кармане. А в лавке его ожидала новая доска! По дороге он присел немного отдохнуть. Внезапно из кустов вышел Асгар. В руке он держал свою новую доску, к которой была привязана маленькая, величиной с кулачок, губка.

Железная доска! Азиз снова тронулся в путь. Лавки на узких улочках поселка уже открылись. Азиз хорошо знал тот дукан [13] где продавались доски. Вот и толстый торговец с огромным животом, покоящимся на коленях.

Дрожащий Азиз приблизился к торговцу и спросил так, как будто хотел купить весь товар:

— Доски есть?

— Есть, мальчик, — ответил тот, лениво отгоняя мух, жужжавших у его живота.

— Покажите, лала-джи… [14]

13

Дукан — здесь: лавка.

14

Лала-джи — почтительное обращение к торговцу, купцу.

Лавочник оперся руками о землю, пытаясь подняться. Он долго кряхтел. Азиз нетерпеливо позвал:

— Лала-джи!

— Сейчас, брат, сейчас. — Торговец наконец встал и выложил перед мальчиком десять — пятнадцать досок.

— А железные есть?

— Они все железные, мальчик.

— Сколько стоят?

— Всего три аны, дорогой.

Значит, останется еще одна ана! Азиз даже покраснел от удовольствия. Нос, лоб, подбородок — все покрылось капельками пота. Ему казалось, что вот-вот он сейчас куда-то полетит вместе с дуканом.

— А губки есть?

— Есть.

— Сколько стоит самая большая?

— Четыре пайсы.

Азиз чуть не запрыгал от радости. Он хотел обнять купца и спеть ему песенку. Но, посмотрев на его огромное брюхо, перевел взгляд на свой приросший к спине тощий живот и замолк. Малыш пододвинул к себе драгоценную покупку, поднял полу рубахи и сунул руку в карман жилета. И — похолодел: монеты не было, она выпала по дороге…

ПЕРУ

ПЕРУАНСКАЯ РЕСПУБЛИКА.

Государство в западной части Южной Америки.

Территория — 1285 тыс. кв. км.

Население — 12 385 тыс. жителей.

Столица — Лима (1730 тыс. жит.).

Хулиан Уанай ХУАНИТО ИЩЕТ УДАЧИ

Перевел с испанского Р. Похлебкин.

Рис. Г. Епишина.

оезд замедлил ход: впереди уже виднелась станция. Прижав к груди письмо булочника, я спрыгнул с платформы. Не выпуская из рук драгоценной ноши, кое-как встал, отряхнул испачканную одежду и пошел в сторону поселка. Позади станции, у маленького домика, я увидел мальчишку, который, стоя на коленях, раздувал огонь в жаровне. На жаровне грелся кофе. Молодая торговка с маленьким сыном за спиной разливала горячий кофе рабочим, сидевшим вокруг нее с чашками в руках.

— Скажите, пожалуйста, сеньора, эта дорога в Омблу? — спросил я у женщины, несшей ведро с водой.

— Да, вот туда, прямо вверх. А ты к кому?

— К дону Педро Уайта, у меня к нему письмо из Оройи.

— Ну так иди до дома номер восемьдесят четыре. Но Педро сейчас на работе. Он сегодня в утренней смене. Ты что, его родня, да?

— Нет, я его не знаю. Иду на работу устраиваться, — объяснил я.

— Ах ты, бедняжка! Какую же ты здесь работу найдешь? Ты же еще совсем маленький. На сортировке тебе не выдержать, нынче так холодно, и все время этот снег. Уж лучше б сидел у себя в Оройе. Ну, я пошла, а тебе вон туда.

Дорога круто поднималась в гору. Пять тысяч метров над уровнем моря давали себя знать. Я почти полз, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть. Наконец, совсем выбившись из сил, кое-как добрался до поселка и постучал в дверь дома номер восемьдесят четыре.

— Входите! — крикнули мне оттуда.

Я вошел. Комната была маленькая. Две узкие койки занимали в ней почти все место. Одна кровать стояла пустая, на другой лежал человек. Приподняв растрепанную голову, он недовольно спросил меня: