Дети Ночи

Народное предание так рассказывает о моих последних часах в Замке Дракулы.

Турки подошли ночью и установили свои пушки на полях возле деревни Поенари на обрыве противоположного берега Арджеша. Утром они пошли на приступ крепости. Затем, как говорится в легенде, один мой родственник, много лет назад захваченный турками, но помнивший мои благодеяния и сохранивший любовь к Семье, забрался на высокое место и запустил стрелу с предупреждением в единственное освещенное окно моей башни. Легенда утверждает, что стрела была пущена так метко, что загасила свечу, возле которой читала моя наложница.

Девушка находилась в комнате одна. Прочитав привязанное к стреле предупреждение о турецком штурме, она разбудила меня, выкрикнула, что пусть лучше ее тело съедят рыбы в Арджеше, чем к нему прикоснется рука турка, и бросилась со стены, с высоты тысячу футов, в реку. И по сей день в память об этом предании реку называют Riul Doamnei – Река Княгини.

Все это выдумки.

На самом деле не было никакого родственника, никакой стрелы с предупреждением, никакого самоубийства. А правда такова.

Два дня мы наблюдали из крепости, как Раду и турки подходят к Поенари и обрывистым берегам. Еще два дня они беспокоили нас обстрелом, хотя вреда от их деревянных пушек было немного: во время строительства я приказал обложить башни несколькими слоями кирпича и камня, слишком толстыми, чтобы разрушиться под воздействием столь ничтожного оружия.

Однако мы знали, что наутро конница Раду форсирует Арджеш и пройдет по долине на высоты, позади замка, в то время как турецкие пехотинцы, тупые и бесстрастные, как бревна, будут сотнями умирать в попытках забраться по утесам на стены крепости. Но они одержат победу. У нас слишком мало воинов, а замок слишком одиноко стоит на утесе, чтобы можно было ожидать иного, кроме поражения господаря Дракулы, исхода. Той ночью я был занят приготовлениями к побегу, когда моя наложница по имени Войча затеяла спор. Женщины вообще не чувствуют переживаемого момента, и если им надо спорить, то они будут делать это, не обращая внимания на происходящие вокруг действительно важные события.

Мы с Бойчей прохаживались в темноте по крепостной стене, и она все говорила и говорила плачущим голосом. Речь шла не о турецком штурме и не о моем негодяе братце Раду, а о будущем наших сыновей, Влад а и Михни.

Должен сказать, что я любил Войчу, по крайней мере настолько, насколько может себе это позволить человек, который держит в руках судьбы каждого и всех вместе. Она была невысокой, темноглазой и смуглой, но со светлым сердцем и повиновалась мне во всем. До этой ночи.

Михня родился вполне обычным ребенком, но его годовалый брат Влад был поражен той же болезнью, что и мой отец, и я. Тайное Причастие Влад получил лишь несколько дней тому назад. Теперь его глазки лучились здоровьем, и я знал, что мальчик, подобно своему отцу, в течение всей последующей жизни будет нуждаться в Причастии.

И надо же было Бойче выбрать именно эту ночь, чтобы воспротивиться такому будущему нашего ребенка. Я объяснил ей, что ни ребенок, ни я не имеем выбора: если ему суждено остаться в живых, то он будет пить кровь. Это расстроило Войчу. Мать ее была тайным вампиром и окончила свою жизнь после пыток и обвинения в колдовстве, а Войчу я встретил, когда она предстала перед моим судом и ее ожидала та же участь. Но Войча ни разу не пробовала Причастия. Вместо того чтобы приказать сжечь ее или посадить на кол, я взял ее во дворец, одарил своей благосклонностью и позволил ей стать матерью моих детей. А теперь она отблагодарила меня, расхаживая вместе со мной по стене и требуя, чтобы юному Владу было позволено расти без Причастия. Она называла это святотатством и колдовством. Она сказала, что я такой же стригой, как и ее мать.

В течение нескольких минут я пытался ее урезонить, но приближался час нашего отъезда Я объявил разговор законченным.

Войча всегда была чрезмерно эмоциональной женщиной, склонной к мелодраматическим эффектам. Вероятно, это было такой же привычкой, как и пристрастие ее матери пить кровь из трупов, что и привело Войчу ко мне в цепях. Теперь она дала волю своим чувствам, вскочила на парапет с обоими детьми в руках, угрожая броситься в пропасть, если я не уступлю ее желанию, Утомленный ее истерикой, подгоняемый необходимостью покинуть крепость до восхода луны, я запрыгнул на невысокую стену и вырвал детей из ее рук. И тут она потеряла равновесие. Какое-то мгновение мне казалось, что это тоже входит в разыгранное ею представление, но потом я увидел в ее глазах настоящий страх и, перебросив Влада в ту же руку, которой держал Михню, я протянул ей другую.

Кончики наших пальцев соприкоснулись. Она упала назад без единого звука, исчезнув в кромешном мраке, как русалка, нырнувшая в глубину. На мокром камне остался один из ее башмаков. Я хранил его у себя на протяжении трех веков, пока мне не пришлось спасаться из горящего дома во время восстания черни в Париже.

В ту ночь я взял с собой детей и оставил в замке всех остальных. Их преданность ничего не значила для меня. Они ничего не значили для меня.

Одной из причин, по которым я выбрал для своих целей крепость Поенари, было ее месторасположение: она возводилась поверх двух разломов в скале, ведущих вниз на глубину более тысячи футов к пещере, где протекала подземная река. Первая расщелина имела лишь несколько дюймов в поперечнике, но она служила колодцем для забора свежей воды даже во время осады. По второму же разлому, расширенному с помощью работников, умерших вместе с боярами, перестраивавшими Замок Дракулы в ту давнюю Пасху 1456 года, мог пробраться взрослый мужчина, держась за стальные тросы и ступеньки.

Внизу, в потаенной пещере, выходившей к берегу Арджеша на расстоянии, превышавшем милю, ожидали семь добринских братьев с лошадьми, подкованными задом наперед, чтобы сбить с толку погоню. Добринцы провели меня нехоженой долиной, а потом – тайными проходами и опасными снежными полями в горах Фэгэраш на север. Если бы не разгар лета, то отход в Трансильванию оказался бы невозможным.

Когда я спустился в саму Трансильванию в диких горах к югу от Брашова, я потребовал пергамент из кроличьих шкурок и отписал все земли к северу и западу, насколько хватало взгляда, туповатым добринским братьям. Никто из последующих правителей Валахии, Трансильвании, а теперь – Румынии, не посмели ослушаться того указа. Даже Чаушеску, охваченный страстью к систематизации и коллективизации, не тронул этот кусок частной земли своими социалистическими безумствами.

Такова истинная история, хоть я и не представляю, кого она может заинтересовать, включая Семью, забывшую о том, что патриарха нужно уважать и подчиняться ему. Даже несмотря на то, что многие из них – последователи молодого Влада, которого я спас от смерти в ту ночь.

Шум от прибывающих членов Семьи прервал мою полудрему. Сейчас они поднимутся по лестнице, чтобы обмыть меня, нарядить в изящные льняные одеяния и повесить на шею цепь ордена Дракона.

Последняя Церемония, финальное действо в качестве патриарха.

Глава 37

Кейт и Лучам ехали через Сибиу в угасающем свете дня. Узенькие средневековые улочки выходили на мощеные площади, окруженные домами с подслеповатыми чердачными окошками.

Пока они ехали вдоль долины реки Олт, петляющей между отвесными скалами каньона, закат превратился в серые сумерки. Им попадались то широкие, ровно заасфальтированные, с гравиевой обочиной участки, то на протяжении мили они тряслись по грязным колеям, где ремонтные работы начались и закончились несколько месяцев, а то и лет тому назад.

Они объехали стороной промышленный город Рымни-ку-Вылча Нужно было заправиться, а на единственной попавшейся им заправке была очередь примерно на час. Лучан сказал, что знает левую заправку на восточной окраине, и они сделали остановку, чтобы поменяться местами. Румынские женщины редко водили машину, а если они занимали достаточно высокое положение, то предпочитали пользоваться услугами шофера. Лучан уселся за руль, съехал с шоссе на выезде из города и купил пять литровых бутылей бензина с грузовика, стоявшего возле заброшенной штольни.