Дети пустоты

Дом! Жилой дом! Не будка, не остановка, не одинокий фонарь, горящий невесть по чьей прихоти, — дом. Люди. Они нам помогут.

А Хорек все сипит:

— Мы плывем… на льдине… как на бригантине… По седым… суровым морям! И всю ночь соседи… звездные… медведи светят дальним… кораблям…

Неожиданно мы оказываемся на дороге. Укатанная, ледяная, она идет вдоль леса и упирается в дом. Идти сразу становится легче. Слышится собачий лай.

— Бригантина! — победно смеется Шуня. — Тёха, ты — бригантина!

— А ты — балаболка! — с натугой отвечает ей бригадир, в очередной раз принимая от Сапога живую ношу.

В этот момент я успокаиваюсь. Сложно сказать почему. Успокаиваюсь — и все. И когда мы останавливаемся перед высоченными воротами, за которыми гулко и яростно бухают уже не один, а два пса, я бестрепетно бью кулаком в стылые доски.

— Э, хозяева! Открывай!

Сапог и Губастый присоединяются ко мне. Втроем мы барабаним по высокому забору, по воротам и орем что есть мочи!

Неожиданно вспыхивает мощный прожектор на столбе. Мертвенный свет заливает большой двухэтажный дом под красной крышей, двор и площадку перед воротами. Лай смолкает, слышится скрип досок. Над забором появляется человеческий силуэт, потом второй, третий. Мы отходим на несколько шагов, прикрывая глаза от слепящего прожектора.

— Чего надо? — хриплым, должно быть, спросонья голосом спрашивает кто-то.

Я разглядываю хозяев странного дома. Слева — парнишка наших лет. Он в офицерском зеленом бушлате, вязаной шапочке, в руках сжимает двуствольное ружье. Справа — женщина в овчином тулупе с высоким мохнатым воротником. У нее на голове пуховый серый платок. И она тоже вооружена, причем если парнишка держит свое ружье стволами в ночное зимнее небо, то тетка целится в нас, переводя ружье с Тёхи на Сапога и обратно.

А по центру, возле ворот, из-за забора выглядывает мужик с короткой бородой. Он без шапки, в телогрейке. Оружия не видно.

— Че надо, че надо… — кричит Губастый. — У нас друг… товарищ заболел. Умирает! Помогите!

Словно в подтверждение его слов, Хорек заходится приступом лающего, надсадного кашля.

— Пневмония, — коротко говорит женщина, опуская ружье. — Коля, открывай!

— Аслан! — Мужик с бородкой поворачивает коротко стриженную голову к парнишке. — На крыльцо иди. И собак прибери.

Парнишка исчезает. Гремит цепь, лязгает засов, и одна из воротин приоткрывается.

— Заноси! — командует мужик.

Мы следом за Тёхой, сгибающимся под обмякшим Хорьком, входим на просторный двор, замощенный досками, словно это пол в доме. Слева, у высокого крыльца, ведущего в дом, стоит Аслан с ружьем наготове. В глубине двора темнеют сараи, справа квадрат двора замыкает рубленая баня.

Женщина, передав ружье мужику, подходит к Тёхе, ловко перехватывает Хорька, заглядывает ему в лицо, щупает лоб.

— Ох, господи, да он горит весь! Коля, прими ребят, а этого я наверх.

И, повернув к нам красное сердитое лицо, спрашивает:

— Вши есть? Чесотка?

— Не, — за всех отвечает быстрый на язык Губастый. — Мы чистые…

Женщина с Хорьком на руках, путаясь в длинных полах тулупа, бежит к крыльцу.

— Таня! Таня! — кричит она.

Скрипит дверь, появляется белобрысая девчонка лет четырнадцати в сером пальтишке.

— Что, мама?

— Скажи Оле, пусть шприцы ставит кипятиться! Потом камфору достань из холодильника, пару ампул, пенициллина ампулу, анальгин, спирт, вату— и наверх!

— Поняла! — Девчонка распахивает дверь, чтобы женщине было удобнее занести Хорька, и скрывается в доме.

Мы топчемся у ворот. Пар от нашего дыхания в свете прожектора кажется почти черным. Собаки, два здоровенных лохматых пса, посаженные на цепь у бани, начинают недовольно ворчать и скалить клыки.

— Кто такие? — спокойно спрашивает хозяин дома.

Аслан у крыльца все так же держит нас на прицеле.

— Мы с поезда, — начинает рассказывать Губастый. — Вагон в тупик загнали, Хорек заболел. Мы огонек увидели…

— Я спросил — кто вы? — напоминает ему мужик.

— Ну, это… экскурсия, — выдавливает из себя Губастый.

— Путешественники мы, — прихожу я ему на выручку.

— Ага, — кивает мужик. — Ясно. Кто старший?

Тёха молча выходит вперед.

— Как звать? — интересуется хозяин дома.

Тёха отвечает.

— А меня Николаем. Путешественники, значит. С разъезда пешкодралом шли?

— Нет, на «Боинге» летели, — влезает в разговор Шуня. — Дяденька, тут холодно, кстати! И я сикать хочу.

— Так у вас еще и девчонка! — поражается Николай, близоруко щуря глаза. — Ладно, бродяги, пошли в дом. Есть хотите?

— Хоти-им! — вразнобой отвечаем мы.

— Туалет там, по мосткам пойдешь — увидишь, — на ходу показывает Шуне Николай. — Аслан, печку растопи, кастрюлю со щами возьми в сенях и погрей. У нас сегодня, похоже, аттракцион невиданной щедрости, ха-ха.

Парнишка кивает, закидывает на плечо ружье, топает по лестнице и пропадает за дверью. Следом за хозяином поднимаемся по ступенькам и входим в дом. Тут пахнет деревом, кипяченым молоком, гарью и еще чем-то неуловимо знакомым. Я принюхиваюсь, пытаюсь вспомнить, где слышал этот запах, — и вспоминаю: в детдоме. Так пахнут маленькие дети, когда их много.

Пройдя через просторные темные сени, оказываемся в длинной комнате, в конце которой белеет печка. Там уже хозяйничает Аслан. Под потолком горит тусклая лампочка. Вижу широкий стол, приткнувшийся торцом к стене, лавки по сторонам.

— Раздевайтесь, — Николай машет на стену, в которую на разной высоте вбиты железные крюки.

Тут уже висит много разной одежки, в основном детской, даже малышовой, — шубки, комбинезончики, пальто. Внизу, на полу, толпятся сапожки, валеночки, ботинки.

— Семеро малых, — шепотом сообщает нам догадливый счетовод Губастый.

— Восемь, — улыбается Николай, усаживаясь на табурет. Надо же, услышал! — Мал мала меньше. Трое постарше да мы с Еленой. Сколько всего будет?

— Тринадцать человек, — растерянно говорит Губастый.

— Здрас-сте, — слышится от порога Шунин голосок. — Как тут тепло!

В доме и вправду тепло. Мы раздеваемся, вешаем одежду и рассаживаемся за столом. Аслан приносит буханку хлеба, доску и нож.

— Руки мойте, — бурчит он, совсем как Тёха.