Дети смотрителей слонов

Сначала я не понимаю, что она держит в руках, потом узнаю свой старый mp3-плейер, с той самой тибетской «Книгой мёртвых» — на две трети скорости.

— Это произвело глубокое впечатление, — говорит Тильте. — Когда появился Беллерад, всё уже было иначе.

Женщина со свинкой кивает.

— Когда Бальдр, то есть Беллерад, пришёл, мы отказались от денег. И паспортов. И предложили ему полежать в гробу. Он не захотел. Но мы свяжемся с ним.

Я оглядываю «планеристов». Что ж, неплохо. Неожиданно, но неплохо. Трогательно. На глазах — слёзы. Раскаяние. И хотя рана после укуса Баскера, похоже, серьёзная, нет оснований опасаться, что после вмешательства пластического хирурга Ибрагим не сможет снова показаться на пляже.

Можно, конечно, сомневаться в том, насколько долговечно такое быстрое обращение. Но нам с Тильте в библиотеке Финё встретилось такое понятие, как instant enlightenment. [31] Так что — кто знает… Но, с другой стороны, если взглянуть на футбол и на собственных родственников, то нельзя не признать, что на практике серьёзные изменения обычно происходят не так быстро.

Моя природная вежливость не позволяет мне познакомить присутствующих с этими глубокими размышлениями. Но у меня возникает другой важный вопрос.

31

Мгновенное просветление (англ.).

— Где Хенрик?

Это очень актуальный вопрос. На который нет ответа.

— Это он инициатор всего, — говорит женщина. — Он всё придумал.

— Нам всем на самом деле промыли мозги, — говорит Ибрагим. — И нам угрожали. Мы боимся Хенрика. Я очень его боюсь.

Я его понимаю. Мне это напоминает тёмные страницы моего детства, когда меня самого агитировали воровать яблоки и вяленую камбалу.

— Мы решили рассказать всё, — говорит человек из пакгауза. — Про Хенрика. Известно, что добровольное сотрудничество может сократить срок.

Непросто в такой эмоциональной ситуации сохранять присутствие духа, но кому-то надо взять это на себя.

— Так где Хенрик? — спрашиваю я.

Все они смотрят на меня отсутствующим взглядом. Не исключая и Тильте.

— Он кому-то позвонил, — объясняет Тильте. — Как только мы приехали во Фрихаун. Потом пропал.

— Его схватят, — говорит Ханс. — Всё уже под контролем. Взрывчатка обезврежена. Весь замок окружён полицией. Нечего беспокоиться.

— Может быть, он уединился для покаяния? — это говорит Ибрагим.

Я вспоминаю рассказ про груду из ста двадцати восьми дохлых крыс. Если судить по тем крысам, то Хенрик не успокоится, пока не закончит свою работу.

— Та взрывчатка, которую вы вынули из ящика, куда она делась? — спрашиваю я.

Все они смотрят на меня. Мы с Хансом переглядываемся. И с Тильте.

— Нам надо ехать, — говорит Ханс. — В Фильтхой. Конференция открывается через полтора часа. Будем там через час. Если поплывём на этом буксире.

— Мы не знаем, как им управлять, — говорю я.

Мы смотрим на «планеристов», они качают головами.

— Мы боимся Хенрика, — говорит Ибрагим.

— Мы переживаем глубинный процесс, — говорит женщина. — Внутреннего анализа.

— Единственное, что нам сейчас нужно, — говорит человек с сотрясением мозга, — это отдохнуть.

Тут Афина Паллада наклоняется над столом.

— Правда, мы вчера хорошо отдохнули? — спрашивает она.

Часто бывает, что трудно узнать человека, если встречаешь его в новом окружении. Трое «планеристов» видели Афину в узеньких трусиках, на каблуках и в рыжем парике на фоне мрамора и в облаке дыма от гаванских сигар. Так что узнают они её только сейчас.

— У меня внутри, — продолжает Афина, — накопилось много тёмных чувств. Которым обычно невозможно дать волю, не получив при этом пожизненный срок. Но сейчас, похоже, я могу на вас отыграться. И суд меня оправдает.

Все молчат. Потом Ибрагим вытирает слёзы.

— С тех пор как я увидел вас в первый раз, — говорит он, — на набережной, хотя я понимал, что надо ещё устранить множество препятствий, я всё равно чувствовал, что, в общем-то, мы с вами заодно. Включая собаку.

Нет никакой необходимости описывать замок Фильтхой — все его знают, хотя, может быть, и не отдают себе в этом отчёта. Дело в том, что без этого замка не обходится ни одна реклама Дании за границей, так же как и без других чудесных вещей: бекона, пива, Нильса Бора, залитого солнцем острова Финё посреди синего моря — в этом же ряду и замок Фильтхой.

Находится он на маленьком зелёном островке в окружении воды, и если фотографировать его сверху и сбоку, то он напоминает какое-то строение из Диснейленда: с башнями, куполами, аккуратными розариями и буковой изгородью — наверное, над ним поработала целая футбольная команда садовников.

Но со стороны Эресунна, откуда мы приближаемся, он похож скорее на что-то среднее между разбойничьей крепостью и средневековым монастырём, потому что отсюда мало что видно — лишь высокие стены, да ещё шлюпочный сарай у полосы прибоя.

Если при слове «шлюпочный сарай» вы представляете себе деревянную развалину на берегу, вы ошибаетесь. Перед нами здание, похожее на курортную гостиницу, частично опирающееся на сваи, с большими арочными воротами, выходящими к морю, — в них-то мы и влетаем.

Под сводами помещения, где мы оказываемся, кроме лодок есть ещё только один предмет — большое кресло. В этом кресле сидит граф Рикард Три Льва и настраивает свою архилютню.

Некоторым людям понадобилось бы время, чтобы прийти в себя после такого неожиданного вторжения, но граф к ним не относится. Он встаёт с таким видом, будто с нетерпением ждал гостей.

— Нас, — восклицает он, — имеющих глубокую духовную связь, космос никогда надолго не разлучает.

Мы сходим на берег, времени на обмен любезностями у нас нет.

— Рикард, — спрашивает Тильте, — где выход из того туннеля, о котором ты нам рассказывал?

Рикард машет рукой. То, что мы видим, никак нельзя назвать выходом из потайного хода: приоткрытая стеклянная дверь, а за ней виден туннель, который вовсе не похож на туннель, он скорее похож на коридор в дорогой гостинице — стены покрашены светлой краской, повсюду светильники.