Дети Ванюхина

Нина же, выдержав месячный срок, чтобы дать старику Лурье очухаться от собачьей кончины, позвонила в первых числах июля, позвонила и пришла. Повод был минимальный: справиться о самочувствии, не надо ли чего по-соседски, может, убрать немного или в магазин? Себе брать буду, так и вам по пути прихвачу, да?

Помощи не требовалось, но приятно старику было. О своих говорил неохотно: не очень там, как она поняла, получается вжиться в местные условия: и по работе, и вообще. Тепло разве что очень, не по-нашему. Ванюшке климат зато тот очень подошел, в школу с сентября пойдет, на автобусе возить будут: привезут-отвезут, задаром причем. Контракт сыну трехлетний обещали по прямой специальности, а там видно будет…

Это была крайне важная информация: о трех годах контракта Нина не догадывалась — думала, навсегда, с концами, на другой край земли улетели, через Тихий океан или какой там, Атлантический, что ли, и еще дальше. Домой впервые за последние годы пришла окрыленная — забрезжила надежда, что не все потеряно еще, увидит, увидит Ванечку своего, всего-то ждать осталось — перетерпит.

С того дня визиты ее к старику стали регулярными, и отдельный повод уже не требовался: Самуил Аронович постепенно привык к ней и с нетерпением ожидал очередного прихода, если она долго не появлялась в квартире на Пироговке. Для нее дед стал носителем информации о сыне, которую она каждый раз, не подавая виду, трепетно вбирала в себя до малейших подробностей, с тем чтобы, возвратясь домой, долго потом еще перебирать в мыслях услышанное и перекручивать внутри себя по-всякому.

Для него же Нина стала отдушиной в однообразной и невеселой жизни, вяло текущей вокруг Большой Пироговки в ожидании любых событий или любого конца.

Полине Ивановне о своих контактах с дедом Лурье Нина ничего не сообщала, а та, в свою очередь, заметив, что дочка немного повеселела и стала вроде приходить в себя, порадовалась и беспокоившие ее смутные соображения отбросила за ненадобностью, сосредоточившись на воспитании девятилетней Милочки.

Со второго класса Максик стал посещать Дворец пионеров и школьников, что на Воробьевых горах, которые раньше назывались Ленинскими. Сам придумал и сам напросился. Нина, конечно, не возражала, а с отцом они не посоветовались: знали — не до ерунды тому сейчас, дел по бизнесу невпроворот, компьютеры там и еще что-то типа мебели плетеной из Индонезии в трех точках по Москве одновременно. Слава богу, ночевать приходил домой, хотя бывали и исключения, но всякий раз с оправдательным мотивом. Возвращения эти утренние сопровождались обычно устоявшимся перегарным духом, но и на этот факт ответ был заготовлен как всегда дежурный и вполне объяснительный: переговоры всю ночь, ресторан сначала, куда деваться-то, а потом, сама понимаешь, десерт в разговорах у купца на даче, иначе не соглашался партию обсуждать, а мы, целиком чтоб брал, настаивали, сломали, в общем, подписал…

В кружке, который выбрал Максим, ребята занимались фотографией. Позднее он был переименован в детскую фотостудию, но до той поры прошло два года усердных посещений, которые постепенно начали перерастать в серьезное увлечение, если не сказать — в страсть. Одним словом, к окончанию четвертого класса стало совершенно ясно, что для методического школьного обучения Максим Ванюхин пригоден плохо. Явный гуманитарий, но и то лишь по расположению характера, а не по способностям или наклонностям в сторону изучения конкретных предметов. Хотя один предмет все-таки нашелся, где удалось найти место мальчикову прилежанию, и даже в хорошем смысле — настырности, да еще и с успешными результатами, — английский язык. Забалабонил он практически сразу, с первых уроков. Учительница терялась в догадках, не могла понять и интересовалась у Нины — не занимались ли с ним раньше, до школы? Нина удивленно пожимала плечами — признаваться было не в чем: не занимались и не пытались. Сказала Шурке об этом с гордостью. Тот отмахнулся, но успел бросить перед очередным уходом:

— Ванюхинская порода, чего ты хочешь, — и дал денег на фотоаппарат, шестьсот рублей, на «Киев» с широкоугольной оптикой.

Почему так лихо пошел язык, она так и не узнала. Зато немалый повод для огорчения по остальным предметам сильно перекрывал имевшийся необъяснимый успех в английском. То на то не получалось: дисбаланс Максиковых знаний был могуч и плохо поддавался принудительному вмешательству матери и усилию учителей. Вообще случай с Максимом Ванюхиным был отдельный. Несмотря на бестолковость по всем предметам, в школе его любили все равно — и учителя, и одноклассники. За добродушие любили, за беззлобность и открытость, с одной стороны, но и за серьезность особую, непривычную такую для ребенка, — в оценках и поступках недетских порой вовсе.

Восемьдесят девятый был годом переломным в определенном смысле: новая жизнь еще только напирала, давила по всем сторонам прорезавшегося света, старая же сопротивлялась как могла, но окончательно еще не поддалась. Тем не менее Максим Ванюхин отказался вступить в пионеры, когда всему классу повязали треугольные тряпочки на шею. Причем отказался не стыдливо — не просто увильнул в этот момент или же не пошел в школу вообще, вовсе нет. Принципиально, но твердо третьеклассник Ванюхин сообщил организаторам акции, что отказывается принимать участие в пионерской процедуре, потому что считает ее бессмысленной и принудительно-нарочитой. Так и сказал, такими именно словами и обозначил. И снова удивил всех несказанно, так удивил, что отстали от него, отошли без разбирательств, решили не привлекать внимания, замяли, одним словом. Так он один и проходил весь третий класс без галстука. А на следующий год и все остальные ученики красные эти символы прошлой жизни поснимали, а приема в пионеры вообще не стало, повсеместно в стране. Нина узнала об этом не сразу, об истории этой, об отказе сына от галстука. С ней уже гораздо позже историю эту обсуждать взялась одна родительница, через полгода, наверное, уважительно так разговаривала, приняв за продвинутую интеллектуалку, принципиальную антикоммунистку с либерально-демократическими принципами. А Нина поразилась, узнав об этом впервые от нее, и не прореагировала никак — стыдно было за незнание это. И тогда она, придя домой, задумалась впервые о том, что нет между ней и Максиком чего-то тесного, по-матерински и по-сыновьи близкого, примагничивающего их друг к другу особой, необъяснимой силой родственных уз. Как, впрочем, подумала, что нет этого и у отца с сыном тоже, хотя внешние признаки любви семейной имелись в полном наборе: и по продуктовой корзине, и по ласке родительской, и в постоянно проявляемой щедрости по отношению к единственному ребенку. Вскоре мысли ее привычным образом перетекли на Ванечку, отнятого и потому безответно и безоглядно любимого и далекого, она даже заметить не успела, в какой момент перетекли.

Приглашение от даласского университета прочитать курс лекций на тему «Строительные конструкции и мосты» доктор Марк Лурье получил к концу второго года жизни семьи в Америке. А получилось все следующим образом. Фирма «Транс Бридж», где за тридцать тысяч в год трудился Марик, приняла на стажировку студента местного университета, который к этому моменту завершал дипломный проект по мостоконструкциям, разрабатывая одновременно оригинальную теорию опор на основе свай из облегченных материалов. Практиканта прикрепили к Марику: знали — этот русский потянет наряду с основными обязанностями и нагрузку в виде параллельного консультирования претендента на диплом. В этом и состояла главная ошибка руководства. Марик, успев изрядно соскучиться по преподавательской деятельности, взялся за дело с энтузиазмом. Уже на второй день после внимательного ознакомления с теорией и проектом, ни от того ни от другого не оставил камня на камне. Логика доктора Лурье была настолько убедительна, а выводы безукоризненны и неоспоримы, что бедному студенту не осталось ничего лучшего, чем, использовав пару бесценных Мариковых советов, засучить рукава и взяться за другой проект, без революционных теорий и облегченных материалов. Марику он, несмотря на фиаско, благодарен был бесконечно, о чем и донес по университетским инстанциям. На профилирующей кафедре информацией заинтересовались — студент был многообещающий и пользовался уважением, — и Марика пригласили для знакомства и переговоров. И снова без неожиданностей: Марик подтвердил профессиональную состоятельность собственной персоны в первые полторы минуты, обнаружив две принципиальные ошибки на цветном чертеже, что прикреплен был в виде эталонного плаката на стеклянной перегородке, отделяющей заведующего от сотрудников кафедры.

В общем, начал он преподавать на условиях почасовой оплаты и сразу по высшей ставке, но выкраивать график посещения университета приходилось так, чтобы расписание лекций не накладывалось на основные рабочие часы в «Транс Бридж». Таким образом, снова Марик Лурье окунулся в одновременную стихию работы, науки и преподавания. Нельзя сказать, что такой спрос на русского сотрудника руководству пришелся по вкусу. Мягко, но настойчиво дали понять, что компания частная и способы правильного распределения и отдачи способностей должны совпадать с политикой фирмы и настроением руководства. Дважды Марику объяснять было не надо, и он немного пригорюнился. Но и бросить любимое преподавательство был уже не в силах. И вообще, напрасно в силу природной скромности он снова недооценил собственное инженерное величие. Приглашение на интервью от конкурентов «Транс Бридж» поступило через два дня после ультимативного намека обуздать многостаночный темперамент. Сходи, сказала Ирка, и Марик сходил, принеся обратно предложение на сорок тысяч годовых. К себе в «Транс Бридж» он явился на следующий день не выполнять служебные обязанности, а увольняться. Но с этим не получилось, поскольку домой он вернулся после полноценно отработанного дня и с новой зарплатой в пятьдесят тысяч годовых. Откажись, вздохнула Ирка, не скрывая радости, имея при этом в виду сорок тысяч. Марик послушно позвонил и извинился. Но договорить ему не дали, соединили с боссом, и Марик положил трубку, имея шестьдесят. На следующий день доктор Марк Лурье на работу опоздал, потому что не спешил, не было больше в спешке нужды: продолжать работать на «Транс Бридж» не входило в планы основательно разбогатевшего к этому моменту семейства Лурье. Но ему снова не повезло, теперь уже по-крупному, потому что растерянным таким его мало кто видел, разве что Ирка, когда дала согласие стать женой, и еще когда у него на глазах кончался в агонии Торри Первый. Просто доктор Лурье и одет-то был не для работы в этот день, нацепив шорты и майку. Так в этом легкомысленном одеянии и остался работать, потому что получил семьдесят от тех же самых людей, что недавно еще со строгим выражением лица назначали ему тридцать. Сообщи новым, по-деловому распорядилась Ирина, постепенно начиная привыкать к укрепляющемуся с каждым днем статусу, пусть, мол, подумают, а то мы у старых останемся. Марик и сообщил, так, для порядка, для очистки совести. Но очистки не произошло и на этот раз, потому что новый босс решил, что восемьдесят тоже соответствует таланту русского мостовика, предельно уже, но соответствует все еще. В «Транс Бридж» Марк Самуилович на следующий день явился при полном производственном параде, с целью продолжать работу, поскольку теперь не сомневался в тех же годовых восьмидесяти тысячах и на собственном рабочем месте. Теперь уже он удивлялся такой оценке своих скромных заслуг меньше, чем недавним сорока тысячам: быстро привык к местному зарплатному торнадо, за три дня всего. Но прав оказался лишь частично: деньги дали, а преподавать тем не менее запретили. Новый босс, узнав версию конкурентов, снова подтвердил восемьдесят годовых, при этом не возражал против преподавания в университете и, кроме основных бенефитов, добавил бесплатную парковку у здания фирмы. В общем, сделка состоялась, а «Транс Бридж» закусила губу и распорядилась впредь отказывать университетским студентам во всех видах стажировок.

Таким образом, эпопея завершилась новой работой, новой зарплатой, новым жильем в собственном пятиспаленном доме с гаражом на три машины и круглогодично подогреваемым бассейном, а также очередным новым местом учебы для Айвана Лурье — школой для особоодаренных детей.

По получившейся к началу тысяча девятьсот девяностого года жизни Ванюха, он же Александр Егорович Ванюхин, успешный тридцатидвухлетний предприниматель, чувствовал себя вполне уверенно и даже, можно сказать, начальственно. Светловолосый, выше среднего, с крепким подбородком и с не успевшей еще просесть развитой мускулатурой, оставшейся от давних боевых времен, теперь он выглядел значительно солидней прежнего, одевался куда правильней и дороже и владел к тому же на полных законных основаниях автомобилем японского производства «Ниссан-Патрол» с мощным двигателем и приводом на все четыре колеса. В числе прочего движимого и недвижимого, физического и юридического Александр Егорович владел тремя магазинами по реализации плетеной мебели, доставляемой регулярно из Индонезии специально обученными и натасканными с учетом имевшегося торгового опыта людьми. Они же занимались утряской таможенных разногласий и посредничали с оптовиками из немосковской глубинки. Обычно товар, который выискивал сам Ванюха в разъездах по странам Юго-Восточной Азии, улетал с прилавков по месту реализации в считанные часы. Это уже потом, через какой-то определенный торговый промежуток, по следу первопроходца высылался преданный десант, добирающий проявившую себя в реальном деле товарную номенклатуру. Так было, например, с сушеными засахаренными экзотическими фруктами неизвестных форм и названий. Фрукты эти были мелко нашинкованы, подкрашены для пущей привлекательности и расфасованы в аккуратненькие прозрачные упаковки на специальном пластиковом крепеже. Но сам он этим не торговал — сгружал сразу оптовикам. Первый раз, преодолев встречное недоверие, навязал-таки, как умел, партию экзотической шинковки оборотистому купцу. Товар попылился на прилавках с неделю, но спустя короткое время народ, распробовав необычно упругий вкус и витаминную внешность заморского продукта, словно чумовой набросился на упаковки и, как и плетенку, смел всю партию буквально за неделю. Соответственно, со схожим результатом кисло-сладкое дело покатилось и дальше. И так далее, по другим некрупным позициям, с таким же успехом и объемом реализации…

Но все же главным это в деле наращивания плановой прибыли не являлось, хотя и отстояло не так далеко. Основу оборота, запущенного многопрофильным кооперативом «Мамонт» на орбиту финансовой круговерти, составляли прибыли, значительно превышающие средства от «хоббийных» увлечений компаньонов. Главным оставался компьютерный бизнес: в комплектах и отдельных поставках комплектующих изделий и частей. Тот доход и эту прибыль объединяла география. Маршруты пересекались где-то посередине между Малайзией и Тайванем, откуда с неизменной цикличностью поступал, партия за партией, интеллектуальный электронный продукт: XT поначалу, затем — AT, а уж потом «двойки», «тройки» и так далее.

Компаньон и совладелец Дмитрий Валентинович поражался каждый раз про себя: ну откуда этот урод мамонтовский просекает дело так, что всякий раз, чего народу нашему нужно — раньше других угадывает. Но серьезно «дергаться» Дима начал через год приблизительно, уже после августовского путча, когда очумелым капитализмом запахло с такой необратимой силой, что он окончательно сообразил: с его сомнительными деловыми качествами можно в новом времени оказаться и невостребованным, в свои сорок три особо мозги не перекроишь. Это тебе не «маваши-гири» в голову на «сить-хать» или «ку-дзю». В какой-то момент установившегося партнерства это внятно осознал и Ванюха, но тему не поднимал: уверен был — время расставит все по местам. Прошлые заслуги — вещь неплохая, но запоздалая, если без философии и туманов. Проще говоря, получалось так, что стратегия общего дела, да и тактика его же, автоматически возлагалась на него, на его быстрые мозги и звериное чутье. Диме же достались по остатку кадры, бумажные отношения с властями и крышевая политика фирмы, включая расчеты и текущий контроль за безопасностью точек реализации товара.