Дети восьмидесятых

— Только посмей! — говорит она строго.

Соло матери:

— Вы что, ребёнку уступить не можете?! Старуха уже, а с дитём связалась! Нахалка! Довела ребенка!

Ещё пару лет мама его повоспитывает, а потом он придёт в школу. Придёт с таким перекосом правового сознания, что вряд ли его удастся выправить. А если и удастся, процедура будет длительной и болезненной.

Перекос начинается, можно сказать, с пелёнок. Ребенок ещё тогда обнаруживает, что ему все можно. Можно шлепать по лицу мать, таскать за бороду отца или деда, бить кулачками бабушку («Все смеются, значит, я делаю так, как надо. Имею право»). Понятно, что деточке не разрешат таскать родню за волосы в течение, скажем, 20 лет. Когда-то ему это запретят. А вот запрет он воспримет как ущемление его законного права. И будет его отстаивать, вступать в конфликты с людьми и законами, а себя чувствовать борцом за справедливость. В корне всех бед — ошибочная позиция «имею право», которую так старательно лелеяла семья («Если я бегу, они должны посторониться; если я хочу сесть, они должны уступить мне место. Я имею право, а они обязаны»).

Конечно, так развёрнуто эгоистическая позиция ребенком не осознается. Но она существует в свёрнутом виде, вросла в подсознание и руководит поступками. А вот простое «спасибо», сказанное не для проформы, а от души, означает в корне иную позицию: «Незнакомый человек уступил мне место, хотя и не обязан. И я должен делать так же».

По-прежнему ученики нашей школы занимаются в три смены, только теперь мы — в третью, с 15.30. В прошлом году техничка убирала наш класс во время урока. Пройдётся мокрой тряпкой по полу — и всем дышать легче. Когда она заканчивала работу, ребята вставали и говорили «спасибо». Но однажды так увлеклись работой, что не заметили ее ухода. И только в конце урока спохватились. Вскочила Инна:

— Мы же «спасибо» не сказали!

Сколько было переживаний!

— Что же теперь делать?!

— Она нам чистоту навела, а мы сидим, помалкиваем!

— С. Л., а можно я ее догоню и от всех поблагодарю?

Так и сделали. Сняли камень с души.

Но вернёмся к нашим планам. С самого начала я решила: не буду вести двойную бухгалтерию, как мне советовали доброжелательно настроенные люди. Они объяснили, что сейчас многие так делают: один план для себя, другой — для проверяющих. Составлю план для работы, а не для «красоты». И не подпольно, а открыто.

Итак, ради чего вся работа, все бои? Чего я хочу добиться? Записываю: «Ввести детей во взрослый мир, сложный и противоречивый, настоящий, не плакатный. Учить ориентироваться в нём. Вырабатывать иммунитет к чуждым воздействиям. Побуждать к активному переустройству окружающей действительности. Учить борьбе за вечные человеческие ценности, вооружать для такой борьбы».

Педагогические начальники, увидев так сформулированную цель в моем плане, ахнули. Им всё стало ясно: я окончательно «не наш» человек. И тогда мне на разных уровнях, не сговариваясь, задали один и тот же вопрос:

— Интересно, а с кем это вы собираетесь бороться в нашем социалистическом обществе?!

Кроме неясного оттенка угрозы сей риторический вопрос содержал еще и искреннее недоумение: на дворе 1985 год, всё у нас хорошо, местами замечательно, и если отмечается ещё кое-где неравномерность распределения среди населения «пирогов и пышек», с одной стороны, «синяков и шишек» — с другой, то уж по производству процентов мы давно всех обогнали.

(Если вы хотите увидеть этих людей, приезжайте в город Энск и послушайте, кто там больше всех говорит о перестройке. Вот это они и есть.)

План мой прошёл через всякие передряги. Его держали в руках чиновники гороно, ИУУ, не говоря уже о школе, его хаяли и ругали, обвиняя меня во всех грехах, убеждали, что совсем не такой план нужен нашему советскому учителю, что есть ведь рекомендуемый вышестоящим начальством план, выполнение которого строго обязательно. И что если я не согласна с мнением вышестоящих и действую наперекор, то…

Но самое любопытное — план все держали в руках, но никто не читал! С содержанием плана, с основными принципами не пожелал ознакомиться ни один!

В той школе я не стала писать планы воспитательной работы. Душа восставала против схоластики, насаждаемой методистами. А как надо — я не знала. Но зато ясно представляла себе, какими должны стать дети. Написала перечень дел на год, причём в течение года он изменялся, дополнялся, т. е. откликался на требования жизни.

(Но не подстраивался, нет!) Ходила под угрозой выговора.

И вот большое майское представление в той школе. Наш I «Б» рисует пригласительные билеты, подписывает их, вручает гостям заранее. В день праздника нарядные, любезные хозяева приглашают гостей — детей, родителей, учителей — в актовый зал, показывают выставкy лучших рисунков и изделий, изготовленных на уроках труда в течение года. Потом часовое представление: стихи, песни, танцы, кукольный театр, театр сатирических миниатюр. Рады взрослые успехам ребят, счастливы дети — праздник!

Эти представления стали у нас традицией. На следующий год зал был переполнен, пришли не приглашённые нами старшеклассники. А в первый раз после представления подошла Раиса Кузьминична, организатор, и… расцеловала меня, что было на неё совсем не похоже.

— Молодец! Поздравляю! Замечательный праздник. Я бы сказала, отчёт за год. Теперь вижу, что всё делаешь правильно, так что планы можешь не писать. Пиши, как тебе надо, делай по-своему.

Потом рассказывала:

— Нашлись-таки недовольные, пришли с претензиями: почему ей можно, а нам нельзя? Я так ответила: «И вы не пишите, но в конце года ждём от вас такой же отчёт». Самое интересное, что на следующий день они сдали планы по всей требуемой форме!

В этой школе мы с ребятами тоже хотели ввести такую традицию, но встретили столь же мощное сопротивление. Конкретных противников не было, никто из администрации не возражал, хотя и не поддерживал. Но как только нам был нужен школьный зал для выступления, он либо оказывался закрытым, а ключ безследно исчезал, либо там неожиданно намечалось проведение важного мероприятия, хотя день и час мы согласовывали заранее.

Кто мешает человеку, идущему против ветра?.. Ни-кто…

Ученикам же всех других классов наши редкие выступления очень нравились. Они часто спрашивали и у моих артистов, и у меня, когда следующее представление.

Ко Дню учителя (в начале октября) наш театр подготовил новую программу. Ребята очень старались, хотели порадовать учителей нашей школы. А мне хотелось, чтобы те хоть раз своими глазами увидели детей, о которых слышали от администрации за два года столько плохого. Увидели и, может быть, задумались.

За день до праздника заглянула организатор, сообщила время выступления. И вот мы сидим в учительской, волнуемся, повторяем фрагменты. У ребят приподнятое настроение.

— С.Л., как вы думаете, учителям понравятся сценки?

— Думаю, да. Если хорошо сыграете.

— Мы очень-очень постараемся!

Входит предместкома, она главный распорядитель.

— Вы собираетесь выступать?

— Да.

— А кто вам сказал?

— Организатор.

— Та-ак… На сколько минут ваш театр?

— Минут десять.

— Нет-нет, что вы, это слишком много! И вообще вам не надо выступать! Идите домой!

Дети замерли. Пауза. Мне думать страшно, каково им сейчас. А предместкома добивает невинно:

— Мы вас как-нибудь потом послушаем, может, на 7 ноября…