Дети

Это провозглашение заставило ее опустить голову. Все ее мысли были обращены к Нахману, одиноко сидящему в своем темном логове. Над ее головой весело развевалось знамя, а она видела перед собой прореху на старом темном платье.

* * *

Как они вдруг пришли сюда, к тому месту, где она пряталась от Саула, по прямой тропе, и не должны были пробиваться сквозь заросли густых колючих кустов? Вероятно, они на этот раз пришли туда с противоположного края, где стены кустов открываются в сторону дороги, и иссеченная шрамами ель стоит, как верстовой столб. Около нее, между кустами, все и случилось! Может, там, есть следы, притоптанный снег.

жНет, у нее сил двигаться дальше. Саул все время отворачивал замерзшее лицо. Теперь он кашляет и чихает, и говорит с полным равнодушием:

– Почему ты здесь задержалась? Давай. Или продолжим путь, или вернемся.

Сердце подкатывается к горлу. Она в страхе кладет руку на грудь, чтобы не услышал Саул ее немой вопль. Он не помнит! Как это вылетело у него из памяти? Может, это был всего сон? Как всегда случается у нее, и она не может отличить сон от яви. Всегда говорят, что это ложь, ибо – сон. Но ель – свидетель, что все это было. Если Саул забыл, так это как у Оттокара. Приставил ее голову к телу чужой женщины. Она видела ее перчатки и шпильки. Не ее имел в виду Оттокар, рисуя ее голову. И Саул точно так же, не ее имел в виду, там, в снегу. Он имел в виду... И тут ей становится ясно, что ее тянуло в лес в последнюю ночь года, да еще в компании с Саулом. С тех пор, когда он ей рассказал, ей это все виделось ночами, и ей хотелось еще раз ощутить это странное чувство, притягивающее и бьющее одновременно.

– Ты еще ходишь к ней?

– К кому?

– К Эльзе. Ты еще ходишь смотреть ее такую...

– Зачем это мне? Один раз видел ее, и ты из этого раздуваешь целое дело.

– А шнапс ты еще пьешь?

– Да. Это согревает, когда снаружи холод.

– Ты еще коммунист?

– Конечно. Можно сейчас не быть коммунистом?

– Когда ты оставляешь Движение?

– Хана, не начинай снова. Я...уже как-нибудь сам разберусь в своих делах.

Он назвал ее Ханой, и все равно лицо его замкнуто и далеко от нее, как будто он ничего не помнит. Она вообще не хочет, чтобы ее продолжали называть Ханой. Столько времени она боролась за то, чтобы ее так называли. Но, став Ханой, несчастной матерью, а он – полководцем греческого войска, и случилось между ними то, что случилось, она не может слышать это имя – Хана, чтобы не вспомнить все. Саул видит ее нахмуренное лицо, и смотрит на нее оценивающим взглядом. В конце концов, и он может представить свой счет. Он обращается с ней строгим голосом, каким научил себя говорить:

– Ты еще ходишь к нему?

– К кому?

– К графу, к кому же еще? К этому художнику. Он тебя еще рисует?

– Что вдруг? С тех пор, как мы с тобой говорили на сборах пожертвований в Основной фонд Израиля, я у него не была.

Сказала и быстро пошла от него, торопясь, тяжело дыша, удаляясь от изумленного Саула. Он догоняет ее. Голос его доносится из-за ее спины:

– Иоанна, чего ты так бежишь? Чего ты вдруг начала бежать?

Он не может ее догнать, ноги его тяжелы, Внутреннее эхо отяжеляет их. Хриплый голос Изослечера: «Саул, чего ты так бежишь?» Он видит себя бегущим к Отто, к дяде Филиппу, к Эльзе, и его отчаяние бежит за ним. Отчаяние! Не то ли давнее его отчаяние сейчас в душе Иоанны сегодня? Не бегут так по снегу, если не гонит тебя отчаяние. Иоанна уже добралась до конца дороги, а Саул где-то на середине. Отчаяние Иоанны этой ночью из-за... И тут он собирается силами, рвется вперед, как бегун-чемпион. Широкая полоса света стелется из единственного окна одного из темных домов, напоминающих бараки. Иоанна погружает руку в этот свет, и у нее вырывается крик:

– Вот он!

В освещенном окне движется темная тень мужчины за тонкой занавеской. Спина обращена к ним, лицо – внутрь комнаты. Фигура высокого роста, с тонкой талией, голова узкая и удлиненная. Иногда он протягивает руку, и рука в окне кажется большой с длинными пальцами. Иоанна дрожит. Тень очень похожа на Оттокара до замирания сердца.

– Это он! Это он!»

Лицо Саула тоже неспокойно. Множество ходит слухов в кибуце об ученых в лесу, об ужасных опытах, о странном сильнейшем взрыве, который там произошел, о высших воинских чинах, посещающих ученых. Нахман многое рассказывает об этом. Рассказывая об ужасных секретах, он понижает голос. В последнее время даже Нахману не дают крутиться у огражденного озера. Там сильнейшая охрана. Место это, по слухам, тайное гнездо черной реакции Германии. Саул в этом убежден, и с нескрываемой агрессией смотрит на тень в окне. Страх усиливает и увеличивает эту тень в полосе света, и Саул распаляет себя против этой тени до того, что внезапно издает гневное ржание, подобно рыцарскому коню, рвущемуся в бой. Иоанна поворачивает к нему удивленное лицо, и Саул видит, что девушка очень взволнована. Ей опять владел страх перед призраками. Он догоняет ее, обнимает, как бы защищая. Опускает голову, и горячее его дыхание касается ее замерзшего лица. Именно этого ей хотелось, чтобы он сделал в снежном лесу, но правда в том, что она не представляла себе это так. Полоса света во тьме леса связывает ее с Оттокаром, как золотая лента, которую нельзя отсечь. Саул больше не существует. Он чувствует, что она отдаляется от него, и все ее мысли направлены на черного реакционера в окне.

– Пошли! Что нам стоять здесь и следить за этими. Пошли, Иоанна.

Дрожь прошла по ее телу. Ясно, что невидимая рука влекла ее сюда – встретить Оттокара в последнюю ночь года. Сама рука судьбы вернула ее к Оттокару, вопреки ее решению больше его не видеть. Иоанна подчиняется судьбе.

– Иоанна, кончай уже со своим призраком. Тут запрещено стоять. Охранники схватят нас и, так или иначе, выгонят отсюда.

Она указала на заросли кустов.

– Спрячемся там. Идем быстрее.

Из кустов смотрят они в освещенное окно за решеткой ветвей. Бараки смутно видны сквозь морозный туман, колющий их лица, ноги и руки, проникает до костей. Белизна клубится вокруг них. Тишина. Высокие деревья ловят порывы легкого ветра. Тень в окне неподвижна. Саул и Иоанна стоят, ожидая в каком-то благоговейном страхе наступление нового года.

– Еще немного, и наступит полночь, – шепчет Иоанна, и лесной страх в ее голосе.

– Еще полчаса, – голос его тоже встревожен.

Во всем мире ничего не осталось, кроме этого окна, бросающего свет из нового года. Глаза Саула и Иоанны не отрываются от него.

* * *

Комната в бараке не похожа на тайное гнездо, или потайное логово черных заговорщиков. Комната светлая, немного смахивает на контору, немного на жилье. Все стены покрыты полками, забитыми до отказа книгами и папками, но в углу стоит открытое фортепьяно. На диване – одеяло и подушка, указывающие на то, что Иоахим Калл здесь ночует, несмотря на отдельную квартиру в здании огромного латунного комбината. На маленьком столике около дивана – томик баллад Шиллера. Большой письменный стол занимает целый угол, но светлые кожаные кресла стоят посреди комнаты вокруг круглого стола, а на нем – разные вещи, свидетельствующие об отменном вкусе хозяина, тонкая фарфоровая посуда. Весь пол покрыт толстым ковром. У окна – лампа на высокой дубовой ножке, посылающая свет сквозь кусты на Саула и Иоанну. Мужчина, стоящий недвижно у окна, –Дики. Он одет в праздничный костюм.

В кожаных креслах сидят Иоахим и Ганс. Чувствуется семейное сходство между Дики и Иоахимом, главным образом, по орлиному носу, высокому росту и тонкой фигуре. Волосы Иоахима темные, глаза серые. Тот, кто попытается расшифровать его облик и характер, наткнется на множество противоречий, и останется ни с чем. Волосы у него густые, жесткие, зачесанные вверх и открывающие высокий лоб, покрытый морщинами, аристократический лоб, прилегающий к зрелому лицу душевно устойчивого человека. Но глаза его быстро перебегают по предметам и людям, словно бы не существующим, и это отменяет выражение устойчивости лба. Кожа лица достаточно темна и слабо различима, чтобы можно было определить его привлекательность, но движения его аристократичны, сдержанны. Одет он элегантно. Красивый костюм сидит на нем, как влитой. В противовес этому руки шершавы и смуглы, как у металлурга, и все время в движении. Ногти коротко острижены, словно обкусаны. Пальцами правой руки он все время потирает ладонь, левой рукой то поправляет галстук, то – костюм, то блуждает пальцами между фарфоровой посудой, неожиданно и как-то испуганно беря в кулак, а затем его разжимая. Но лицо спокойно, равнодушно. Словно бы у рук самостоятельная жизнь. Глаза Ганса не отрываются от рук Иоахима, как будто они продолжают его рассказ, прерванный посредине, рассказ о его великой мечте.

Дики и Ганс приехали сегодня после полудня. Только вчера они оставили Мюнхен. Всю долгую дорогу между ними царило напряженное молчание. Дики пугала предстоящая встреча с родственником Иоахимом. Но страх оказался напрасным. Иоахим гостеприимно встретил их. Когда Дики обратился к нему с приветствием «господин Калл», Иоахим ответил также – «господин Калл» и оба закатились громким смехом, пожали друг другу руки и решили называть друг друга по именам. Лед был сломан. И по мере общения, тепло в голосе Иоахима становилось все более ощутимым. Чем больше они погружались в научные темы, тем более откровенным становился Иоахим. Дики в нем вызывал интерес остротой своего ума, отличным образованием, научным творческим воображением. Иоахим изложил ему свою великую научную мечту, вынашиваемую многие годы: построить космический корабль, способный достигнуть Луны. Тут же Дики подхватил эту идею, и в течение часа, возникло между ними такое взаимопонимание, что Ганс почувствовал себя лишним в их обществе. Беседа изобиловала цифрами и научными формулами, они словно накаляли атмосферу вокруг молодых физиков и выступали слабым румянцем на темных скулах Иоахима. Бегающие его глаза стали более спокойными, под стать его задумчивому зрелому лбу. Лицо Дики обрело выражение, которое отличало его в Геттингене. Гансу даже стало казаться, что все, что было в Мюнхене, было дурным сном, который больше не вернется. И он не отрывал взгляда от луны в окне, ведь это она сблизила души Дики и Иоахима, и вылечила Дики. Вдруг Дики прервал с вопросом выкладки Иоахима.

– А в настоящее время ты работаешь, служа в армии?

– Да, я обслуживаю их, а они обслуживают мою цель.

– Все, что ты делаешь для них, служит и твоей цели?

Рот Иоахима вздрогнул. Нечто, подобное смятению и испугу, возникло на его лице. Спохватился, что, в горячности захватывающей беседы, он не был достаточно осторожным, а Дики острым своим умом и отличной научной хваткой открыл тайну, которую Иоахиму нежелательно было открывать. Дики тотчас ощутил смятение Иоахима, и понял, что это дает ему власть над привилегированным родственником.

– Конечно же, – рассмеялся он коротким отрывистым смехом, говоря спокойным голосом, – если они дают тебе строить здесь твой космический корабль, у этого корабля есть цели, более близкие, чем полет на Луну.

Напряженное молчание возникло между ними. Глаза Иоахима вновь стали избегать взгляда Дики. Больше он рта не раскрыл, лишь руки его продолжали двигаться. Дики встал, подошел к окну, заслонив свет луны и сияние белой ночи. Лицо его стало хмурым. Это лицо хорошо знакомо Гансу: лицо Мюнхена.