Дети

Мгновенно Белла вспоминает о лихорадочной деятельности в Доме Движения в последние недели, отбрасывает одеяло и начинает одеваться. Лишь голова ее возникает из свитера, как рука ее гасит свет в комнате, словно бы все халуцы, все землепашцы, все лошади, все овечьи стада, которых нарисовал Ромео, остерегают ее от преступных шагов. Она захлопывает силой двери, бежит в ванную, общую для всех, охладить тяжелую голову. Нет у нее времени прислушиваться ко всем ощущениям в голове. Она бежит из комнаты в комнату, пытаясь найти кого-нибудь, вступить в разговор, услышать живые голоса, отрешиться от ночных кошмаров, все еще живущих в ней. Но комнаты пусты. Обитатели Дома до последнего упорхнули из его стен. Комнаты забиты столами и кроватями до предела. Все это было сюда втиснуто в последние недели. Нужда и безработица гонят ребят из отчих домов. Какой член движения, человек уже взрослый, будет сидеть на шее родителей, трудности которых увеличиваются со дня на день? Это не к чести члена движения, готовящегося к репатриации в Израиль. Каждый день какой-нибудь новичок привозит сюда стол и кровать, и находит себе угол. Большинство существует за счет меньшинства работающих товарищей. Комнаты похожи на небольшие лавки по продаже подержанной мебели. Только книги громоздятся на всех столах, разные по форме, но одни и те же – Маркс и Энгельс, Борохов, сочинения Фрейда, книга Райха «Сексуальные проблемы молодежи». В последние недели прибавилось много книг об Израиле, его природе и жителях. Большинство членов Движения, проживающих в Доме, инструкторы, они готовят лекции, беседы, мероприятия к двадцатилетнему юбилею Движения, празднование которого произойдет ровно через две недели. Все стены Дома обклеены воззваниями, листовками, фотографиями. По сути, Дом уже празднует свой юбилей. И Белла торопится в ванную, ибо боится, что не будет готовой к празднику, но на лице ее вовсе не праздничное выражение. Преследует ее пустота и безмолвие в Доме. Пустые комнаты дышат не так, как всегда, – отчужденностью. Дверь в ванную скрипит, она разбита и висит на одной петле. На месте, где должно быть квадратное стекло, висит огромный список дежурных по уборке комнат. У жильцов не было в последние недели свободного времени на то, чтобы хотя бы немного навести порядок. За неплотно прикрытым окном дует студеный ветер. Из зеркала смотря на нее испуганные глаза, бледное худое лицо, тени под веками, заострившийся нос и скулы, выпирающие из опавших щек. Темный пуловер, обтягивающий ее до подбородка, подчеркивает худобу тела. Белла долго рассматривает свое отражение в зеркале, как будто давно себя не видела. Она всегда окружена товарищами, всегда получает помощь в своих делах. Сегодня тяжкое безмолвие стерло все ее дела, разогнало всех ее товарищей и оставило ее в одиночестве. И Белла чувствует себя неважно, не знает, как вернуться к себе настоящей в этих опустошенных помещениях. Тяжело на душе, и единственный голос не дает ей покоя, голос из расплывчатых утренних, явно бессмысленных сновидений:

– Черви в мясе!

В кухне ее встречает удивленный возглас кухарки Дома, низенькой, румяной и круглой Пумельхен. Она до того кругла, что обитатели Дома дали кличку пузатому круглому кофейнику – Пумельхен, и обращаются друг к другу: «Подай-ка, пожалуйста, Пумельхен».

– Белла, – подает Пумельхен свой тонкий высокий голос от плиты – Что скажешь? Ты уже слышала: черви в мясе!

– Правда? – изумляется Белла.

– Конечно же, правда. Мясо мы получили в подарок от отдела по социальным делам общины. Один раз, наконец-то, удосужились получить от них настоящее мясо, и вот тебе, червивое. Только один день оно пролежало у нас.

Пумельхен пришла к ним не из-за нужды в отчем доме. Единственная дочь хозяина роскошного кафе в Берлине, росла Пумельхен среди гор тортов и печений, потоков шоколада и взбитых сливок, сама выглядящая, как мягкое душистое тесто. Избалованная, сдобная, ароматная. Настоящее ее имя – Маргарита Лисауэр. Но никто, никогда и нигде к ней так не обращался. Она появилась в Доме после совещания старших членов Движения. Единогласно решили вывести ее из состояния неженки, извлечь из гор тортов и печений, привести в Дом и воспитать. В ее воспитании и образовании участвуют все, каждый по-своему. Ее обкладывают массой инструкций, критических советов, правил Движения. Конечно, она еще не может служить примером другим и быть инструктором. Она не глупа, любит читать, и достаточно образована. У нее хороший аттестат зрелости, она играет на фортепьяно и любит музыку. Но это все не имеет значения, пока от нее пахнет тортами и взбитыми сливками. Даже униформа Движения не делает ее похожей на остальных. Потому решено, что она будет управлять кухней Дома, и она старается изо всех сил экономно вести хозяйство и служить делу верой и правдой. Но лицо ее все еще немного испугано и удивлено: куда исчезли со стола все вкусные яства, и во имя чего желудок ее вечно пуст? И она по привычке облизывает кончиком языка свои полные губы.

– Что ты смеешься, Белла? – Возмущается Пумельхен, слыша громкий смех Беллы. – Разве это не серьезно с мясом?

– Чего ты подняла такую суматоху утром? Товарищи прямо отчаялись. И все из-за мяса! Что случилось? Так будем без мяса.

Белла садится на стол, густо намазывает повидло на ломоть хлеба и наливает в чашку из кофейника «Пумельхен» противный напиток, именуемый кофе, а, по сути, воду, настоянную на поджаренных зернах пшеницы.

– Белла, погоди. Я нагрею кофе, он же совсем остыл.

– Как ты нагреешь? Зажжешь газ, чтобы напоить одного человека?

Под газовой плитой счетчик. Чтобы зажечь огонь, надо бросить в него 10 пфеннигов. Зажигают газ лишь два раза в день – утром и в обед.

Вечерние часы самые трудные для Пумельхен. Все собираются у нее на кухне, так, что для нее почти не остается места для работы. Все шумно толкутся вокруг нее в ожидании ужина, и кухня накаляется от разговоров.

Как будто смешали повидло с песком, так оно скрипит на зубах Беллы. Нужно приложить усилие, чтобы проглотить хлеб и запить кофе. Белла не может продолжать разговор с Пумельхен, которая относит это молчание к суматохе, поднятой ею по поводу мяса, и стоит, опустив голову. Тяжело ей и горько. Она столько ошибается. Нет дня без ошибки. Вчера утром сидела она в столовой и включила радиоприемник. В это время передавали «Волшебную флейту» Моцарта. Неожиданно распахнулась дверь, и высокий костлявый Монте ворвался в комнату. Монте – казначей Дома, весьма строгий парень.

– Что это? Радио работает для одного человека? – и хлопнул дверью.

– Но что я приготовлю на обед? – жалуется Пумельхен Белле.

– Действительно. Из-за забастовки рынок не работает.

– Ничего не остается, кроме селедки.

В углу кухни стоит пузатая деревянная бочка, заполненная доверху селедкой, и это единственное, чем питаются члены Движения в последние недели.

Селедка и картошка. Селедка с луком и без лука. Соленая или жареная, нарезанная вдоль или поперек. Целой она выглядит, когда Пумельхен жарит ее на масле и подает горячей и сильно пахнущей а блюдцах, как некое лакомство, Но даже в таком виде эта селедка не может пленить сердца товарищей. Над бочкой Ромео тоже повесил плакат – «Страна, текущая молоком и медом!»

– Сегодня я поджарю ее на масле, – говорит Пумельхен, – и она будет похожа на мясо.

* * *

Белла молчит. «Если она уедет в страну молока и меда, в жизни не прикоснется к селедке, вкус и запах которой вызывает у нее позывы к рвоте.

– Я могу пойти к матери, – словно обращается к самой себе Пумельхен, и чувствуется, как ей трудно это произнести, – в кафе всегда остается много печений и всяких сладостей со вчерашнего дня, и с ними нечего делать. Вправду, Белла, это будет сюрпризом для товарищей. Пироги, печенья и кофе для всех!

Почему бы, действительно, не сходить Пумельхен к матери и взять все эти оставшиеся вкусные вещи? Почему бы нет? И она, Белла, может сходить к своей матери и попросить ее купить им свежее мясо. Мать это сделает с удовольствием. Она может так же сходить к отцу и просто сказать ему: холодно нам, отец. Купи нам уголь. Отец это тоже сделает с удовольствием. Дела у отца процветают даже в дни тяжелого кризиса. Отец готов для нее сделать все. Согреть весь Дом! – Коротко остриженные ее волосы встают дыбом, рука замирает на лбу: что за мысли! Они подходят Пумельхен, она ведь все еще не воспитана, – но не ей, Белле!

– Ну, как ты предложишь такое? Брать у родителей! Ты принесешь пироги, а я – уголь и мясо. У многих из товарищей есть родители, кассы которых ломятся от денег?! Трудно нам, что ли организовать пожертвования и нормально существовать... Как евреи в стране Израиля, живущие на сборе пожертвований в диаспоре? Может, и мы найдем какого-нибудь барона, который возьмет на свой счет? Нет! Никаких одолжений от родителей! Нет халуца без гордости в душе.

– Хорошо, будем голодными и гордыми. Отлично, Белла, прекрасно. Но разве ты не видишь, как все изменились в последние недели, что с нами делает голод? Мы ведь только говорим о еде. Ты всегда занята и не всегда с нами. Но я здесь день за днем, всегда с товарищами, и когда они возвращается сюда и приходят на кухню, глаза их с хищностью смотрят даже на соль, которую я подсыпаю в кастрюлю... и тогда я чувствую, что голод не пара душевной гордости. Голод превращает селедку в средоточие мира. Нет. Лучше брать пироги и мясо у родителей, только чтобы еда не превратилась в главное содержание нашей жизни.

– Верно, Пумельхен, голод – плохой советчик. Ненавидят селедку, как самого главного врага души, и полны душевной ласки к пирогам. Еда и уголь оборачиваются духовными проблемами. Но это проблемы материальные, от которых мы стараемся освободиться во имя мечты... Об изобилии? Наши духовные проблемы качаются, как маятник, между нуждой и изобилием. Разве именно это идея скрыта в скромной жизни?

– Ну, и как мы выберемся из этого положения?

В окно заглядывает стужей и снегопадом мутный зимний день.

– Нет у меня свободного времени, – Белла отрывает взгляд от окна и убегает из кухни.

В комнате она тотчас развивает кипучую деятельность. Застилает постель, наводит тут и там порядок, и опускается на стул у стола. Раскрывает картонную папку, извлекает из нее две большие фотографии. Она ведь тоже должна подготовить своих воспитанников к юбилею. Ее подразделение должно построить модель кибуца в Издреельской долине для юбилейной выставки.

На фотографии – кибуц, созданный два года назад. Темная скалистая гора, продолжающаяся хребтом понижающихся округло сглаженных холмов, надвинутых друг на друга. Вокруг них множество утесов. У подножья хребта – маленький кибуц: один барак, и вокруг него много палаток. Все это выглядит, как бумажные декорации. Временное жилье, развернутое в сторону хребта. Барак – это столовая для обитателей палаток. Окна его разбиты, дверь распахнута. Белла ощущает ветер, дергающий окна, и видит внутренним взором бочку с селедкой, стоящую в углу барака.