Дети
Шрифт:
– Ах, помню, свадьба Аарона и Анны-Марии состоялась в большой реформистской синагоге Берлина. Половина города была там. Все клиенты Аарона пришли, от аристократов до купцов, все высокие родственники невесты, вся большая семья Луизхен из Познани, и вся гвардия по имени Аарон, все пятьдесят, и целая армия служек, следивших за порядком. И что там случилось и не случилось от большого шума и суматохи! После церемонии венчания все подходят пожать руку Аарону. Новое венчальное кольцо давит на палец, боль трудно вынести. Он тайком снимает кольцо и кладет в карман, в котором приготовил много талеров, чтобы разделить их между синагогальными служками, которые уже стоят очередью, чтобы пожать руку новоиспеченному мужу и получить свою мзду. И Аарон, обалдевший от множества рукопожатий, дал одному из них тяжелое золотое обручальное кольцо. Лишь когда мы пришли в дом Луизхен и Гедалияу на праздничный ужин, заставил Аарон своих друзей и меня в их числе объехать всех служек в Берлине и вернуть кольцо. Был глубокий снег,
Все комнаты были полны гостями, невероятной толкотней, шумом и невиданным до тех пор изобилием блюд. Луизхен сумела хорошо припрятать все познанские лакомства от прислуги. И вот, во время церемонии венчания в реформистской синагоге Берлина она потеряла ключ от кладовки. Тут же вызвали слесаря, чтобы он открыл двери. На этом кончились всякие неполадки, и началось объедение. Ах, детки, какой праздник для живота был на свадьбе Аарона. Я тогда поклялся, что женой для Альфреда будет дочь Познани. И тут на меня и на несколько моих друзей напало шутливое настроение, и мы тайком оставили квартиру Луизхен и направились в новый дом новобрачных Аарона и Анны-Марии. И там, в новой их спальне мы извлекли дно из кровати, новобрачные легли, и провалились. По сей день я жалею об этой проделке, – лицо деда обретает выражение раскаяния. – Детей у них не было. Аарон все свободное время посвящал кулинарии. Анна-Мария избиралась председательницей многих женских организаций. Даже к сионизму пришла и вложила в это всю свою душу, как, вот, Иоанна.
Иоанна уже собралась выдать деду пару теплых слов: надо же, сравнить ее с Анной-Марией! Но нет у нее сил на это, что вовсе на нее не похоже. И эта ее слабость позволяет деду беспрепятственно продолжать рассказ.
– Лишь война вернула Анне-Марии мужа. Он был мобилизован в армию кайзера, и там осуществились его мечты: служил поваром в своей воинской части, но большого удовольствия не испытал. После пребывания в окопах Вердена, он вернулся домой с расшатанными нервами, и с этого времени не сумел сшить ни одного нормального костюма. Анна-Мария оставила все свои организации и занялась мужем. Ах, проблемы, детки, проблемы. Иоанна, что сказал тебе Аарон? Когда будет готов костюм?
– Но, дед... я вообще не была у Аарона. Ехала от одного Аарона к другому, но... как бы.
– Как бы! – восклицает неожиданно Фрида, стоя в дверях и включая свет большой люстры. Свет проливается на лица прохладным потоком, и все, кроме деда, явно радующегося свету, выглядят, как существа, выхваченные из мрака. – Как бы, уважаемый господин, она всегда все делает как бы.
Словно подпись под всеми размышлениями сидящих в комнате, витает это слово. «Эрвину кажется, что я как бы забираю у него Герду. Он в беде, а я над этим размышляю», – нервничает Гейнц.
«Все как бы уже в прошлом, и все в порядке. Как это я позволяю себе погружаться в иллюзии, которые всегда пробуждают в душе надежду, что как бы все хорошо, как бы...» – Эдит закатывает жалюзи.
– Как бы! – сердится Фрида. – Как бы она не знает, что ее ждет весь день ванна.
И чтобы подтвердить слова Фриды, входит Фердинанд. Прямо лучась самодовольством, он ведет вымытого и надушенного Бумбу, облаченного в голубой купальный халат. С некоторых пор Бумба почувствовал себя мужчиной, и не желает, чтобы его купала Фрида. Теперь Фердинанд отвечает за еженедельное купание мальчика.
Иоанна с растрепанной шевелюрой и оборванным подолом юбки, теперь уже точно знает, что ей ничего не поможет. Ее ждут жесткие руки Фриды, и никто в доме не поверит, насколько она себя плохо чувствует. На ногах словно бы висят тяжелые гири, и в животе непривычные боли.
– Почему ты надела эту юбку? – упирается в нее взглядом Фрида. – Ты же знала, что от нее оторвутся оборки.
И только вопрос деда из-за ее спины спасает от необходимости выдумать еще какую-либо причину.
– Фрида, что с моим темным костюмом? Почему ты не вернула его Аарону на исправление?
– Именно этот неисправленный костюм вам нужен, уважаемый господин? Недостаточно вам множества ваших отлично сшитых костюмов? – И Фрида сильным движением тянет за руку Иоанну. Только в коридоре, около ступенек, Иоанне удается вырваться из рук Фриды.
– Фрида, что с Эмми? Что с ней случилось?
Лицо Фриды искажается гневом. Внезапно она выглядит ужасно старой. Даже облокачивается на качающиеся перила лестницы. Никогда еще Иоанна не видела у нее такого лица.
– Где Эмми? Что случилось с Эмми?
– Она покидает нас. Возвращается в родной город.
– Почему, Фрида? Кто ей это сделал? Дед?
Фрида неожиданно прижимает голову Иоанны к своей широкой груди, и гладит ей волосы. Иоанна потрясена: откуда вдруг эта мягкость и нежность? Она ведь сегодня явно этого недостойна.
– Мы сделали? Чепуха. Делали ей только добро. Она оставляет нас, потому что состарилась, а старики иногда ведут себя странно. Идем, скоро явятся гости.
Если бы Фрида ее оставила в покое, она бы побежала к старому садовнику. Только он всегда говорит ей всю правду.
– Сейчас вернусь, – говорит Фрида.
На стуле около ванны приготовлен розовый купальный халат, и таблетки с запахом хвои, придающие воде
аромат и взбивающие пену. Но Иоанна не раздевается. В маленьком настенном шкафчике, за грудой старых лекарств, которыми уже никто не пользуется, за склянкой клизмы и обломками каких-то инструментов, она прячет книгу. Когда Фрида кончает ее тереть и мыть, любит Иоанна понежиться в ванне, взлохмачивать облака мягкой ароматной пены, читать книгу. Вчера старый садовник дал ей книгу, которую она давно ждала: «Коммунистический манифест». Впопыхах открывает Иоанна первую страницу – «Призрак бродит по Европе...» – закрывает книгу и прячет под купальный халат. Она уже начала раздеваться, как блеснул ей в глаза треугольник зеркал, в котором она видит себя со всех сторон. Ах! Как она выглядит. Чучело огородное на палке. Оборки выглядят, как лохмотья. Неудивительно, что Оттокар из всего ее тела может использовать для портрета лишь ее лицо. В отчаянии от собственного отражения, Иоанна беспомощно опускается на стул. Нет у нее сил – раздеться. Белые плитки, покрывающие пол и стены, прохладны, и ночь заглядывает в широкое окно. Темное стекло отделяет ванную от стеклянной веранды, используемой под гимнастический зал для домочадцев. Проступают силуэты гимнастических снарядов, как очертания животных. Веревки с железными кольцами, длинные и скрученные, как застегнутая на все пуговицы Анна-Мария. Боксерская груша Франца висит на веревке, как висельник. Конь для прыжков похож на сани, в которых Иоанна скользила весь сегодняшний день. Высокие лестницы прислонены к окнам, и концы их теряются в темных далях за окнами. Ветер, как призрак, стучит в стекла веранды. Призрак вышел из страниц книги старого садовника, бродит по миру, явился сюда, чтобы взять в заложницы Иоанну и унести в пространства ужаса и страха. Длинные брусья похожи на вагоны поезда, везущие ее к Аарону, пребывающему в шоке после войны, и Анне-Марии. Иоанна закрывает глаза. Все чучела протягивают к ней руки, чтобы утянуть ее, потому что ей причитается наказание за все ее грехи. Иоанна не любит себя. И как может кто-либо любить ее. Хотя бы немного? Оттокар придет вечером в числе гостей. Он же входит в общество любителей Гете, друзей ее отца. Она не спустится в гостиную, даже если будет чистой, и в целой юбке.– Боже! Вода переливается из ванны!
Вода покрывает плитки пола. Только стул, на котором лежит «Коммунистический манифест» под купальным халатом, стоит как утес среди вод. Рука Иоанны ныряет в глубину ванны, чтобы извлечь затычку. Забыла закатать рукав, и теперь вода с него стекает, как с зонтика в сильный дождь. Вода, проникшая под одежду, вызывает дрожь во всем теле, и не от холода, а от страха перед Фридой. Снова та скажет, что Иоанна не такая, как все. Она сбрасывает с ног тяжелые ботинки, подбитые гвоздями. Ей, как никогда, тяжело сегодня согнуться. Колет в животе и в спине. Только бы Фрида поверила, что Иоанна очень больна, только бы знала, насколько она больна. Но Фрида не поверит. Быстрее раздеться. Фрида может появиться в любой момент. Надо до этого оказаться в ванне, между волнами пены.
– О-о!
Иоанна вскрикивает. Вот и у нее случилось! Наконец! У всех девушек в классе и в Движении это уже случилось. Фрида всегда говорила ей, что у нее это случится позже, потому что она такая... ну, зеленая. Вот, случилось! Чувство облегчения в сердце, минутная радость, именно, минутная, ибо возникает много проблем, столько проблем набрасывается на нее. Рассказать? Фриде? Нет! Эдит? Нет! Только в Движении, девочкам, вожатой Белле. И спросить? Конечно! Саул этим интересуется все последние месяцы. Это все не так просто, ей стыдно. В Движении отношения между девушками и парнями должны быть открытыми. Если она не скажет, выйдет, что она не придерживается неписаных правил Движения. Но кого спросить? Кто даст ей все необходимое в таком случае сейчас? Фрида? Нет. Может, вообще не входить в воду. Иоанна бежит к настенному шкафчику, прячет за лекарствами трусики на место «Коммунистического манифеста» и снова всматривается в зеркало. В сердце – чувство гордости! Теперь и она – женщина! Но в зеркале не видно изменений. Грудь не выросла. Она самая худая из девушек. Ничего в ней нет из того, что нарисовал Оттокар. Только под глазами черные тени, и лицо ужасно бледно. Иоанне кажется, что никогда еще не была такой некрасивой. Она разочарована собой и тем, что с ней случилось. Сколько она мечтала об этом дне, когда, наконец, случится то, что случилось. Она сильно страдала от того, что осталась последней среди девушек. Как всегда у нее: случилось, но страдания не исчезли. Она не стала другой. Все та же Иоанна – худая, плоская, уродливая, и колет в животе, и неприятные ощущения в голове. И вообще... как будто ничего не случилось. Она сама по себе и это – само по себе, отдельно от нее и от ее несчастного сердца. Настроение! Какое там еще настроение? Она кладет руки на явно напрягшийся живот, словно хочет ощутить там нечто новое. Разочарованно руки соскальзывают с живота на бедра, движутся вверх, к соскам едва выдающейся груди. Соски живы! Встали торчком от прикосновения пальцев. Вздрогнули легкой дрожью. Дрожь проходит по всему телу, до колен. И так приятно! Прикосновение к соскам, живущим собственной жизнью, подобно прикосновению к мечтам. Чудесную цель обнаружили ее пальцы. Наконец, сердце ее наполняется гордостью, в душе возникает уверенность в себе, какой в ней раньше не было.