Детишки в доме на холме

Приют принимал на лечение в основном людей состоятельных, однако в него могли попасть и те, кому нечем было заплатить за уход, а также так называемые «безнадежные случаи» из других клиник. Принятый в Приюте всесторонний терапевтический подход давал превосходные результаты, хотя в те времена он и считался непривычным и новым, чуть ли не революционным. Большинство тех, кто попадал в Приют, не только выздоравливали, но и овладевали навыками и умениями, которые помогали им найти свое место в жизни.

Неудивительно, что врачи и руководители психиатрических клиник со всей страны часто посещали Приют, чтобы познакомиться с новым передовым опытом. Об успехах используемого в Приюте инновационного подхода было написано немало статей и диссертаций.

Для многих работавшие в Приюте специалисты были пионерами нового метода, а сама клиника – местом, где происходили чудеса, а больные обретали надежду.

Вдохновителем и организатором этих чудес была доктор Хелен Хилдрет. Она проработала в этой клинике больше тридцати лет, причем на протяжении последних полутора десятков лет оставалась бессменным руководителем и главным врачом Приюта. Эта невысокая хрупкая женщина, которая к концу 1970-х давно миновала возраст, в каком врачи обычно уходят на пенсию, была смелым новатором в области психиатрии.

«Необходимо всегда помнить, – писала она в статье, опубликованной в «Американском психиатрическом альманахе», – что мы лечим не болезнь, а человека. Именно поэтому наш врачебный долг заключается в том, чтобы видеть не только симптомы, а личность в целом. А чтобы лечение было успешным, нам надо почаще спрашивать себя: “В чем заключается главный потенциал того или иного человека и как я могу помочь ему раскрыть этот потенциал со всей полнотой?”»

Лиззи

– 19 августа 2019 г. —

На часах – четыре утра, но я просыпаюсь и резко сажусь на кровати. Простыни мокры от пота, подушка валяется на полу, но я не обращаю на это внимания. Напрягая слух, я прислушиваюсь к доносящимся с болот звукам. Меня что-то разбудило. Должно быть, сквозь сон я уловила не то хриплый протяжный вой, не то утробный стон, который заставил меня вскочить. В голове плавает туман, и я совершенно не способна разобраться, что было сном, а что – явью.

Мне приснился очередной кошмар. Еще один сон о ней.

Я посмотрела по сторонам, обводя взглядом знакомую обстановку и пытаясь успокоиться.

Я была в своем фургоне, в постели, в которой спала каждую ночь, когда отправлялась на охоту. Фургон стоял на краю обширного болота. Я была одна.

Моя рука сама потянулась к небольшому «Смиту» калибра.38, который, убранный в кобуру, лежал на полке над постелью. Револьвер я брала с собой «на всякий случай». Прикосновение к холодной стали меня успокоило, я расслабилась.

Вчера я весь день плавала по болоту на маленькой алюминиевой лодке в компании местного жителя по имени Кайрис, разыскивая следы Монстра Медового острова – таинственного существа, которое, согласно легендам, ходило на двух ногах, имело семь футов роста и было покрыто косматой шерстью. Цвет волосяного покрова варьировался в зависимости от фантазии свидетеля – он мог быть бурым, рыжим, серым или серебристым. Судя по следам, которые несколько местных жителей якобы видели «своими собственными глазами», пальцы на ногах существа были соединены перепонками. Некоторые утверждали, что глаза у чудовища светятся в темноте красным.

Я провела в этих местах уже три дня, фиксируя свидетельства местных жителей. Кроме того, мне удалось сделать неплохие аудиозаписи странных звуков, которые иногда можно услышать на болотах. Плавая по протокам, я сделала также несколько превосходных фотографий аллигаторов, ибисов, диких свиней, нутрий и енотов. Увы, никаких следов чудовища мне так и не попалось. И вот теперь я лежала в своем фургоне и прислушивалась сквозь открытые окна к голосам ночных птиц, всплескам, крикам енотов и другим звукам.

Воздух был густым, насыщенным влагой и с трудом проходил в горло.

И тут я снова услышала разбудивший меня звук – далекий утробный вой.

Аллигатор? Древесная лягушка?

Или… монстр?

Я замерла, прислушиваясь, потом потянулась к своему цифровому диктофону.

Фургон хорош тем, что все здесь находится в пределах досягаемости. Достаточно сделать шаг в ту или другую сторону, чтобы дотянуться до того, что необходимо тебе в данный момент. Что касается звукозаписывающей аппаратуры, то ее я и вовсе держу на полке над изголовьем кровати.

Надев наушники, я включила диктофон на запись и затаила дыхание, прислушиваясь, надеясь, что странный звук раздастся вновь. Микрофон я выставила в окно, предварительно откинув в сторону легкую занавеску.

Ночное небо были испещрено мириадами звезд. Ни ветерка. Казалось, болота, как и я, затаили дыхание и ждут.

Не выпуская диктофона из рук, я выбралась из постели, надела на голову фонарик, сунула за пояс револьвер и, шагнув к боковой двери, сдвинула ее в сторону. Еще шаг, и меня со всех сторон обступила душная, влажная ночь. Не включая фонаря, я осторожно двинулась к краю болота. Заплетенные гирляндами испанского мха кипарисы вставали из воды, словно часовые в серых призрачных плащах. На разные голоса заливались сверчки и лягушки, плеснула вода. Воздух пах гнилью и чем-то первобытным, словно жизнь и смерть, сплетенные воедино.

Когда я подошла совсем близко, вдоль берега скользнула какая-то тень. Я включила фонарик и увидела крупного аллигатора, который бесшумно погрузился в зеленовато-черную воду. Вот он совершенно исчез из вида, над поверхностью остались только глаза, которые холодно наблюдали за каждым моим движением.

«Эрику бы это понравилось», – подумала я, глядя в отсвечивающие красным глаза рептилии.

Но Эрик был сейчас на другом конце страны.

– К тому же он теперь не Эрик! – сказала я вслух, позабыв о том, что запись по-прежнему включена. В результате мой голос тоже запечатлелся на диктофоне.

Идиотка!

Аллигатор погрузился полностью и поплыл прочь.

После того, что случилось, и Эрик и я сменили имена. Эрик стал Чарльзом – в честь своего кумира Чарльза Дарвина. К сожалению, он так и не стал ни натуралистом, ни ветеринаром, ни даже зоотехником, как мы когда-то думали. Сейчас Чарльз жил в Айове и владел агентством по продаже автомобилей. У него были редкие волосы, отвисший живот и скачущее давление (результат увлечения пивом и фастфудом). Одна его дочь училась в колледже, другая заканчивала школу. Жену Чарли звали Сверчок (и это было настоящее имя, не прозвище!), и они любили друг друга до самозабвения. Жили они в одноэтажном доме с голубыми стенами, стоявшем в самом конце тупиковой улицы, знали всех соседей и каждое воскресенье устраивали у себя на заднем дворе барбекю и дружеские посиделки на свежем воздухе. Каждый раз, когда я навещала Чарли у него дома, я чувствовала себя так, словно оказалась среди декораций для съемки очередного семейного ситкома, но старалась скрывать свои чувства. После всего, через что нам пришлось пройти, мой брат заслуживал спокойной и безопасной жизни. Я была рада за Эрика… то есть за Чарльза. Мысленно я всегда называла его прежним именем. Оно подходило ему гораздо больше, чем Чарльз, Чарли или – еще хуже – Чаки, как иногда называла его Сверчок, словно он был рыжей куклой из фильма ужасов или дагомейцем. Почему дагомейцем?.. Не знаю. Говорят, у них там очень странные имена.