Детская книга

— Что вы сделали? Руки и ноги теперь как не мои.

— Хорошо, — отозвался Август Штейнинг. — А теперь еще раз: прыгай, прыгай, скользи, в руках как будто полная луна, держи ее пальцами… она холодная на ощупь…

Флоренции показалось, что вся она стала ртутью.

Проспер Кейн приезжал, когда мог — когда позволяли музейные дела. Он прочел лекцию об искусстве ремесла и о ремесле искусства, и о том, как эти два понятия неразлучны, даже в живописи и скульптуре. Нужно знать не только дизайн, но основы физики и химии, иначе краска под лаком не высохнет и глазурь отвалится от глины. И еще нужно нечто… способность видеть… этому нельзя научить, но можно научиться, хотя это невозможно без упорного труда.

Он зашел на урок, где несколько студентов — профессионалов и любителей — создавали чередующиеся квадраты, по сути — изразцы, на тему «Зимней сказки», на расшитой или набивной ткани. Преподавателем была Серафита Фладд — она сидела в одном конце сарая и говорила «очень мило, очень хорошо» на все, что ей приносили показать. Кейн и Олив Уэллвуд бродили по сараю, меж стульями и мольбертами, и Кейн комментировал работу студентов. Его собственные дети изобразили весьма приемлемые цветочные узоры с очень легким оттенком пародии: Флоренция — подобие голландского фарфора, Джулиан — севрского.

— Очень мило, — сказал Проспер Кейн сыну.

— Ты хотел сказать «очень компетентно», — ответил Джулиан. — Я могу рисовать такое левой ногой. Это обезьянничанье. У меня напрочь отсутствует то умение видеть, о котором ты распространялся сегодня утром. Эти цветочки — ненастоящие, и я знаю, что ты это знаешь.

— А что же им нужно, чтобы стать настоящими? — сказал Проспер, принимая мнение Джулиана о собственной работе.

— Я вообще думаю, что искусство должно быть обезличенным, — ответил Джулиан. — По правде сказать, я считаю, что оно должно быть таким. И все же беда этих миленьких розочек в том, что они не имеют ко мне никакого отношения. Они мне не нужны, и я им не нужен.

Отойдя с Проспером туда, где их не могли слышать, Олив заметила, что ему очень повезло — он может так непринужденно говорить со своими детьми, то есть они ведут себя с ним непринужденно… то есть… она хотела сказать, как он хорошо их воспитал… как ему удалось быть для них…

— Матерью и отцом, — сказал Проспер. — И мужское влияние, и женское. Это было непросто. Солдаты по натуре — ярко выраженные мужчины. Но им нужны и женские умения — шить, чистить, потому что они живут без женщин. В этом смысле они похожи на мальчиков, которых доктор Бэдли в Бедейлсе так старательно учит вышивать и готовить. Мне, как солдату, нравится этот подход. Жизнь в палатках и искусство шитья — для мальчиков. И театр. Идем, посмотрим на творение мисс Фладд. Мне интересны ее работы.

Имогена Фладд сидела тут же, в криво пошитых одеждах, которым недоставало как ремесла, так и искусства. Она сделала один черно-белый квадратик и один маленький узорчик из весенних цветов. Черно-белые цветы были морозным узором на окне, лепестки тщательно выведены линиями из крохотных точек — кружевной рисунок, в какой-то степени навеянный работами Бердслея для «Желтой книги» и «Савоя», хотя Проспер Кейн был уверен, что этой туповатой девушке не понять скрытой сексуальности фигур Бердслея. Конечно, пухлые губки и ложбинки ее морозных узоров абсолютно невинны! Весенние цветы были изображены тающими, едва заметными пастельными красками — намек на розовый цвет, тень желтого, голубоватое пятно под цвет жилки на бледном запястье Имогены. Цветы словно старались вжаться в плоскость бумаги, стыдясь самого присутствия на ней. Проспер собирался было сказать что-нибудь утешительное и пойти дальше, но тут узоры сложились у него в голове, и он понял, что Имогена, пусть беспомощно, проявила именно ту остроту зрения, в отсутствии которой только что справедливо обличил себя Джулиан. Проспер сказал:

— Знаете, это может быть очень неплохо. Почему ваши цветы жмутся к центру? Как будто в воронку проваливаются. Сделайте то, к чему всегда призывал мистер Моррис, — продолжите растительные формы до границ квадрата, чтобы они росли и дальше.

— Не могу.

Она не поднимала головы, словно лицо тянуло ее вниз.

— Ну хорошо, — сказал Проспер в приливе вдохновения. — Тогда задайте им границы. Можно мне?

Она отдала ему уголь и карандаши.

Он заключил морозные узоры в прямоугольные рамки. А потом обвел кругом весенние цветы, словно они были на тарелке или в корзине. Обретя границы, цветы вдруг стали удивительно живыми. Он засмеялся.

— Им нужна была защита, — сказал он.

— Им нужна была защита, — повторила она.

Он спросил:

— У вас есть еще какие-нибудь работы? Я бы хотел посмотреть.

Она протянула ему папку. Он нашел серию рисунков с маленькими разноцветными рыбками, они прыгали и извивались — синие, желтые, красные.

— Я пыталась рисовать иллюстрации к «Тысяча и одной ночи», — объяснила она. — Говорящие рыбы. Но это бесформенное, как и все, что я делаю.

Проспер окружил рыб импровизированной сковородкой с двумя ручками, и они тоже странным образом ожили.

— Правда, нельзя сказать, что им стало безопаснее, — заметил он. — Но они стали живее. У них появилась цель, хотя бы — выбраться со сковородки.

— Со сковородки в огонь? — с сомнением спросила Имогена.

— Вы не думали об учебе в Королевском колледже? — спросил он. — У вас талант. Вы могли бы научиться ремеслу…

— Не знаю, — ответила Имогена.

— Подумайте. Я поговорю с вашим отцом.

Он видел: она хотела попросить его не делать этого, но передумала.

Когда они вышли с урока, Олив спросила, почему он поощрил Имогену Фладд, но не собственных детей. Ведь они явно знают и умеют гораздо больше.

— Знают и умеют, безусловно, — ответил Кейн. — Но у этой девушки есть нечто такое, что есть и у тебя, — она видит формы вещей, как ты видишь формы сюжетов. Посмотри на ее работы. Художник должен узнавать художника.

— Я не художник. Я зарабатываю себе на жизнь, рассказывая сказки.

— Ты говоришь чепуху, дорогая, и сама это понимаешь.

Так они понемногу дожили до дня премьеры и до окончания летней школы. Театром служил запушенный сад при Пэрчейз-хаузе, когда-то бывший садом в классическом стиле: лохматые тисовые изгороди, некогда аккуратно подстриженные, обросли бородами поселившейся в них ежевики и камнеломки. Штейнинг завербовал нескольких студентов и помощников, в том числе Доббина и Фрэнка Моллета, на изготовление статуй из папье-маше на проволочных каркасах: в зимних сценах они стояли голые, а в весенних украшались гирляндами из шелковых и живых цветов. Штейнинг привез с собой прожекторы для рампы, в свете которых тени на статуях ложились совершенно по-разному, превращая их то в злобных лысых существ, то в четкие, сияющие фигуры. Среди них была герма с рогами и косматыми бедрами, а также обнаженная девушка с ниспадающими волной волосами, повернутая спиной к зрителю. И два кривоногих фавненка на корточках — они ухмылялись по углам в сцене сбора урожая, но отсутствовали в сицилийском дворце. И был еще постамент Гермионы. Штейнинг был непоколебим насчет постамента: он хотел, чтобы статуя-женщина вознеслась выше актеров и зрителей, вровень с луной, полной, серебристой, отбрасывающей тени, сияющей у статуи за спиной. Штейнинг хотел, чтобы и каменная мать, и живая дочь были стыдливо замотаны во много слоев и складок белой ткани, и совсем замучил Олив, без конца переставляя ее на постаменте и поправляя ее сложные одежды. Он объяснил, что при лунном свете, стоя спиной к луне и закутавшись в покрывало, она будет светиться в тени; а очертания темных кустов и ее таинственная, закутанная голова, освещенная луной сзади, будут воплощением магии. Сходя с постамента, Олив должна двигаться как автомат. Словно сила тяготения, а не ее собственная воля, поднимает ноги, сгибает колени, удерживает руки на местах.

— Я не знаю, что делать с руками.

— С практической точки зрения, стоя там наверху, вы должны будете придерживать складки, чтобы они не развалились. Правой рукой придерживайте покрывало на левом плече. Левую положите на талию, чтобы ткань не развернулась при движении. Вам нужны кольца с белыми камнями — слоновая кость или лунный камень, я попробую что-нибудь найти.

У Олив не очень хорошо выходили плавные движения автомата, а необходимость без конца репетировать ее раздражала.