Детство 2
Шрифт:
— Супруга моя, Хая, — Представил он толстую красивую бабу, почти што красивую, только очень уж лупоглазую, — Садитесь!
— Спасибо, дядя Фима, — Отвечаю вежественно, не забыв снять картуз, — мы только из-за стола.
— Какие милые мальчики! — Умилилась Хая, и рукой меня за щёку щипет, — Так заходите к нам почаще, когда из-за стола! Всегда будем рады таким гостям! Фима, может тебе завести побольше русских друзей? А то эти жидовские морды, норовящие пожрать на дармовщинку, мине уже как-то надоели! Мине хватает одной жидовской морды — твоей! Ну может ещё Ёсик, когда он приезжает голодный от своего
— Всегда будем рады, тётя Хая, — Ответил ей, — мы собственно, по вопросам дружбы и добрососедства пришли.
— Тётя! — Умилилась та, и снова за щёку меня, — Скажу на Привозе, што обзавелась гойским племянником, так мине не так поймут! А потом объясню ещё раз, и мине поймут ещё неправильней!
Минут десять так развлекались, словесами перебрасывась. Потом Фима доел и бровку етак вверх вздёрнул.
— Долги возвращать надобно, дядя Фима, — И улыбаюсь, — етому меня жизнь научила.
Тот кивнул важно так, и рюмочку — жах! И глазами вопрошает.
— Я предпочитаю отдавать так, штобы мне должны оставались. У вас как, сдачи найдётся? Или лучше сразу?
И пальцем вверх.
Бляйшман посидел, поскрёб щетину, не отрывая глаз от моего лица. Понимает, што не за деньги говорить пришёл. Потом медленно так кивнул.
— Хорошо. Вечером приходи. Один.
— Вечером, ето когда?
— Часикам к девяти.
Долго время потянулось! На море идти уже нет, потому как были уже, а часто нельзя — кожа поползёт. Танцы и вообще, беготня всякая — так тело болит.
С книжками устроились. Я примеры решаю, Санька «Конька-Горбунка» по складам читает. Фирка забежала ненадолго, сделала глаза и убежала. А минут через пять слышим:
— Мендель! Горе в еврейской семье! Оторвись от своих игрушек, да иди почитай книжку! Гойские мальчики на отдых приехали, и то занимаются! Они вырастут, и станут инженерами, врачами или адвокатами, а ты шо? Будешь чистить им ботинки?
И на русском всё. Ето, как я уже понял, штоб все знали, а не только идиши. Стыдит отпрыска, значица. Любят здесь так, напоказ.
— Мендель!
Занимались до тово, што у меня голова мало не вспухла, да и дружок мой тоже устал. Так што после ужина книжки не открывали. Сидели только, разговаривал ниочёмно, да я сдерживался с трудом, что поминутно не щёлкать крышкой часов.
К назначенному времени проводили меня до Фиминово дому, но сами не пошли — потому как и не приглашали, значица.
Во дворе на лавочке сам Бляйшман, и с ним мужчинка такой — невзрачный вроде, да и одет, как прикащик в лавке средней руки.
Но ето пока не глянул! Дула пушечные, а не глаза. Еге, думаю — тут не просто Иван местново разлива, а один из самых набольших!
— Здрасте вам! — И картуз с головы. Атаман кивнул, но представляться не стал, — Есть у меня шанец договорить своё деловое предложение, штоб вы мне были здоровы, или мне замолчать свой рот и говорить за моральные долги перед Фимой?
— Ловлю ушами твоих слов, — Доброжелательно ответил тот, не обращая внимания на вмиг вспотевшево Фиму, и опёрся на щегольскую тросточку, в которой — рупь за сто, потаённый клинок.
— Университет — настоящее золотое дно! — Атаман
чуть сморщился, и я заспешил, — Не поддельные дипломы, разумеется! А просто — помощь в поступлении. Подойти к родителям, да и пообещать помощь в поступлении.— Знакомо, — Раздражённо перебил меня Бляйшман.
— Я могу таки договорить? — Лёгкий кивок атаман, — Спасибо! Убедить в своей искренности можно, пообещав вернуть деньги, если молодой человек не поступит.
— Кидок? — Снова вылез нервничающий Фима, у которого аж глаз задёргался.
— Ни в коем разе! Цимес в том, што делать ничево не надо, вот вообще ничево! — Меня ажно распирало от собственново умища, — Поступил, так и хорошо, а нет, так и вернули деньги. И никаких возмущённых граждан.
— Фима! — Глаза атамана повернулись на Бляйшмана, — Што ж ты не говорил, шлимазл, што у тебя растёт такой племянник? Настоящий гешефтмахер!
— Племянник, — С нажимом повторил он, и Фима закивал часто-часто.
— Родная кровь, — Сказал он наконец, — Потерянное колено Израилево, так сказать! Шломо!
— Вот-вот! Очень приятно познакомиться с вами, молодой человек, — Атаман [6] протянул руку, и я не без трепета пожал её, — Ну-ну… какие могут быть счёты в семье!
— Фима, — Атаман повернулся к Бляйшману, — я не шутил. С ним мы будем вести дела честно, насколько это вообще возможно. Племянник, понял? Ещё очень наивный и потому немножко дурачок, но он дал нам хороший заработок.
Постукивая пальцами по тросточке, атаман проводил взглядом мальчика, с явным облегчением закрывшего за собой калитку, и продолжил:
6
Если найдутся специалисты по уголовной истории Одессы, готовые предоставить (со ссылками) какого-то конкретного кандидата, прошу.
— Он сам, этот его дружок, как его… Фира, Песса… ну, пусть тоже. Охраняй, Фима! Ему должно быть здесь так хорошо, как дома у мамы!
— Он сирота, — Вставил Бляйшман, потихонечку выдохнув.
— Тем более, Фима, тем более! — Атаман поднял палец, — Одесса-мама!
Пятая глава
— Проходьте, сударыня, — Вежливо прислонив два пальца к виску, посторонился немолодой городовой, и снова занял пост в дверях дома Логинова на Тверской, встав с самым суровым видом. Гроза преступников и опора трона!
Девочка лет десяти, поминутно приседая и лепеча что-то оправдательное, приняла у дам по очереди зонты, глядя на них глазами вусмерть перепуганного животного, попавшего в капкан и завидевшего приближающегося охотника.
— Сударыня, — К месту и не к месту лепетала та, приседая в неуклюжем подобии книксена. Нижняя губа её тряслась, а в глазах застыл первобытный ужас и покорность судьбе.
Переглянувшись, женщины не стали донимать ребёнка расспросами и прошли в гостиную, в которой бывали не раз, заказывая себе бельё. Всегда уютная большая комната, в которой суетился любезный хозяин Алексей Фёдорович и его милейшая супруга Вера Михайловна, угождая клиентам, стала серой и неуютной.