Детство Лермонтова

Когда Юрий Петрович узнал об этом завещании, он покорился, не пожелал спорить с властной, влиятельной и богатой тещей, которую неизменно защищал губернатор. Все знали, что недаром Сперанский расписался свидетелем на завещании Арсеньевой. Поговаривали, что ежели губернатор принял участие в этом деле, то Юрию Петровичу несдобровать, уж пусть лучше он не настаивает на своих правах. Друзья советовали ему подать прошение на высочайшее имя, чтобы выиграть это дело, но Юрий Петрович не сделал этого сразу, а потом постепенно от мысли своей отстал.

Арсеньева сначала успокоилась, полагая, что победила зятя после того, как сделала такое завещание, и стала чувствовать себя полноправной хозяйкой, но помнила о намерении Юрия Петровича отнять у нее сына. Что делать? Как наладить жизнь свою в Тарханах вместе с боготворимым ею ребенком, Михаилом Юрьевичем Лермантовым?

Глава II Переезд в Пензу под защиту губернатора Сперанского. Юрий Петрович вынужден оставить сына у бабушки

Что же делать? А вдруг Юрий Петрович и в самом деле осуществит свою угрозу и отнимет у нее внука? Ох, подальше от него, подальше!

Арсеньева сказала зятю, что он должен пощадить ее, как старуху. Но ей всего сорок четыре года, это еще не старость. Арсеньева решила прибавить себе двенадцать лет и сказать священнику, чтобы он так и записал. Но если он будет протестовать? Нет, вряд ли, да и к тому же можно схитрить: сказать, что она скрывала свои года от мужа, а теперь, когда его уже нет, она решилась объявить свой истинный возраст. Ах, как жаль, что она не сделала этого весной! Но ничего, можно на будущий год… Но это клятвопреступление! Ох, грех! Надо было его замолить, и Арсеньева решила съездить в Киев на богомолье.

Но съездить не так-то просто. Поездка долгая и утомительная. Придется делать частые остановки в дороге, чтобы не измучить Мишеньку.

Тем временем поздняя весна оживила спящую природу — в парке развернулись листья ландыша, кусты сирени одевались крупной глянцевитой листвой. Земля просыхала, но медленно: дожди еще шли часто. Даже когда можно было готовиться к отъезду, Арсеньева колебалась, не рано ли выезжать.

Наконец погода установилась. Арсеньева взяла с собой внука и неизменных наперсниц: бонну Мишеньки Христину Осиповну Ремер, горничную Дарью Куртину, которую Арсеньева снисходительно именовала Дашенькой, няню Лукерью Шубенину и дядьку Андрея Соколова. Перед долгим путешествием дали крюку — заехали к Виельгорским погостить.

Это лето проходило как в полусне. На обратном пути вспоминали длинные церковные службы, душные куренья ладаном, хождение в коридорах, вкус жирной монастырской ухи и толстых, как перины, постных пирогов.

Когда вернулись из Киева, узнали печальную весть: отец Арсеньевой, Алексей Емельянович, скончался по дороге в Горячеводск, куда он ехал полечиться серными водами. Он умер, не доехав несколько десятков верст до новопоселенной им деревни. Получив это известие, все многочисленные дети его рыдали и вместе и порознь. Плач прекратился, когда начался дележ между наследниками имущества, принадлежавшего Алексею Емельяновичу.

Зимовать Елизавета Алексеевна решила в Пензе, а перед этим съездила с внуком погостить в имение к брату Аркадию. Ведь он — Арсеньева любила это повторять — человек государственного ума, и Сперанский постоянно с ним встречается. Разговоры со Сперанским весьма успокоительно действовали на Арсеньеву, ибо она чувствовала на своей стороне твердую, сочувственно ее поддерживающую власть.

Имение Аркадия Алексеевича Столыпина, неподалеку от станции Сура, было огромным — около четырнадцати тысяч десятин.

Дом Аркадия Алексеевича стоял на берегу Суры, на высокой горе, которая кончалась у реки глинистым обрывом. Вокруг барского дома и вдоль по берегу построены были избы; дымные, черные, они стояли, вытянувшись в две линии по краям дороги, как нищие, кланяющиеся прохожим. По ту сторону реки видны были в отдалении березовые рощи, а еще далее — лесистые холмы с чернеющими елями; низкий берег, заросший кустарником, тянулся гладкой покатостью, и далеко-далеко синели холмы, как волны.

Старинный дом окружала деревянная, резной работы галерейка; ею пользовались как балконом. Отсюда виднелись синие волны реки и барки с белыми парусами. Казалось, что там, на волнах, люди вольны и счастливы. Каждый день они видят новый берег и утешаются новыми надеждами. Песни крестьян, возвращающихся с сенокоса, отдаленный колокольчик часто развлекали хозяев. Кто едет? Купец? Помещик? Почта?

Аркадий Алексеевич и Вера Николаевна радушно встретили гостей.

Дети тоже вышли встречать. Арсеньева пылко воскликнула, что нельзя без восхищения смотреть на маленького красавца Алешу, или, как его звали, Алексиса. Ребенок в золотых кудрях, с голубыми глазами и нежной кожей привлекал всеобщее внимание. Он уже ходил, весело притопывая ножками, и хотя часто спотыкался, но не унывал, а торопился встать и хватал все, что попадалось ему под руку. Кто бы сказал, что взрослый Алексис Столыпин получит от Лермонтова прозвище «Монго» и будет его лучшим другом?

Осенью в садах Столыпиных созрели яблоки разных сортов, и Мише так весело было ходить под яблонями вместе с маленьким Алексисом.

С самого раннего детства Миша любил играть с Алешей. Они оба еще некрепко стояли на ножках и ходили по комнатам, поддерживая друг друга. Это зрелище умиляло взрослых. Оба мальчика были на редкость привлекательны. Миша огорчался, что его новый друг еще мало говорил; он терпеливо обучал его разным словам и гордился успехами своего ученика.

С ровесником же, старшим сыном Столыпиных — Никой, дружба не ладилась: Ника любил быстро бегать по саду, и за ним угнаться было невозможно. В комнатах же Ника больше всего любил такую игру: он запускал кубарь и бегал вокруг него, погоняя его кнутиком. Мише это занятие оказалось не по силам, и он уходил к своему любимцу Алексису.

С Алешей они долго путешествовали вокруг комнаты, придерживаясь за стулья, и со смехом рушили возведенные няньками постройки из кубиков, а Христина Осиповна и няня, приставленная к маленькому Алексису, терпеливо подбирали разбросанные игрушки.

Часто в детскую входила бабушка Арсеньева, а с нею Алешина мать — красавица с белокурыми локонами до плеч — Вера Николаевна. Одевалась она в светлые или в яркие платья, а бабушка ходила с палкой, вся в черном шелку и в белоснежном чепце без завязок.

Вера Николаевна пододвигала кресло бабушке, садилась с ней рядком, и они любовались детьми.

Вера Николаевна уговаривала Арсеньеву переехать на жительство в Петербург, но бабушка отказывалась, говоря, что в Тарханах жизнь здоровее и дешевле.

Аркадий Алексеевич тоже много беседовал с сестрой. Начав разговор, они тотчас же прикрывали двери, потому что Арсеньева начинала гневаться, а брат ее успокаивал.

У Аркадия Алексеевича лицо было нездорового, землистого цвета, обрамленное иссиня-черными, жесткими, прямыми бакенбардами. Он казался не то невыспавшимся, не то опухшим — синева и мешки под глазами указывали, что он себя постоянно дурно чувствовал. Большие темные глаза его сурово и устало смотрели на всех. Аркадий Алексеевич страдал тяжелым желудочным заболеванием, мучился бессонницей и отсутствием аппетита; постоянно жалуясь на озноб, он нередко держал грелку.