Детство Маврика
Шрифт:
– Но граф отлучен от церкви, - вставил свое замечание протоиерей.
– От церкви, - поправил Турчаковский, - а не от империи.
"Не все ли равно", - хотел сказать Калужников, но управляющий предупредил его:
– В этом есть свои тонкости. И эти тонкости нужно понять священникам. Отец Никандр из Никольской церкви и отец Александр Троицкий да и остальные мильвенские попы провели в школах и училищах моего округа мягкое собеседование. Мягкое! А этот расстриженный просвирнин боров... как он повел себя?
– Да не расстрижен же он, Андрей Константинович! Странно же, право, слышать от вас такие слова, - упорствовал Калужников.
– Расстрижен. Низложен. Растоптан. И не Зашеиной, а тысячами верующих и безверных жителей Мильвы. Послушайте,
– Откуда вам известно это, Андрей Константинович?
– взмолился Калужников.
– Мне все известно, - сказал Турчаковский.
– Я управляю, а не при сем присутствую. Мудрость управления состоит и в том, чтобы опережать возможные события, убавлять давление в котле и выпускать из него излишние пары. Лучше пожертвовать одним растленным дураком и оградить этим от возможных эксцессов мужей благоразумных и верных своему служению отечеству. Выпьете хересу, Алексей Владимирович?
– Пожалуй, - ответил совсем тихо и примирительно Калужников.
Пока Турчаковский разливал оставшееся в бутылке, у протоиерея возник новый вопрос:
– А что скажет на это губернатор?
Турчаковский небрежно заметил:
– Мой друг еще в первых классах корпуса был сметливым малым и подавал хорошие надежды, в которых я пока не разуверился. За ваше благоразумие, отец протоиерей, - сказал он, чокаясь с ним, и перевел разговор: Давненько мы с вами не сражались в преферанс, - а потом будто бы так, между прочим, спросил о достраивающейся часовне у плотинной проходной.
– Если бы рабочие завода, - сказал Калужников, - были бы усердны в завершении строения, как они усердны в ночных самоуправствах, то бы Михайловская часовня была освящена в Михайлов день, восьмого ноября...
– Михайловская...
в Михайлов день?– переспросил Турчаковский, будто не понимая, что значат эти слова.
– А почему она Михайловская и почему ее нужно открыть в Михайлов день? Кто ее так назвал?
Протоиерей разъяснил:
– Главного жертвователя купца Чуракова зовут Михаилом. Михаилом Максимовичем.
– И что же из этого?
– Как что, Андрей Константинович? За пожертвованные Михаилом Максимовичем деньги он хочет увековечить свое имя - Михаил.
– Учту... Увековечить... За деньги... Не кажется ли вам, отче, что Михайловская часовня и самое имя Михаил не будут популярны в этом году? Не станет ли Михайловская часовня перекликаться вольно или невольно с кладбищенским Михаилом?..
– Что вы, Андрей Константинович. Он-то при чем тут?
– При чем не при чем, однако же на каждый роток не накинешь... подрясник. Часовня, как и вера, нужна не одному богу, но и заводу. Не поискать ли другое, более известное и уважаемое в Мильве имя? Мало ли их в святцах и на языке у рабочих?
Протоиерей решил, что речь идет о покойном Зашеине.
– Оно конечно... Богу служи, а о людях думай. Часовня могла быть названа и Матвеевской... Именем евангелиста Матвея. Памятное и уважаемое в заводе имя...
– Вот видите, - сказал Турчаковский, испытующе глядя своими пронизывающими темными глазками в большие, начинающие светлеть от старости глаза Калужникова.
– Херес - отличное отрезвляющее вино. Велю прислать вам полдюжины бутылок. Допивайте, отец протоиерей, не оставляйте в стакане зла. И я допью, чтобы начать новую.
– Куда же, зачем же, Андрей Константинович, - учтиво противясь, сказал Калужников.
– Превосходное имя - Матвей... Матвеевская часовня. Часовня, связанная с почтеннейшим корпусным мастером, рабочим Зашеиным. Какой козырной удар по листовкам... И какая могла бы получиться глубокая проповедь, в которой слегка, без педалирования, проповедник вспомнит человека, носившего имя евангелиста. Однако же, отче, не много ли мужских имен даем мы храмам и часовням?.. На Гольянихе церковь... Никольская... замильвенская - Петра и Павла, на кладбище - Ильинская... Опять святой мужского пола...
– Зато на Рыдае - Благовещенский храм...
– Это верно, отец протоиерей, но, насколько я понимаю, главным героем в благовещении был благовестник Гавриил. Не так ли?.. Часовню, мне кажется, неплохо бы назвать именем святой женщины... девственницы...
– Екатерининской?
– спросил протоиерей, поняв, куда клонит речь Турчаковский.
А тот будто сделав открытие:
– Екатерининской... именем преподобной Екатерины...
– Не преподобной, а великомученицы. Не темните, Андрей Константинович...
– Позвольте, отец протоиерей, это вы, а не я назвал первым это звучнейшее из имен... Екатерининская часовня! Огромная икона великомученицы во весь рост, написанная умным и тонким иконописцем.
– Великомученицу писать в очках или без? И если в очках - то в золотой оправе или в простой металлической?
Глаза Турчаковского сверкнули зло и угрожающе.
– Не кощунствуйте, отче.
– Да до кощунства ли мне! Пас. Откроемся. Ход ваш.
– Так-то лучше, - все так же повелительно продолжал Турчаковский. Насколько мне позволяют мои знания, святые, как и носящие их имена, не были лишены ушей, лбов, носов, ртов, - отчеканивал управляющий, - равно и всего прочего, присущего людям, например, величавого сложения, покатости плеч, цвета волос и глаз... И почему одной из достойнейших, носящих имя великомученицы, не повторить по божьему промыслу ее черты?
– Это требование?
– Праздные размышления между первой и второй бутылкой. Где слыхано, чтобы какой-то заводской чиновник диктовал главе многих приходов, как называть часовни, и наставлял в тайнах иконописи?
Турчаковский посмотрел на каминные часы с амурами, потом на карманные золотые, зевнул и сказал:
– Как я задержал вас, отец протоиерей.
А тот, понимая, что его выпроваживают, вынужден был ответить согласием Турчаковскому ранее, чем этого требовали приличие и сан.