Детство Сашки

А его сразу из рентгенкабинета потащили-покатили быстро-быстро в процедурную, делать гипс, потому что все-таки перелом, а даже и не трещина. Два доктора стояли со свежими влажными снимками, смотрели на них, подняв вверх, к свету, тыкали пальцем, говорили о коленной чашечке. Пока шли разговоры, к Сашке подошел тот здоровый и сказал:

— А сейчас придется потерпеть.

Потом отошел к столику, позвенел там чем-то железным, и вернулся с огромным шприцем в руках.

— Ну, брат, сам понимаешь, так в гипс нельзя, — бормотал он низким голосом, ощупывая колено-подушку, и вдруг как воткнет иголку прямо в колено. Сашка дернулся было, но оказалось совсем не больно. Поршень пошел назад, и весь огромный, как в «Кавказской пленнице», шприц оказался заполнен какой-то черно-красной мутной жидкостью. А потом поршень пошел вперед, и из шприца в подставленный тазик потекло все это. Прямо как из насоса.

Летом здорово было играть, когда пройдет дождь, и лужи кругом, но уже тепло. Тогда можно достать велосипедный насос, открутить от него шланг, и бегать, брызгаться теплой летней «лужевой» водой, набирая ее из лужи, как шприцем, а потом выталкивая поршнем обратно.

Как-то вдруг сразу нога опять стала похожа на ногу. Только кожа пошла складочками-морщинками. И тут стало так больно, так больно, что он не выдержал и схватил за руку этого мужика.

— Что, больно? Это хорошо, — так же негромко басом приговаривал тот. — Это значит, что вычистили мы с тобой все. Это значит, гипсовать можно.

Он еще придавил ногу к столу, а потом стал быстро и умело оборачивать ее белыми мокрыми бинтами, разглаживая руками. И вся нога до середины бедра оказалась как бы в мокром толстом белом валенке. Только пальцы торчали наружу.

Сашку переложили на каталку. Он и так был в одних трусах и майке, поэтому ему дали только больничный халат. На выезде из процедурной стояла мама, прижимая к груди сверток с одеялом:

— Ну, что, доктор?

— Завтра, мамаша, все завтра. У парня перелом, сейчас его в травму определят, а все разговоры — завтра.

И укатили Сашку в травму.

Он больницы не боялся. Больница — дом родной. Печенкой он болел, еще чем-то болел, воспалением легких болел, потом опять печенкой болел. В школе учительница говорила, что в Перми каждый второй — печеночник из-за воды. Вот Сашка и прижился в больнице, чуть не каждый год там бывал. Правда, это было давно. С тех пор их поселок разросся, детское отделение перевели на левый берег, и теперь тут лежали только взрослые. Но «травма», говорили, для всех одна.

В палате было шесть коек. Стоял густой запах мази Вишневского и чего-то противного, соленого даже на запах. Сашку аккуратно сгрузили на угловую койку, медсестра тут же дала ему на ладошке две таблетки и маленький стаканчик с водой, чтобы запить. Свет не включали, просто открыли двери, и от света в коридоре все было видно.

— Все, выпил? — медсестра погладила его по голове, как маленького, взбила подушку и ушла, прикрыв за собой дверь.

Таблетки помогли или просто устал Сашка очень, но он сразу заснул, а потом почти сразу проснулся. В противоположном, по диагонали, углу начались стоны, затряслась кровать, а потом послышались тупые удары. Вбежала медсестра, включила свет, и Сашка вприщур от света увидел на той койке парня лет двадцати без обеих ног. Остатки ног были замотаны бинтами, красными от крови. А парень бился головой в стену и стонал:

— Сестра, больно… Сестра, больно… Сестра, больно…

Ему сделали укол, он как будто успокоился, но начал метаться другой, без руки.

Утро все встретили не выспавшимися и злыми.

Во время обхода Сашке объяснили, что у него перелом коленной чашечки, что это травма серьезная, которая требует неподвижности сустава от трех до шести месяцев. Полгода в гипсе! Да и потом все равно хромать… Так вот сказали.

Мама, пришедшая навестить, плакала, спрашивала, где же он так умудрился. Но Сашка говорил, что не помнит. Где-то ушибся, а потом еще бегал.

— Не толкнули тебя? — допытывалась мама. — Не ударили?

Вот так все у взрослых. Тут сказали — хромой буду, а им бы только найти виноватого…

А потом пришел другой доктор. Молодой, чернявый. Он посмотрел на Сашку, посмотрел на рентгеновский снимок, вышел в коридор и вернулся с костылями.

— На, вот. Не маленький уже. Ходи сам.

— А разве можно?

— Я сказал — ходи!

И Сашка пошел. Он очень быстро научился ловко толкаться костылями и выбрасывать вперед одну ногу, придерживая вторую, загипсованную, чуть впереди. По утрам они еще с двумя пацанами бежали на костылях в туалет наперегонки.

А маме новый доктор сказал, что ничего обещать не будет, но возможно все будет гораздо быстрее.

…Что еще было плохого в больнице?

Ну, вот, например, в один из дней все попадали. Ну, то есть абсолютно все, кому разрешили ходить. То ли слишком поздно помыли полы, то ли их помыли с порошком мылящимся, но костыли скользили, мужики падали прямо возле кроватей, а Сашка страшно испугался, когда вдруг костыли разъехались, и он встал на загипсованную пятку, а потом не удержался и рухнул плашмя.

А больше ничего плохого и не было. Ну, таблетки, ну, уколы — так на то и больница.

Вот чесалась нога под гипсом — страшно!

А всего через три недели его отвели в процедурную и сняли гипс. Он страшно боялся, потому что помнил, что гипсу положено быть на ноге почти полгода. А тут — только-только зима в разгаре.

А еще через несколько дней за ним приехали папа с мамой и увезли домой, где он наконец-то полежал в ванной. Правда, мама все равно еще долго морщилась и говорила, что от него пахнет больницей.

Костыли у него отобрали. Правда, на улицу еще не выпускали.

Зато взялись за сломанную ногу.

Пока нога была в гипсе, она перестала не только разгибаться, оставаясь все время чуть-чуть согнутой, но и сгибаться. Чуть-чуть вверх-вниз колено — и все. Так вот теперь начались ежедневные муки. На газовой плите в миске растапливали медицинский парафин. Под ногу клали клеенку, парафин лили на ногу. Сашка пищал и стонал. Особенно противно и больно было, когда горячий парафин затекал под ногу, под коленку, к нежной и тонкой коже. Ногу в горячем парафине заворачивали в клеенку и ждали, пока все остынет и присохнет. Потом Сашка сам снимал парафин, ломающийся полупрозрачными белыми кусками, и уже с папой вместе начинали пытки: согнуть — разогнуть, согнуть — разогнуть. Ну, хоть немного еще подальше. Ну, еще…

— Ой, больно!

— Терпи, терпи…

После таких ежедневных процедур и хождения по квартире, нога стала чуть-чуть поддаваться, хотя и сгибалась всего наполовину.

Сашку выпустили на улицу. Он шел по весеннему твердому насту, смотрел на синее-синее небо, слушал оживленное воробьиное щебетание… И так было хорошо… Вот и Васька прибежал после школы, принес задания (Сашка старался не отстать). А то если бы полгода в гипсе — оставили бы на второй год. И они с Васькой пошли-побежали (Васька побежал, а Сашка пошел следом) в магазин за хлебом. Пошли не по дороге, а по тропинке, которая шла через пустырь. Тропинка вытаяла, поднялась над окружающими сугробами, стала скользкой и твердой.