Детство в Соломбале

В больших морщинистых руках игла кажется живой. Она змейкой проскальзывает через ячеи сети. С каж­дым новым узелком дыра в сети уменьшается.

– Это кто так разорвал? Щука, что ли?

Я хожу вокруг деда и расспрашиваю о рыбалке. Дед любит поговорить о рыбной ловле. Я хорошо знаю об этом. Нужно, чтобы дед разговорился. Тогда, между прочим, можно ловко напомнить о шхуне. Он давно обещал мне смастерить шхуну.

– Какая там щука! – отвечает дед, затягивая узел широким взмахом руки. – Корягой в Восточной Яде зацепило. И кто только в той речонке хламу насыпал?.. Зато окунь там живет. Скажи на милость: где хламу всякого много, туда он и суется. Вот какая рыба зло­вредная! Кормится в таких местах. А нам, рыбакам, одно наказанье – всю снасть в клочья порвешь. Не идут окунь да подъязок на песочек, куда-нибудь на Ши­лов остров. На песочке коряг нету и рыбы нету. Песка­ри – это разве рыба! Кошачья пища. Этак и колюху можно рыбой назвать…

– Колюху кошки не едят. – Я поддерживаю разго­вор, приподнимаю сеть, когда это требуется, подаю де­ду запасную иглу и ножницы. – Наш Матроско только понюхает колюшку и не ест.

Старый-престарый Матроско дремлет на полу. Это очень хитрый кот. Когда солнце отходит в сторону и солнечное пятно на полу передвигается, Матроско тоже меняет свое место. Он любит солнышко.

Глаза у Матроски закрыты, и вид у него такой рав­нодушный, словно ему ровным счетом наплевать, что о нем говорят. Хитрюга!

Матроско остарел и уже давно не играет со мной. Зато мышей он ловит по-прежнему ловко. Но больше всего Матроско любит свежую рыбу.

– Наш Матроско баловень, – говорит дед. – Он что покойный капитан с «Ксении». Ни один кок [5] ему с пер­вого раза угодить не мог.

Я знаю, что «Ксения» – пароход, но нарочно спра­шиваю:

– «Ксения» – шхуна такая была, что ли?

– Не-ет, «Ксения» – пароход, железный… На шху­нах капитаны не разборчивы, все едят. Народ помор­ский, простой.

5

К о к – повар на судне.

– А кто, дедушко, шхуны делает? Плотники?

– Корабельные мастера шьют.

– А ты бы, дедушко, мог шхуну сделать, а?

– Шхуну одному не сшить. Тес надо. Дела много…

– Нет, дедушко, не большую, а такую… вот такую… Я показываю руками игрушечные размеры.

– Это что же за шхуна! – усмехается дед. – Для модели…

– А ты, дедушко, обещал. Сделаешь? Я тебе тоже что-то сделаю… Я тебе, знаешь, принесу… Не знаешь? Кошку найду. На рублики выменяю и принесу.

Кошка – маленький якорь. В прошлом году дед утопил свою кошку. А рыбаку без кошки никак нельзя. Что за рыбная ловля без кошки!

Но дед не соглашается. Он сделает шхуну, а кошки не надо. Может быть, ворованная. Придерутся – потом ходи и разбирайся, кто прав, кто виноват. Ему чужого не надо.

Мне все равно, лишь бы шхуна была.

Дед сидит на низенькой скамеечке, которую он сде­лал сам. Он хороший плотник. Каждый матрос должен быть плотником. Волосы у деда взлохмачены, ворот парусиновой рубахи расстегнут. Починяя свои рыбацкие сети, он поет тягучие поморские песни.

В песнях оживает Поморье – старинные посады, ры­бацкие становища, беломорские промыслы.

Я упрашиваю деда рассказать о Поморье.

– Недосуг, – отмахивается дед. – Время ли теперь сказки сказывать! Ужо весна подойдет, на рыбалку по­едем, там хоть весь день рассказывай. А на рыбалку-то нам с тобой бы на Белое море! Раздолье!

Я помалкиваю, слушаю. Не хотел дед рассказывать, да забылся. А мне это и нужно.

– Мы бы с тобой далеко в море, как бывало, пошли. С поветерью да с парусом, на карбасе. Там ветер рас­солом морским обдаст, здоровья добавит – крепок ста­нешь, что кнехта [6] на палубе держаться будешь! А рас­сказчиков тебе там слушать не переслушать. Сарафа­нов, повязок, кокошников смотреть не насмотреться. Любо, как девки у моста в хоровод сбегутся, песни за­играют. Рубахи белые – снегу ровня. Ленты – такого цвету в радуге не увидишь. А лес у моря – только мач­ты на парусники ставить. Лапы у сосен широкие, тяже­лые, медвежьи…

6

Кнехт – железная причальная тумба на палубе

Хорошо слушать деда Максимыча!

Зимой по вечерам дед ходит зажигать фонари.

Уже совсем темно. Мы выходим на улицу. Опять подморозило.

– У-у… Звезд сколько! – удивляюсь я.

– Столько ли еще бывает, – равнодушно отвечает дед.

– Дедушко, а всего-навсего сколько звезд на небе? Тысяча будет?

– Поболе будет.

– Миллион?

– И миллиона поболе.

– А миллион миллионов будет?

– Должно, будет, не считал.

– А кто считал, дедушко?

– В академиях, говорят, считали.

Академия – это очень большой красивый дом. Лю­ди, живущие в этом доме, называются профессорами. Они все время считают, рисуют и учатся. Так говорит Костя Чижов. Дед Максимыч почему-то с недоверием относится к академии.

– У нас в Поморье и без академии по звездам курс прокладывали.

– Дедушко, а кто звезды выдумал? Бог?..

Ничего я не пойму! Мать говорит, что звезды выду­мал бог. Костя говорит, что звезды открыли профессора. Дед усмехается, но молчит. Он, конечно, знает, кто вы­думал звезды!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ СОЛОМБАЛА

Соломбала – остров. Мы – островитяне.

Это сказал Костя Чижов, но мы ему не поверили. В приходском училище нам говорили: остров есть часть суши, окруженная водой. Разве Соломбала со всех сто­рон окружена водой?

– Дай клятву! – потребовал Гриша Осокин. Он любил торжественность.

Костя произнес какие-то таинственные слова не пе­реводя дыхания, скороговоркой. Но ребята все равно не поверили.

– Нужно поднять кверху правую руку, – настаивал Гриша.

– Скажи, что будешь горбатым, если не остров!

Костя выполнил все, что мы требовали. Ребята сто­яли вокруг него и недоумевали.

– Побожись, – тихо сказал Аркашка Кузнецов.

– Божись сам! – презрительно ответил Костя. – Бога нету!

Он уже не первый раз говорил о том, что бога нету. Мы молчали. Тогда Костя отставил назад ногу и, как бы приготовившись наступать на ребят, сказал:

– Держу пари, что Соломбала – остров. С кем?.. Что, боитесь?..

Слово «пари» было новостью. Обычно мы в таких случаях говорили: «Давай поспорим!» или «Бьюсь об заклад!» Пари не состоялось. Когда Костя все объяс­нил, мы признали, что он прав.

Мы были островитянами. Соломбалу окружала во­да – Северная Двина, ее рукав Кузнечиха и узкая реч­ка Соломбалка. Речка эта была необыкновенная: она имела два устья, но у нее не было истока. Одним усть­ем Соломбалка впадала в Двину, другим – в Кузнечиху.

Извилистая речка уходит далеко в лес. Кривые дрях­лые ольхи склоняются к ней с берегов. Даже в шторм, когда на Двине под сильным ветром шипят, закипая, волны, когда на большую реку страшно выехать в лод­ке, даже тогда Соломбалка лишь чуть-чуть рябит. Толь­ко разговорчивее и подвижнее становятся на берегах деревья. Обняв низкорослые лиственные леса на Со-ломбальском острове, речка сходится с Северной Дви­ной. Здесь Маймакса – судоходный рукав Двины. С океана и с Белого моря в Архангельский порт идут шхуны, боты и пароходы.