Deus ex machina

– Начнем! – прозвучало откуда-то от самого «начала» (которое предстояло перешагнуть, ни в коем случае не покачнув), и у человека Эктиарна глаза словно бы обернулись внутрь самих себя и стали матовыми – он попытался перестать быть человеком! И тогда человек Лиэслиа его ударил (то есть одного человека ударила другая его человечность). Причем одновременно и снаруж-жи, и изнутр-ри: то есть снаружи – жужжание полуденной пчелы вилось над мускусной розой, то есть изнутри – детской считалкой слышалось:

– На месте фигура замри!

Полуденный зной, дышащий над песком гогеновского пляжа. Пчела Оси Мандельштама (доходяги на пересылке, все еще бормочущего рифмы) и его мускусная роза, чьи лепестки подобны волнам: море волнуется раз, море волнуется два, и все замирает, и в Европе остается все так же холодно, а в Италии темно… То есть босая левая нога Лиэслиа встретилась с челюстью Эктиарна (сейчас мы узнаем, каково это – трещиной быть своей вечно босой льдины?) как раз в тот момент, когда Эктиарн попытался (какая это пытка, когда пространство не принимает твою человечность, и приходится его продавливать) отскочить, и у него не получилось.

У Эктиарна не получилось, и могла бы отскочить его голова – но ему пришлось за ней последовать! Он упал на песок (который состоял из планет), и все эти планеты прогнулись под тяжестью его тела, и все это произошло единомгновенно, и он застонал прежде, чем Лиэслиа его ударил… Каково это, трещиной быть своей вечно босой льдины? Так мог бы спросить человек у все еще человека.

Так мог бы спросить случайный прохожий, повстречавший (предположим) Сальвадора Дали и что-либо у него спросивший (а на деле – пожелавший по человечески поделиться своей дрожью кожи и желудочной коликой), а на деле – попросивший не у самого Сальвадора Дали, а у его гения уступить и случайной душе толику места под солнцем! Каково это место под солнцем, где над розой мускусной дыхание пчелы, где в степи полуденной кузнечик мускулистый, и (главное) где автор этого солнца?

Так вот же он, доходяга Ося Мандельштам. Он роется в отходах лагерной кухни, поскольку из барака его выкинули, поскольку он пробовал красть еду у соседей-людей. И над всем этим прекрасное полярное (позабудем о теплых морях!) солнце, которое сотворено этим доходягой и которое есть автор этого доходяги… Вы спрашивает, что было бы, если (предположим) помянутую мной Жанну из Домреми не сожгли? Так ведь ее и не сжигали.

Итак, полуобнаженный человек Эктиарн упал навзничь, и человек Лиэслиа перешагнул через него; итак Серая Крепость начала перешагивать и перешагнула через Господина Лошадей – вот и во время (а было ли время?) этого «начала» лежащий на песке человек каким-то образом сумел поставить подножку, и человек Лиэсли упал на него (а крепость, рухнув на него, обязательно бы погребла) – хотя после такого удара ногой трудно было поверить, что Господин Лошадей останется в сознании! Наверное, он и не остался, и именно его отдельное сознание сумело добраться до ног противника.

А потом это сознание добралось до дыханья Лиэслиа – Эктиарну удалось взять в борцовский захват его горло. Как будто железный прут стал давить на горло и сонную артерию. Тогда Лиэслиа (уже все еще человек) ударил его локтем под дых и затылком в лицо, и хватка ослабла. Время рассыпалось на мгновения, мгновения растопырились как пятерня и стали хватать за душу. Тогда Лиэслиа протянул руку (в Серой Крепости был опущен подъемный мост) и сделал вылазку, и схватил Эктиарна за запястье, и сломал ему мизинец (и перебил вьющейся вокруг крепости кавалерии ноги)… Тогда сознание Эктиарна и воля его сознания на миг обмякли, и захват на шее Лиэслиа ослаб, и Лиэслиа вывернулся.

Мир эльфов как бы перевернут: что вверху, то и внизу, и нет для них дали или близи. Вот и в этом учебном поединке «учитель» как бы нападает на «ученика», который обороняет Серую Крепость, но при этом все происходит наоборот: Эктиарн потерянным (то есть из тела выбитым) своим сознанием выманивает из крепости заключенное в ней своеволие – точно так, как говорил многоточием клинок самого Лиэслиа, преследуя те же самые цели… Мир эльфов как бы перевернут, и даже нападая – эльф Эктиарн стал защитником! Успешно оберегающим то, что должно быть преодолено.

Поэтому человек Лиэслиа проклинал себя так, как никого и никогда не проклинают (а ведь и там порой проклинают) в бесконечности эльфов – когда он перешагнул (а не обошел) бессознательное тело Эктиарна! Ибо большая сила духа потребна, чтобы переступить добродетель, когда она закономерна. Ибо в мире людей ге-рой взбирается на сизифову горку или роет себе сизифову яму в матери-Гее, лице-дей лица делает, а зло-дей лица корчит – вольно им быть легкою рябью на поверхности, не тревожащей глубин и вершин; эльф и есть глубина и вершина; эльф изменяет себя, не изменяя никому; ибо в мире людей эльф и есть изменение неизменного мира в душе…

В мире людей все иначе: лицедей лица делает, а злодей лица корчит, причем оба герои, причем – оба боятся заглянуть дальше собственных лиц! А меж тем эти лица как кочки болота: прыгай с кочки на кочку, испытай многоточие жизни – ибо любой сюжет продолжается после своего завершения – а потом (и потому) преодолей и заверши многоточие… Как говаривал суворовский переход через Альпы своему генералиссимусу:

– Дрожишь, скелет? Ты еще не так задрожишь, когда узнаешь, куда я тебя поведу! – причем говаривал генералиссимусу будущему (во время самого перехода Александр Васильевич еще не имел пресловутого чина), причем даже в переходе через Альпы (и из одной природы в другую) меня интересует лишь бесконечность мгновения, когда само совершенство задрожит, и я перешагну через него.

Итак, поединок (а был ли он учебным?) завершился, и люди (или все еще люди) Эктиарн и Лиэслиа перекинулись в эльфов и стали ими – то есть люди могли бы их видеть в камзолах цвета движения (или есенинской осени), их талии стянуты стальными поясами Мальстрема, на их ногах короткие полусапожки или ботфорты, не важно, и я (и автор, и описатель этой истории) вдруг подумал, что если я прочитаю этим эльфам человеческую книгу Экклесиаста? Книгу, которую мне не пришлось перешагивать. Ибо незачем перешагивать то, к чему нечего добавить и убавлять тоже нечего. Но наблюдай за ногой твоей, когда ходишь.

Конечно же, все это очень упрощено. Конечно же, ложь (ибо и правдою можно лгать) что человеков можно считать (ать-два) ногами эльфов, которыми они перепрыгивают с кочки на кочку (или с Эльбруса одних взлетов духа на другой Эльбрус) – а между этими кочками зыбкие бездны! Конечно же, человеков можно считать ногами эльфов, которыми они ходят. Но если эти ноги никуда не торопятся (ибо и впереди, и позади вечность), то и мы (люди и все еще люди) никуда не торопимся и берем и от труда своего, и от трупа своего – вот так начинает сгорать в огне Холодного Железа неуничтожимая плоть человека, чтобы стать достойной быть взятой и от труда, и даже от трупа, и не может сгореть.

– Холодного Железа боятся люди, не эльфы, – такими словами завершил (или мог завершить) Эктиарн их с Лиэслиа дискурс – ибо весь этот поединок окончился, так и не начавшись – или, начавшись, окончился! Или окончание стало началом, поскольку обучение не было бы обучением, если бы его использовали как лопату или кирку, причем для строительства (опять-таки – выкапывая лучшему себе могилу) чего-либо менее интересного, чем великие пирамиды и сфинкс подле них… Таким (менее интересным) строительством можно вынести приговор всему живому и споткнуться об Екклесиаст, который никогда ничего на себе не выносит, ибо не позволяет себя использовать.