Дева в голубом

— Видите ли, Жан Поль — наш с Жанен добрый друг. Впрочем, в таверне все его друзья.

Он вытащил пачку сигарет и протянул мне. Я покачала головой. Он закурил, откинулся на спинку скамьи и скрестил ноги.

— Вы знаете, что он год прожил с одной женщиной?

— Знаю. И что с того?

— А он вам о ней что-нибудь рассказывал?

— Нет.

— Это была американка.

Я взглянула на Клода, пытаясь угадать, какой реакции он ожидал на эти слова, но он лишь провожал глазами проезжающие машины, и лицо его не выдавало ничего.

— Толстуха?

Клод оглушительно расхохотался.

— Ах вы, эдакая!.. Понимаю, что в вас привлекает Жана Поля. Кошечка!

— И что же заставило ее уехать?

Он пожал плечами, постепенно справляясь со смехом.

— Она скучала по родным краям и чувствовала, что здесь не может прижиться. Говорила, что французы неприветливы. Она чувствовала себя чужой.

— О Боже, — непроизвольно прошептала я по-английски.

Клод наклонился. Ноги его были широко расставлены, локти упирались в колени, руки болтались в воздухе.

— И что же, он все еще любит ее?

— Она теперь замужем, — пожал плечами Клод.

«Это не ответ, посмотрите хоть на меня», — подумала я, но вслух ничего не сказала.

— Видите ли, — продолжал Клод, — все мы немного оберегаем Жана Поля. Мы видим хорошенькую американку, очень живую, похожую на кошечку, она положила глаз на Жана Поля, но она замужем, и, на наш взгляд, — он вновь пожал плечами, — пожалуй, это не очень хорошо для него, только сам он этого не видит. Или видит, но соблазн слишком велик.

— Но…

Спорить было трудно. Если я отвечу, что не всякая американка бежит домой так, что пятки сверкают — хотя, должна признать, в самые тяжелые моменты, особенно остро ощущая всеобщую отчужденность, я прикидывала такую возможность, — он просто напомнит, что я замужем. Не знаю, что для него было важнее: сам он не говорил, и, возможно, в этом заключалась его тактика. А выяснять не хотелось — слишком уж он был мне не по душе.

Ясно и бесспорно одно: он хочет сказать, что я Жану Полю не пара.

Это заключение, и вдобавок к тому бессонная ночь, и абсурд ситуации, когда я сижу на скамейке с этим мужчиной и он втолковывает мне то, что я и без него знаю, добило меня. Я наклонилась, прикрыла ладонями глаза, словно защищаясь от солнца, и беззвучно заплакала.

Клод распрямился:

— Извините, Элла, мне вовсе не хотелось вас расстраивать.

— Да неужели? А чего же вы ожидали? — резко бросила я.

Точь-в-точь как вчера в баре, он поднял руки, как бы сдаваясь.

Я вытерла мокрые ладони о подол платья и поднялась.

— Ладно, мне пора, — сказала я, откидывая волосы с лица.

Ни поблагодарить его, ни попрощаться у меня просто не было сил.

Всю дорогу домой я проплакала.

Библия лежала на столе живым укором. Я просто не могла оставаться дома одна, правда, выбор был невелик. Лучше бы поговорить с подругой, в такие минуты мне обычно помогают женщины. Но в Штатах сейчас полночь, к тому же разговор по телефону — это не то. А здесь мне открыться некому. Ближе всего мне по духу Матильда, но ей самой так нравится заигрывать с Жаном Полем, что вряд ли она придет в восторг, услышав, что случилось.

Ближе к полудню я вспомнила, что сегодня у меня урок французского. Я позвонила в Тулузу мадам Сентье и, сославшись на нездоровье, отменила его. В ответ на вопрос, что со мной, сказала — лихорадка.

— Жаль, что вы одна, надо, чтобы хоть кто-нибудь за вами поухаживал, — воскликнула она, и ее слова заставили вспомнить отца, его тревогу, что здесь мне даже обратиться будет не к кому.

— Если что, звони Якобу Турнье, — сказал он. — В трудный момент всегда хорошо, чтобы рядом был кто-нибудь из семьи.

«Жан Поль, я уезжаю к своим. Наверное, это самое лучшее. Останься я здесь — и вся извелась бы, вина загрызла.

Я взяла твою голубую рубашку. Извини меня.

Элла».

Рику я никакой записки не послала, просто позвонила секретарше и оставила максимально краткое сообщение.

Глава 7 ПЛАТЬЕ

Она никогда не оставалась одна, всегда кто-то был рядом — Этьен, Анна, Маленький Жан. Чаще была Анна, что Изабель вполне устраивало: она не сможет или не захочет говорить с ней и слишком стара и слаба, чтобы причинить боль. Иное дело — Этьен, который теперь всегда готов дать волю рукам, или Маленький Жан с его ножом и недоброй улыбкой в глазах — ему она больше не доверяла.

«Как же это случилось, — думала она, обхватив шею и прижимая локти к груди, — как могло случиться, что даже сыну-ребенку нельзя верить?» Она стояла во дворе, среди самшитов, и вглядывалась в бесконечные белые поля, растворяющиеся в сумрачных горах и сером небе.

Позади нее на пороге показалась Анна. Этьену всегда было известно, где она и что делает, хотя ей ни разу не удалось подслушать, как Анна разговаривает с сыном.

— Бабушка, закрой дверь! — донесся из глубины дома голос Маленького Жана.

Изабель оглянулась на тускло освещенную задымленную комнату и вздрогнула. Они покрыли окна сеткой и держали двери закрытыми, в результате дым собирался в густое облако и духота в доме стояла немыслимая. Слезились глаза, в горле першило, Анна начинала тяжело расхаживать по комнате, иногда замедляя шаг, как будто она пересекала болото. И лишь здесь, среди самшитов, ей дышалось свободно и было, несмотря на холод, хорошо.

Анна коснулась руки Изабель, указала кивком на огонь и отступила на шаг, пропуская ее в дом.

Зимой они пряли целые дни напролет, а запасы конопли в амбаре все не уменьшались. Работая, Изабель думала о мягкости голубой материи, воображала, будто это ее она переминает в руках, а не жесткие волокна, что впиваются в кожу и оставляют на пальцах паутину мелких порезов. Прясть коноплю, как некогда пряла она шерсть в Севене, Изабель так и не научилась.

Она догадывалась, что Якоб припрятал где-то материю, в лесу или в амбаре, но вопросов не задавала. Собственно, у нее и возможности такой не было, а если бы и была, если бы и выдался момент, когда они остались вдвоем, Изабель не стала бы выуживать из мальчика секрет — Этьен мог выбить его из нее.