Дэви

— Чертов пожиратель падали!

— Там, дома, мы называем их шакалами… Здорово управляешься с луком.

— Я много бывал в лесу.

— Твоя походка выдает это. — Его голос был едва слышен из-за грохота обрушившейся на нас воды. — Рвешь когти… Эта серая штука… твоя повязка… это означает крепостного? У нас в стране так.

— Да.

— Слушай, парень, не позволяй им сгноить себя. Я имею в виду, не давай помыкать собой. Тебе плюнут в глаз, и ты плюнь в ответ, понял? Прекрасная земля, здесь зерно должно хорошо расти. Наше снаряжение всю ночь пролежало в лесу… из-под палки нас гнали, чертовы ослы, вот как они все делают… одна компания вчера откололась… да и дьявол с ней. Хотел сказать, я заметил, какая здесь прорва дубов. Значит, хорошая земля для зерна… Прошлой ночью был сволочной туман, правда?

— Я спал на дереве.

— Надо же! А сейчас дождь, да?

Мы оба промокли до нитки, вода потоками стекала на него со складок моей рубахи и водопадом обрушивалась на его ноги. Но он уже не видел мира вокруг себя, его глаза потеряли даже меня, потом снова нашли.

— Да, капает, — сказал я. — Послушай, я хочу перетащить тебя поглубже в лес, где никто не сможет нас найти, понимаешь? Полежишь там, пока не выздоровеешь. И тогда пойдем дальше.

— Правда?

Я думаю, он видел все то, что пытался увидеть и я — путешествия, дружбу, новые места. Мы пойдем вместе; у нас будут женщины, развлечения, приключения. И прежде всего — путешествия…

Я сказал:

— Все будет в порядке.

— Обязательно. Обязательно будет.

Я так и не узнал его имени. Его лицо совершенно успокоилось, и мне пришлось позволить ему лечь обратно на землю.

11

Я помню дождь. Вскоре после того, как мой несостоявшийся друг умер, он превратился в дождичек, а потом на меня стали падать и вовсе лишь отдельные капли. Не было никакой надежды выкопать могилу в корнях деревьев и влажной глине. Впрочем, мне никогда не нравилась идея закапывать мертвых, разве что можно делать это так, как поступают в Пенне, помечая место лишь виноградной лозой, собирая с нее урожай в следующие годы и не имея при этом в виду никакого посягательства или неуважения. Если так сделать нельзя, возможно, сожжение — лучше всего. Хотя, имеет ли это значение?.. Ведь весь мир — кладбище, ложе дающих потомство и колыбель.

Я скользнул в лес, уверенный, что теперь ни люди, ни собаки не будут преследовать меня, однако по-прежнему старался передвигаться как можно тише. Направление было прежнее — на северо-восток. Так я прошагал более часа, когда справа от меня, там, где я и ожидал, послышался топот копыт, похожий на негромкое пощелкивание, которое может производить ребенок, стучащий палкой по штакетнику. Возможно, по дороге проскакал гонец с донесением, направляющийся в Скоар. После этого до меня доносился лишь затихающий шепот дождя.

Я проголодался. Хотелось разжечь костер, чтобы зажарить свою птицу — сырая курятина удручает. Утро уже перешло в день, когда я, наконец, обнаружил подходящее местечко. Дуб пригнуло ветром к склону холма еще много лет назад, его корни наискось торчали из земли, тем самым образовывая некое подобие крыши. Я раскопал поверхность лесного ковра под соседним деревом и обнаружил там легковоспламеняющийся материал. Теперь можно было разжечь огонь в яме под навесом из вывернутых корней.

Вскоре я грелся у костра, а моя курица поджаривалась на зеленом прутике-вертеле. Я повесил свою рубаху и набедренную повязку на дубовый корень рядом с костром и остался нагишом, подставив свою спину безобидным дождевым струям. Некоторое время я вообще не мог ни о чем думать — разве только следил за своей курицей. Дождь убаюкивает нашу настороженность, точно друг, шепчущий и объясняющий слишком многое.

Люди подошли тихо. Я заметил их лишь за миг до того, как тощий сказал:

— Не вытаскивай свой нож, Джексон. Мы не причиним тебе вреда.

Его голос был твердым, но усталым, как и его длинное лицо под окровавленной темно-зеленой повязкой.

— Не пугайся, — сказал второй, круглолицый великан. — Благословенный Авраам велел нам не делать никакого вреда как людям, так и…

— Попридержи язык, пока я разговариваю с мальчишкой, — сказал тощий. Джексон, дело в том, что мы хотели бы кусочек этой птицы, потому как ужасно голодны, вот и все.

Он был седой и спокойный, примерно пятидесяти лет от роду. Повязка на голове придавала впадинам под его голубыми глазами зеленоватый оттенок. Длинные морщины тянулись от носа и рта. У темно-зеленой рубахи не хватало большого куска, должно быть, он оторвал его на повязку; охотничий нож на поясе, очень похожий на мой, казалось, был его единственным оружием. Его ремень был широким, точно кушак, с кармашками, удобными для хранения мелких вещей, а тощие ноги, торчащие из-под потертой зеленой набедренной повязки, были темными и неровными, точно седельная кожа.

На втором тоже были лохмотья от формы катскильской армии плюс что-то вроде ремня и сандалии с подвязанными подошвами. У него был меч в бронзовых ножнах, совершенно бесполезная вещь в лесу. На ремнях у обоих висели длинные и довольно плоские фляги, сделанные из бронзы, в которые могло поместиться около кварты.

Я задал вопрос глупее некуда:

— Вы откуда?

Тощий по-доброму улыбнулся мне, сдержанно и дружелюбно.

— С юга, Джексон. Ты поделишься мясом с человеком, который еще вчера получил дырку в голове, и со старым великаном, который вполне годится на то, чтобы пугать детей, но больше не желает воевать?

— Ладно, — сказал я. Они не принуждали меня; я почти хотел поделиться с ними. — Вчера? Разве вы не из той битвы на дороге в Скоар?

— Нет. А когда она была?

— Пару-тройку часов назад закончилась. Я сидел на дереве.

— Не мог найти местечка получше, когда идет чертова война?

— Вы, катскильцы, устроили засаду, и вас побили.

Он топнул ногой со смесью удовлетворения и отвращения.

— Черт, я предсказывал это. Мог ведь сказать начальству, что будет, если разделить батальон. Хотя, сдается мне, эти тупицы никогда бы не выслушали меня.

Он сел на корточки рядом со мной, смерив мою курицу самым угрюмым взглядом, какого когда-либо удостаивалась жареная птица безо всякой в том вины. Круглолицый парень стоял поодаль, глядя на меня.

— Мне неловко, Джексон. Если бы тут были просто мы с моим другом, и ты не согласился разделить с нами свою еду и не был бы так добр…

— Брось, Сэм, — сказал великан. — Брось…

Но Сэм хотел поговорить и не обратил на своего товарища никакого внимания. В его протяжном катскильском голосе веселость сменяла печаль и наоборот, как облака играют с солнцем.

— Если бы здесь были только он, я и ты, Джексон, мы могли бы уже обедать, но самая ужасная вещь в том, что у нас есть еще один рот, который ушиб колено, но по-прежнему хочет есть. Думаешь, эту чертову птичку можно разделить на четверых?

— Конечно, — сказал я. — Есть две ножки и две половинки грудки, а вставать из-за стола с легким чувством голода, говорят, полезно… Где ваш четвертый?

— В кустах.

— Видишь, Сэм, — воскликнул круглолицый. — Я же говорил тебе! У парня открытая натура, полная божественного милосердия и все такое прочее. Как тебя зовут, Рыжий?