Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова
Шрифт:
Едва ли найдется в истории литературы пример такого полного падения, нравственного и литературного, какое представляет И. С. Барков, один из даровитейших современников Ломоносова. Ни Альфред де Мюссе, ни Эдгар По не могут идти в сравнение с ним. Его <не>напечатанные произведения ни сколько не похожи на произведения подобного рода от Марциала до маркиза де Мазада <т. е. Сада>. В них нет ни эротических, возбуждающих образов, ни закоренелой цинической безнравственности, занятой системами разврата и теориями сладострастия. В них нет ни художественных, ни философских претензий. Это просто кабацкое сквернословие, сплетенное в стихи: сквернословие для сквернословия. Это хвастовство цинизма своей грязью.
Этим наиболее известен Барков.
Но у него есть произведения первой молодости, произведения вовсе не такого характера. Из этих произведений мы узнаем, что он обладал довольно большими литературными способностями. Ничего не было бы удивительного, если бы этот способный человек спился с кругу: у нас и теперь гибнет много способных людей, а в прежние годы почти все, сколько-нибудь даровитые люди, как будто в силу какой-то тяжелой необходимости, бросались в этот омут и нередко погибали в нем, не сделавши того, что в силах были сделать. Костров и Аблесимов тоже спились, но не так низко, как Барков. Не заключает ли причина этого падения печального, трагического элемента? — Кто знает, может быть этот человек, с несомненным дарованием, искал себе дела по способностям, так же, как искали и не находили его много русских людей. Кто знает, может быть, делая переводы по заказу академии, искажая Несторову летопись по приказу немца-начальника, Барков томился жаждою другой деятельности. Жажда не была утолена. Разочарованный, убитый, он видит один исход: потопить тоску своего неудовлетворенного стремления в вине. Пьяница чувствует на себе презрение общества, понимает, что это общество само не заслуживает ничего кроме презрения. Он платит тою же монетою. — Вы презираете
Насколько верно это наше предположение — библиографические <!> сведения о Баркове ничего не отвечают нам.
Мы знаем только, что литературная деятельность его началась около 1762 года, и что он умер в 1778 году. Все его произведения, не носящие на себе того характера, представителем которого служит в нашей литературе он сам, были написаны им около 1762-63 годов. К этому времени относятся его переводы с латинского и итальянского и несколько оригинальных статей. Барковщину он начал писать уже позднее. Первоначальным мотивом этих произведений, по всей вероятности, было желание подтрунить над сумазбродным А. П. Сумароковым, над которым было в моде смеяться в то время. <…>
Его трагические безделки есть довольно меткие пародии (перевороты, как тогда говорили) на ходульно-торжественные трагедии Сумарокова. В этих трагических безделках герои говорят такими же длинными возвышенными стихами, как у Сумарокова, о самых непристойных и низких предметах.
Нечего и говорить, какое впечатление производили на самолюбивого и раздражительного Сумарокова эти безделки! Тогда водилось, что литератор прежде всего читал свое произведение в гостиной какого-нибудь знатного барина и, только перечитав свое произведение в нескольких домах, предавал его тиснению. Нередко случалось, что после чтения ужасающих сцен в трагедиях Сумарокова Барков вынимал из кармана свою безделку и, к великому скандалу российского Расина, тешил холостую компанию своей сквернословной пародией.
Все эти пародии до сих пор еще сохранились в рукописях многих полуграмотных любителей, заучивающих наизусть все произведения подобного рода, уже потому одному, что оне запрещенные. Кроме пародий у Баркова есть еще множество стихотворений, пользующихся громадной известностью, каковы: «Подай-ка, Сенька, миску», «В задорной юности моей», «Жила девица Катерина» и проч. [113] Кроме того множество приапических стихотворений других авторов приписываются Баркову. Самые несообразные анегдоты рассказываются про него. Все они задевают одну черту характера: дерзкую, поражающую находчивость.
О смерти Баркова предание говорит, что он окончил жизнь самоубийством, оставив по себе записку: «Жил грешно и умер смешно».
Один анегдот об нем, за достоверность которого можно сколько-нибудь ручаться, показывает, что он не чужд был стремлениям подшутить довольно дерзким образом. Раз ему академия поручила какой-то перевод, и при этом он получил довольно дорогой экземпляр того сочинения, которое следовало перевести. Спустя долгое время и после многих напоминаний, Барков все уверял, что книга переводится, и, наконец, когда к нему уже начали приставать довольно серьезно, он объяснил, что книга действительно переводится из кабака в кабак, что сначала он ее заложил в одном месте, потом перевел в другое и постоянно озабочивается, чтобы она не залеживалась подолгу в одном месте, а переводилась повозможности чаще из одного питейного заведения в другое.
Больше мы ничего не знаем о Баркове.
113
Ничего общего с творчеством Баркова не имеют и все перечисленные произведения: последнее — это известное фривольное стихотворение Д. П. Горчакова «Соловей», первые же два относятся к массовой продукции второй четверти XIX в. (текст «В задорной юности моей» под
В сборник были включены материалы из четырех отдельно изданных книг: «Житие князя Антиоха Дмитриевича Кантемира», предпосланное «Сатирам…» Кантемира, отредактированным Барковым, переводы драмы «Мир героев», сатир Горация, басен Федра, двустиший Дионисия Катона и составленное Барковым «Житие Федрово».
Издание отрецензировал казанский библиограф П. П. Васильев, указавший на три не включенные в книгу работы Баркова: «Ода» Петру III (в конце XIX в. экземпляра этого издания не было в Публичной библиотеке в Петербурге, и оно оказалось недоступным даже С. А. Венгерову при составлении антологии «Русская поэзия»), «Летописец Несторов» и «Переводы с Латинского и Шведского языков». Вначале рецензент охарактеризовал сложившуюся литературную репутацию Баркова: «Иван Семенович Барков пользуется на Руси большею известностию как автор многих рукописных стихотворений, проникнутых крайним цинизмом и известных под названием барковщины. И несмотря на то, что со смерти Баркова протекло без малого сто лет (он ум. в 1778 году) [114] , его рукописные стихотворения и по настоящее время ходят в множестве списках (!), возбуждая сочувствие в неразвитой среде нашего общества» [115] .
114
Тут Васильев повторяет ошибку «биографического очерка», открывающего рецензируемую им книгу.
115
Текст рецензии сохранился в бумагах издателя «Русского архива» П. И. Бартенева (ЦГАЛИ, ф. 46, оп. 2, ед. хр. 278); рецензия датирована: «Казань, 22 ноября 1873 г.» и подписана «П. Библиограф».
Издание 1872 г. заметного общественного резонанса не вызвало. Большее значение имели публикации С. А. Венгерова: его статья о Баркове в «Критико-биографическом словаре», небольшая подборка переводов в «Русской поэзии» [116] и собрание разнообразных материалов о нем в 5-м выпуске той же антологии (СПб., 1895). Публикация Венгерова послужила основой для целого ряда стереотипных брошюр, рассчитанных на то, чтобы привлечь внимание покупателей скандально известным именем автора. Под заглавием «Сочинения Ивана Баркова. Писателя времен Екатерины» в начале XX века у разных издателей вышли книжечки объемом в 12–16 страничек [117] . Здесь были перепечатаны статья Венгерова и тексты из 4-го выпуска «Русской поэзии» (две федровы басни и пять двустиший Дионисия Катона). Никакого самостоятельного значения данные издания не имели, лишь тиражируя статью Венгерова.
116
Том 1, вып. 4. СПб., 1894; одна сатира Горация, две басни Федра и 11 двустиший Дионисия Катона; здесь же с небольшими сокращениями перепечатана статья Венгерова из «Словаря».
117
Например, СПб., типография М. Михайловой, 1906 (с портретом на обложке); М., типография П. В. Бельцова, 1907.
Очерк Венгерова знаменателен тем, что в нем впервые в русской печати приведены довольно обширные рассуждения о непристойной барковиане с апелляцией к конкретным рукописям, хотя и без каких бы то ни было цитат и пересказов. Но все же конкретный историко-литературный анализ подменен разговором о национальной нравственности русских, не к выгоде для них. Барков, по мысли ученого, явил собой «просто выражение низкой культуры его времени» и одновременно «кульминационное выражение» характерной «невоспитанности русской».
В 1920-1930-е гг., отталкиваясь от характеристики Венгерова, исследователи стремились наметить пути собственно литературоведческого изучения Баркова. Правда, конкретные штудии в основном уступали место декларациям, за разработку которых взялись лишь спустя десятилетия новые поколения ученых [118] . Что касается послереволюционных десятилетий, то тут следует отметить главу «Академический переводчик и срамной поэт Иван Барков» в книге Т. Грица, В. Тренина и М. Никитина «Словесность и коммерция» (М., 1929), где была предпринята попытка «концептуального» подхода к явлению барковианы с опорой на теоретические положения русских формалистов (концепции литературного быта и литературной эволюции, пародирования как историко-литературного явления и т. п.). Иначе к изучению темы подошел известный пушкинист М. А. Цявловский в связи с исследованием поэмы («баллады») Пушкина «Тень Баркова». Выясняя ее литературную традицию, Цявловский чуть ли не впервые извлек из рукописных сборников тексты барковианы и подготовил их к печати в качестве иллюстраций и параллелей к «Тени Баркова». Однако законченное в 1935–1936 гг. исследование Цявловского, предназначавшееся для академического издания Пушкина, издано не было [119] .
118
Так, декларации П. Е. Щеголева были подхвачены в 1960-е гг. Г. П. Макогоненко (ср.: Щеголев П. Е. Поэма «Монах» <1928>. — В его кн.: Первенцы русской свободы. М., 1987; Макогоненко Г. П. «Враг парнасских уз». — Русская литература, 1964, № 4).
119
Важное указание на
намерение Цявловского опубликовать подборку произведений барковианы содержится в цитируемом ниже письме Г. А. Гуковского; об этих планах нам больше ничего не известно.Интерес к барковиане был и у другого выдающегося ученого, специалиста по русскому XVIII в., Г. А. Гуковского [120] , которому, вероятно, принадлежит честь и первого публикатора в подцензурной печати подлинного барковианского (что не означает «барковского»!) текста.
О публикаторских намерениях Гуковского некоторое представление дает его переписка с редакцией «Литературного наследства» [121] . Уже в первом письме к И. С. Зильберштейну, обсуждая возможности публикации материалов. XVIII — начала XIX в., Гуковский намечает две темы: «подпольной стиховой литературы», включающей политическую и литературную сатиру, и второго комплекса, который «касается другого крыла подспудной поэзии — эротики, от Баркова до Лонгинова. В наст<оящее> время, как известно вероятно и Вам, М. А. Цявловский издает кое-что из Баркова и псевдо-Баркова. Конечно, такое издание, как, напр., Л. Наел., не может иметь дела с прямой порнографией; но хорошо было бы, вообще говоря, тем или иным способом ввести в научный оборот сведения о поэтах и поэзии, некогда игравших огромную роль в литературной жизни, а ныне вовсе неизвестных даже специалистам» (л. 1об.-2; письмо от 23/IX 1931 г.). В следующем письме, от 1 октября, планы Гуковского уже конкретизировались: в числе материалов вольной поэзии он называет «непристойные стихи об Анне Ивановне» (л. 6). Именно они по тексту одного из сборников ИРЛИ были с пропусками ряда слов опубликованы в подборке «Подпольная поэзия 1770-1800-х годов», подготовленной Гуковским совместо с В. Н. Орловым [122] . Судя по ответам редакции, особого интереса барковианская тема у «Литературного наследства» не вызвала; однако Гуковский продолжал предлагать: «Можно бы дать еще, напр., поэму полупохабную (без „слов“ заборных) из псевдо-барковианского наследия» (29/1 1935 г., л. 151об.). Но редактор и тут охладил пыл исследователя, разъяснив, что «этой статьей или публикацией сборник должен открываться, следовательно, она должна быть в достаточной мере выигрышной. Псевдобарковская поэма явно сюда не подойдет…» (31/1 1935 г., л. 152). Судя по всему, подспудное изучение данной темы в литературоведении того времени велось, о чем свидетельствуют указания комментаторов на помощь их коллег в работе с рукописями «непристойных» текстов.
120
См. пассаж о литературном значении, барковианы в его учебнике: Русская литература XVIII века. М., 1939, с. 178.
121
Переписка хранится в ЦГАЛИ, ф. 603, оп. 1, ед. хр. 67, цитируется с указанием листов в тексте.
122
Литературное наследство. М., 1933, N2 9-10, с. 10, примеч. Языков Н. М. Полное собрание стихотворений. М.-Л., 1934, с. 729.
Последующие случаи публикации (также с купюрами) текстов бар-ковианы в Советском Союзе связаны с изысканиями Г. П. Макогоненко. Ряд цитат был приведен в его статье «Враг парнасских уз», а в издание двухтомника «Поэты XVIII века» вошла «Ода кулашному бойцу» [123] .
И лишь в последний год барковиана XVIII в. появилась на страницах «официальной» печати, но эта тема выходит за рамки нашего краткого исторического обзора.
Другое дело — русская «потаенная» и нелегальная зарубежная печать XIX–XX вв. В ней барковианские тексты были представлены давно, но из-за слабой изученности и доступности этого материала давать цельный обзор и тут преждевременно; остановимся лишь на нескольких эпизодах [124] . «Персональные» сборники стихов Баркова в нелегальной печати XIX в. нам неизвестны, правда, в подробно разбиравшемся уже очерке из несостоявшегося издания «Вакханалический певец» имеется указание в скобках: «В Германии издана книжка, собственно кажется в Дрездене, некоторых вакханалических стихотворений Баркова» [125] , но следов данного издания обнаружить не удалось.
123
Т. 1. Л., 1972. В других томах серии «Библиотека поэта» перепечатывался ряд переводов Баркова. Особо следует отметить подготовленный А. А. Морозовым сборник «Русская стихотворная пародия. (XVIII — начало XX в.)». Л., 1960, где во вступительной статье (еще до появления работ Г. П. Макогоненко) был дан анализ барковианы с ее характеристикой и рядом цитат, а драма «Ебихуд» (конечно, без указания ее заглавия) довольно увлекательно пересказана (см. с. 17–24 указанного издания).
124
Пользуемся случаем выразить глубокую признательность А. Б. Устинову за ценную помощь в наших изысканиях.
125
ЦГАЛИ, ф. 74, оп. 1, ед. хр. 1, л. 3.
Под именем Баркова книги стали выходить за пределами России в XX в. Все это была, конечно, не подлинная барковиана, а более или менее поздние образцы обсценной поэзии. Наиболее известный среди них — поэма «Лука Мудищев», напечатанная как сочинение Баркова в Париже в 1969 г., затем неоднократно переиздававшаяся (в том числе в Лондоне: «Флегон Пресс»). В том же лондонском издательстве в 1981 г. была опубликована небольшая поэмка «Пров Фомич», тоже приписанная Баркову и сопровожденная вступительной заметкой, составленной А. Флегоном по материалам статьи Г. П. Макогоненко; эта публикация была подписана «Г. П. Макогоненко, доктор филологических наук, профессор Ленинградского университета», хотя к изданию советский ученый имел отношение не большее, чем сам Барков. В Тель-Авиве издательство «Рассвет» начало серию «Памятники русской поэзии XVIII века» книгой «И. С. Барков. Утехи императрицы» [126] . Все перечисленные тексты написаны не менее, чем спустя столетие после смерти «Баркова И. С», а скорее всего, все они (возможно, кроме «Луки») — поэтический продукт уже нашего века. Ссылки на ряд неизвестных нам изданий обычно таковы, что и не вызывают особого желания немедленно с ними ознакомиться. Например, в издающейся в Риге С. Князевым газете «Sex-Hit» заметка о Баркове, предваряющая публикацию приписанной ему «описательной поэмы» (жанровое обозначение наше. — Я. С.) «Письмо к сестре», заканчивается библиографическим указанием: «„Сочинения и переводы“ его изданы в Санкт-Петербурге в 1872 году под редакцией А. С. (!) Венгерова. Издание сильно искажено опущенными местами. Полное собрание непечатных произ<ведений?> без купюр и искажений вышло в Риге в 1932 году» [127] . Вероятно, именно из этого издания и черпается «барковское» наследие редактором газеты.
126
О версии этого произведения, напечатанной в «Московских ведомостях», 1991, № 21 (33), см. в статье А. Зорина в наст. изд.
127
№ 1, с. 7. В № 3 помещен «Поп Вавила» (этот текст, впрочем, можно отнести ко второй половине XIX в.; нам известны его списки той поры), и тут же сообщается о готовящемся «более полном сборнике» Баркова «отдельной брошюрой»; его состав очевиден уже априори.
В 1986 году в Японии был отпечатан сборник «Венок Венере. Русские нецензурные стихотворения», где собраны материалы любительских списков второй половины XIX в. (о типе этой продукции и ее изготовителях кратко говорится в исследовании М. А. Цявловского). Открывается книга, естественно, подборкой «И. С. Баркова». Более удивительно, что первый текст на самом деле барковианский — «Ода пизде» («О! общая людей отрада…»). Такая «нечаянная удача» не является результатом специальных усилий редактора, а отражает структуру изготовлявшихся на продажу массовых сборников XIX в., в которых удержались и единичные произведения «Девичьей игрушки».
Эта поздняя рукописная традиция совершенно не изучена, хотя предварительные наблюдения показывают, что состав текстов тут характеризуется большей устойчивостью, чем можно было бы предполагать, а следовательно, поддается типологизации. Изучение процесса селекции произведений, произвольности их атрибуций, текстуальных новаций и случаев произвольной контаминации различных сочинений может дать любопытный материал для анализа массового вкуса и законов бытования литературы в этой специфической тематической области. Но выводы здесь преждевременны.
Не была проведена и серьезная работа по изучению ранних (XVIII — начало XIX в.) списков барковианы. Указания типа «разные, многие рукописи», «один из многих списков» и т. п. использовались не только первыми авторами, писавшими о Баркове (Новиков, Евгений Болховитинов и др.), но и учеными на протяжении всего XIX в. Ссылки на конкретные сборники появляются уже тогда, когда хорошие ранние списки становятся редкостью. С. А. Венгеров зафиксировал две изученные им рукописи, попутно охарактеризовав общее положение дел: «В настоящее время <…> полные списки встречаются очень редко, и те, которые попадаются, писаны много лет тому назад, обыкновенно в начале нынешнего столетия. Гораздо чаще можно натолкнуться на отдельные пьесы, причем, однако же, следует отметить, что слава „барковщины“ так велика, что Баркову сплошь да рядом приписываются вещи, которые совсем ему не принадлежат. Стоит только вспомнить, что Барков умер в средине прошлого столетия и уже по одному языку не трудно будет распознать, что значительная часть скабрезных стишков, попадающих в секретные тетрадки с его именем, им и писаны не могли быть.