Девки
Шрифт:
Егор повернулся к нему спиной. И в это время бухнулся в ноги Егору другой мужик, растерзанный на вид. Его звали Казанок.
— Корова пала. Не успел, Егор Лукич, должок вернуть. Обожди...
— Время не ждет. И разговоры не разговаривай, подавай деньги без промедления.
— До нового урожая только. Егор Лукич... Как перед богом... Первые снопы тебе...
— У тебя телка есть?
— Есть.
— Веди телку.
— Малы дети. Егор Лукич...
— Прежде чем заводить малых детей, надо подумать было, есть ли их чем кормить...
— Сделай божескую милость...
— Уговор дороже денег. И бог тут не при чем... Бог глупым не потатчик.
— Осенью с лихвой отдам...
— Э, чудак. Гривна в кармане дороже рубля за морем...
— Ну дышать нечем. Краюхи хлеба нету.
— Хоть в нитку избожись, не поверю. Ну, ладно. Обожду. За это дохлую корову дашь...
— Спасибо, отец родной. Век буду бога молить...
— Смотри... Копейка вон как достается. Минутки спокойной нету. Мотаюсь целыми днями. Меня обманешь — и бога обманешь. Носи в сердце страх божий. Без страха — никуда.
Егор пошел от него прочь, а мужик все стоял и не надевал шапку.
Вернулся Егор Лукич домой вечером. И вызвал работника в лавку: Яшка стоял, а Егор сидел на бочке с рыбой.
— У Казанка корова сдохла, — сказал хозяин. — Обдери ее да свези по утру в город. Там сожрут. Люди без понятия. Лягушек едят, всякую мразь — устрицы... морских раков — словом, всякую мразь и падаль. Заколи козу, продавай за баранину.
— Догадаются. У козы мясо постное, синее, сухое...
— Кто там чего поймет. Наложат в ресторанах специй и еще хвалить будут...
— Ладно, хозяин, заколю, свезу.
— Что слышно на селе?
— Говорят, свету конец скоро.
— Дураки. Кому плохо, тот о смерти и думает.
— Дескать, всего недостача: гвоздей, ситца, звезд на небе и тех меньше стало.
— Бабьи сказки. Кто там их наверху считал?
— Мор, болезни... Бабу нашли мертвую под мостом, без паспорта, теперь ожидают — приедут власти.
— Нищенка?
— Видать, побирушка.
— Ничего не будет. Кабы дельный человек был мертвым найден, это всех бы встревожило. Что касается болезней, мора — это знамение. Всегда помни о наказаниях свыше. Он порядок любит. Он хозяин на всем свете. Ему надо беспрекословно повиноваться... Еще что слышно?
— Матвей-дурачок говорил, якобы в чужих землях машину выдумали хлеба орошать. Подтянул облако, вот тебе и готово.
— Хвастает. Премудрость божью не пересилить.
— Это бабы передавали.
— Бабы? Научные люди давно определили, что бабий мозг достигает только двух фунтов весу. Дальше.
— Ревизия к свату Василию приехала, волостной член Петр Петрович. Насчет нашей скупки беспокоятся. Не иначе, как эти наши комсомолы подкапываются под тебя, Егор Лукич... «Сельская кооперация должна вырвать торговлю на селе у частника», — говорит Лобанов...
— Лобанов думал — капут нам... Нет! Наверху иначе рассудили. Да и в волости умные люди завелись... Петр Петрович — рассудительный работник. Выставку продукции лучших хозяев волости хочет устроить... Выставка покажет — кто первый и нужный человек на селе... Скажи старухе, чтобы самой лучшей закуски поставила... копченый балык с нижегородской ярмарки, пирог с груздями... земляничное варенье... А ты развесь портреты по стенам, везде, даже в конюшнике.
Обертышев Петр Петрович, член волисполкома по земельным делам, при царе был волостным писарем, другом урядника, при Керенском был эсером, при Советах в кандидаты ВКП(б) прошел. Маленький, юркий, с глазами хорька, с хищным взглядом, заявился к Канашеву вечером. Потирая руки и покрякивая,
дал снять Канашеву с себя лисью шубу, конфискованную у купца Сметанкина «для разъезда волостных работников», и молвил весело:— Как торгуем. Егор Лукич?
— Канитель одна, а не торговля, — ответил Канашев. — Налоги замучили. При Николае-дураке было вольготнее...
— Времена тяжелые, Егор Лукич. Государству надо от наследия капитализма освобождаться в муках. Чего поделаешь?.. Дите и то в мухах рождается...
— Слов не говоря... по библии второй человек на земле был уже убийцей, хуже — братоубийцей... Но мы к общему благополучию стремимся... К равенству и братству... Только у Лютова Петра государственный хлеб жуют десятеро, а у меня четверо, а налог я и за него плачу... Ему почет в Совете, а мне нет... Дети и те между собой говорят на улице: «Им легко живется, они бедняки...» Неужели все мы к тому стремились, чтобы завидовать бедняку?
— Не сетуй, Егор Лукич, на свое счастье...
— Кабы мы чужую копейку прикарманивали, — ввязалась старуха, вынося пироги с груздями, — бог не дал бы нам счастья. А мы честно живем, и бог нам за это посылает...
Поставила шумящий самовар на стол, зажгла большую лампу. Стало тепло, уютно. Петр Петрович с нетерпением взирал на колбасу, нарезанную кружочками, на пирог, на бутыль самогонки. Канашев налил ему в стакан, на котором было написано: «Ее же и монаси приемлют», — и сказал:
— Водка кровь полирует... Будь здоров. А меня уволь: не употребляю, пост...
— Предрассудки. Бога люди выдумали...
— Значит, надо было. Без пользы никто ничего не выдумывает...
Краснея от вкусной закуски, от первосортного самогона, Петр Петрович говорил:
— Теперь особая тактика к торговому человеку вышла. Явное поощрение. Опять-таки насчет выпивки, партийному человеку в меру не возбраняется. Специальный декрет есть.
Канашев ответил:
— Мы, торговые люди, всегда коммунизм понимали. Мы не против. Пущай коммуна строится, только бы нас не трогала. Мы идейному народу всей душой. Живите своими идеями, бог с вами, живите. Но и другим жить по-своему не мешайте. И притом же мы грязной практикой заняты, пашем, торгуем, строим... кормим идейных людей. Ну и оставьте нас с нашим делом в покое, не вникайте в него... Нет, вникайте... смотрите, чего купил, где достал, кому и когда продал...
— Мы должны программу соблюдать. Торговали бы честно, без обмера, без обвеса, работников бы лишних не держали.
— Не туда смотрите вы, партийные. Мне старики сказывали одну историю. Наш мужичок пришел в церковь, а штаны надел прорехой назад. Молится мужичок усердно, кланяется низко, а прореха при нагибании открывается и обнажает его зад. Подошел староста церковный, дал ему затрещину: «Срамное место в церкви кажешь...» — «Не туда смотрите, — ответил мужичок, — глядите на икону, а не на мой зад».
Петр Петрович весело засмеялся.
Совершенно серьезно Канашев продолжал:
— Вся задняя сторона жизни вас привлекает. Наши грехи да ошибки считаете... А благодеяния наши в расчет не берете... Я болото осушил, буду лесопилку ставить, в ход мельницу пустил, при комбеде все пришло и упадок. Одной картошки отвожу в город рабочему классу сотню телег... Мясо, лен, пшеницу... Работу людям даю... А вы мне только в зад смотрите... Старики нам завещали: веревка крепче с навивом, а человек с помощью... Помогайте нам... Иной раз и новое должно пойти на совет к старому... Не гнушайтесь нами, и социализм обеспечен...