Девочка и Дорифор

Обрывки всех наречий, ропот дикий,

Слова, в которых боль, и гнев, и страх,

Плесканье рук, и жалобы, и всклики

Сливались в гул, без времени, в веках,

Кружащийся во мгле неозаренной,

Как бурным вихрем возмущенный прах.

И я, с главою, ужасом стесненной:

«Чей это крик? – едва спросить посмел.
–

Какой толпы, страданьем побежденной?»

И вождь в ответ: «То горестный удел

Тех жалких душ, что прожили, не зная

Ни славы, ни позора смертных дел.

И с ними ангелов дурная стая,

Что, не восстав, была и не верна

Всевышнему, средину соблюдая.

Их свергло небо, не терпя пятна;

И пропасть Ада их не принимает,

Иначе возгордилась бы вина».

И я: «Учитель, что их так терзает

И понуждает к жалобам таким?»

А он: «Ответ недолгий подобает.

И смертный час для них недостижим,

И эта жизнь настолько нестерпима,

Что все другое было б легче им.

Их память на земле невоскресима;

От них и суд, и милость отошли.

Они не стоят слов: взгляни – и мимо!»

И я, взглянув, увидел стяг вдали,

Бежавший кругом, словно злая сила

Гнала его в крутящейся пыли;

А вслед за ним столь длинная спешила

Чреда людей, что, верилось с трудом,

Ужели смерть столь многих истребила.

Признав иных, я вслед за тем в одном

Узнал того, кто от великой доли

Отрекся в малодушии своем.

И понял я, что здесь вопят от боли

Ничтожные, которых не возьмут

Ни Бог, ни супостаты Божьей воли.

Это про меня, подумал подсудимый. «Не знаю ни славы, ни позора смертных дел». Да. «Меня свергло небо, и пропасть ада меня не принимает». Нехорошо. «Ничтожный, которого не возьмут ни Бог, ни супостаты Божьей воли». Помилуйте, господа, помилуйте. Сжальтесь над обыкновенным, простым человеком, попавшим в безвыходное положение. Совершенно так, без надобности очутиться вдруг полновесным негодяем, признайтесь, не каждому в радость. Далеко не каждому. Но что делать? Придётся во всём подсобить обвинению, как ни крутись, хотя прокурор ещё возводит вверх не приглаженные брови, и новичок-адвокат, отметя поиск полезной былинки в зарослях бурьяна и опустив лупу в нагрудный карман, ёрзает на скамье, с затухающей надеждой сощуривая взгляд в оставленные им сорняки. Остаётся со вздохом покинуть холодное помещение суда, развести руками и, поддаваясь исключительно личному разумению, убраться в темницу никому ненужных дел.

Папа снова перешёл в сопредельную тесную комнату с диванчиком.

А мы немного добавим от себя, ступая по избранному пути наших авторских забот и оглядываясь оттуда на самоосуждённого подсудимого. Этот человек, размышляющий о воображаемых судебных экивоках, был сегодня уволен с работы. Сразу с двух работ: считающейся основной, и той, которая по совместительству. Работа, конечно, неглавная. Та, и другая, обе неглавные. Судьбы они почти не затрагивают. Случилась обыкновенная проходная неприятность полусредней руки. И сие дополнительное обстоятельство особо не огорчает, даже вовсе не занимает, поскольку первостепенного вопроса о возникшем сегодня невостребованном положении оно решительно не касается. Эти увольнения – часть невинно бытового уклада, и мы заговорили о них тут чисто вскользь. По пути, оно и есть по пути. Чуть-чуть отвлеклись. Для заметки. Отошли от чего-то подлинно стержневого, от слишком отчаянной сложности состояния души и ума. И герой наш, прищурившись, поскольку снова оказался без очков, глянул на физиономию нашу и махнул рукою, будто стряхивая с неё воду. Действительно, этот факт лишения двух неглавных работ не утолстил и не обрезал сюжетной линии данного нашего труда. Можно и не обращать на него внимания.

Но обозначенная нами пространственно многомерная дума папы, что к тому же небывало широка в охвате времени, увела-таки мысли в никем не постигнутые области, далеко отбросив внезапно произошедший самосуд вкупе с чужеродной обескураженностью. Она вроде бы тоже куда-то отклонила его и нас от канвы повествования. Мысль круто передвинулась и охотно устремилась в дальние-дальние, доисторические, а правильнее заявить, вообще во внеисторические, надисторические, метаисторические или даже параисторические области бытия.

Папа опустился на диван. Потом прилёг на него навзничь, подложив руки под голову.

– Оф-оф-оф, – произвёлся звучный вздох, единовременно с искрой мысленного намерения развить весьма заманчивую свежую думу о самой, что ни на есть причинности бытия человеческого. И чуткие размышления, всегда готовые трудиться, без разминки, прямиком пустились как раз туда, к изначальному истоку покрытия земли культурным слоем.

Девочка, тем часом, возвратилась к рисовальному труду, начатому ещё с утра, полагая нагнать упущенное время и немного продвинуть художественное дело до того, как отец вспомнит о родительской деятельности на поприще воспитательном. «Хорошо, сразу не посмотрел. Дерево спасло», – подумала она с удовольствием.

Пока суд да дело, мы, памятуя о недоумении папы, возникшем при оценке себя с точки зрения социума, сами попытаемся кое-что понять. Не бывает, чтобы у живого человека напрочь отсутствовали мотивы для ощущения чего-то значимого, но будто народившегося вдруг, на ровном месте, ни с того ни с сего и с панталыки. Мотивы, иначе говоря, побуждения, конечно, есть всегда. Они постоянно гудят и не прекращаются даже во время сна. И заранее подготовленные, и возникающие спонтанно. Это свойство жизни такое. Мотивы, если можно так выразиться, главнее чувств. Они ими руководят. Ведь, без должной подоплёки – и непредсказуемый случай вездесущей вседозволенности вынужден скучать от безделья. Даже с неба ничего просто так не падает. Почти. Мотив для ощущения есть, но само это ощущение может несколько запоздать в силу чрезвычайного капризничанья. Порой. Запоздать, задержаться, прийти позже. Предположим, что всамомделешнее и весьма значимое происшествие где-то свершилось, прошло, свернуло за угол и будто бы пропало втуне, а вас оно вроде бы и не думало касаться. Оно оказалось вами незамеченным. Обманчиво это. Чувство его не заметило. А мотив, тот впал на него в резонанс, но тихо-тихо. И гудит он себе, гудит, сливаясь с общим фоном бытия. Давным-давно был тот случай. И вот, его ясное ощущение вдруг и проявилось пред вами, лишь теперь оно обнаружилось прямо, как говорится, на пороге только что распахнутых дверей ваших чувств. Оно тогда, в своё время было чем-то приторможенным, не показывало себя из-за чьих-то затылков. А ведь эти давненько произошедшие дела были весьма нешуточными. Только чувства их тогда не нащупали. Помешало что-то, затмило. Не произвелось в тот миг достойного впечатления. Вроде и не случилось ничего. Наверное, другие житейские разбирательства, более близкие, плотно застилали внутренний и наружный кругозор человека, не допуская оглядки. А, спустя долгое время, как говорится, дошло. Мотив дал громкость. И – жёсткое томление в груди. Получайте, господа, разгадку мнимой беспричинности дурацкого положения папы. Оказывается, посещают нас не только хорошо известные предчувствия, предугадывания событий судьбоносного нрава, эдакое нытьё душевное. Попадаются, бывает, ещё и наоборот, некие послечувствия в качестве того же нытья и стона. Мы думаем, надо полагать, каждое из человеческих ощущений имеет отдельный, непокорный нрав, и не всегда мгновенно отзывается на события, пытающиеся их раздразнить. Ощущения порой живут вообще независимой внутренней жизнью и даже упиваются ею сполна, поражаясь хитросплетением всяческих местных каналов, их точащих. И вовсе не обращают внимания на, казалось бы, очевидные пинки судьбы. А ещё они подвержены обыкновенной заторможенности. Оттого-то существенно отстают от этих, с виду явных, но не сразу пойманных эпизодов. Одним словом, не обязательно возникают эмоции переживания того или иного события своевременно, иначе говоря, актуально. Событие – на виду, на слуху, даже на ощупь, а чувствами невидимо. Были где-то поодаль. Или отвернулись в нужный момент. Или задержались. Не успели они или не захотели соприкоснуться с тем или иным простеньким приключением, на первый взгляд к судьбе положительно не относящимся. Но мало-помалу те запоздалые чувства без труда оседают и рассредоточиваются по живому телу, совпадают там с частотами не стихающего мотива, незаметно разъедая спящее сознание. А когда-нибудь потом, по вольному разумению, невпопад, целиком не ко времени – отверзывается, знаете, в груди жгучая дыра. Это подспудные червоточные ощущения чего-то случившегося, но не сразу замеченного, разъели-таки сознание человека. Сработал мотив в роли замыкания цепи между незамеченным событием и ощущением его. Ох, и ощутил человек, наконец, жгучее давнишнее. Прорвало. Заныло, застонало. Загудело созвучно незатихающему мотиву. Случается. Но редко. Послечувствия.

Хорошо. После того, как мысли папы, ранее ушедшие от этой темы размышления, возвратятся, то есть, выплывут из глубокого погружения в иные пространства и времена, вовсе не соприкасающиеся с научной историей человечества, мы сразу поможем ему разгадать нынешнее положение вещей, не слишком приятно соприкасающиеся с ним. Попробуем, в меру нашей осведомлённости, припомнить ему давние и недавние события, которыми он обзавёлся на поверхности и в глубинах обычного жизненного пространства и в русле обычного времени. О том припомним, что материально произвелось, но никакими ощущениями не обозначилось. Эти эпизоды, пожалуй, сориентируют папу в изучении личных откровений. Позволят кое-что прояснить и найти ответ на вдруг обнаруженный жгучий вопрос. Подождём.

А размышления папы, всегда готовые трудиться, без разминки и без оглядки, действительно прямиком кинулись к зачину покрытия земли культурным слоем.

«Райские кущи в архитектуре не нуждались. Они ею сами являлись. И архитектура в известном нам виде, выплеснулась из небытия – именно взамен потерянных нами райских кущ, родных кущ, когда мы оказались выброшенными на дикую землю. Она пришла из пространства иного и явилась вроде мачехи в новой среде обитания человечества. Но потом, спустя никем не замеченное время, стала настоящей попечительницей рода человеческого, даже поистине родной матерью, той матерью, которая породила всю нынешнюю человеческую культуру цивилизации. И её вынужденное материнское служение раскрылось почти сразу после взросления первого чисто земного человека, а именно, Каина», – с несокрушимой метаисторической правильностью и почти художественным словом думал папа. – «А почему»?

«Потому что Каин до того был возделывателем земли, которая до него и без него производила колючки», – отвечал папа себе. – «Он же – чисто земной человек. Поэтому Каин и есть возделыватель той скудной земли, способной самостоятельно, без него, производить одни, так сказать, волчцы и прочую растительность, непригодную для человеческой еды. Каин – преобразователь бесплодной для человека земли в землю плодородную. А, начав преобразовывать землю, он уже остановиться не мог на этом азартном поприще. Мало того. Ради продовольственного земледелия непременно ему надобно сочинить орудия: плуги, бороны, серпы. И ёмкости нужны всякие. Для хранения урожая. И укрытия такие-сякие от непогоды. И канавки всякие для надёжного распределения воды на полях своих. И дом, в конце концов. Это уже не шутки. Это вообще занятие основательное. Значит, надо изобретать прочные, твёрдые материалы. Когда отец его, будучи райским жителем, возделывал тот рай – жёсткими орудиями не пользовался. И хранением урожая не озабочивал себя. В кущах всё поддаётся голым рукам. Плоды – неизменно под рукой. Нет ничего лишнего. Даже ни одной лишней души. Но вместе с тем, неизменно есть запас для чего-нибудь нового. Или для кого-нибудь. Запас лишним не бывает. Это не роскошь капризного хозяина. Запас – предусмотренная необходимость. Обширный. Потому что рай безграничен в возможностях. А вот, скажем, другое место, ад – закромами не отягощён, такое в пламени даже противопоказано. В аду ведь нет ничего пространственного, даже вообще пространства нет, увеличиваться нечему. В нём затаился один лишь огонь времени, каверзно сжигающий все мосты для возвращения в пространство». – Метаисторический мыслитель ненадолго задержался на эвристическом определении сущности ада как вместилища исключительно чудовищного времени, поддакнул себе и подался на все четыре стороны пространств. – «А отцовский рай недолжно допускать до недостачи. В противном случае – скандал. Но заметим: рай и разлад – несовместны. Потому и запас непременно обнаруживается всегда кстати. В том его основная суть. А главное – Бог не снабжал человека, то есть отца Каина, удобными средствами производства, когда задавал ему первостепенное занятие в раю. Божественная культура самопроизвольна и никакими орудиями не обременена. Орудия труда – не Божья забота», – папа широко раскрыл глаза, затем сощурился и расслабил веки. – «А ту землю, которая простиралась вне рая, иными словами, вне настоящего отчего дома, голыми руками не возьмёшь. Тут смекалка нужна».