Девочка и птицелет

Но вот минуло немного времени, и начальника главка В. Л. Костенко пришлось уволить с работы. В приказе министерства приводились те же самые факты, которые так легко отрицались в опровержении: В. Л. Костенко сняли за приписки, за обман государства, за зажим критики и грубость с подчиненными. Больше того, открылись такие обстоятельства, которых я даже не подозревал: акт финансовой ревизии показал, что В. Л. Костенко был просто нечист на руку.

После этого шли выписки из документов, и мой папа критиковал министра за то, что министр защищал "честь мундира". А заканчивался этот фельетон теми же словами, какими он начинался:

Я больше не пишу фельетонов. И искренне восхищаюсь гражданским мужеством и готовностью к самопожертвованию литераторов, отдавших свои перья этому, увы, нелегкому жанру.

— Вот дает! — совсем как егерь дядя Тима сказал Коля, когда дочитал фельетон. — Здорово!

Я помолчала и предложила:

— Пойдем к нам... Пообедаем вместе.

— Я вообще-то не голодный, — ответил Коля. — А твои родители уже дома?

— Нет, — сказала я. — Мы пообедаем вдвоем.

Коля повеселел и ускорил шаги. Я еще прежде замечала, что он стесняется моей мамы. Да и папы тоже.

Дома я сказала Коле, чтобы он помыл руки, и неожиданно для самой себя вдруг решила:

— Сейчас приготовим бульон с яйцом. Будешь есть?

— Давай, — ответил Коля. — Мне все равно.

— А на второе — макароны с мясом. Это называется "по-флотски". Нужно их только разогреть на сковородке.

Бульон с яйцом мне но удался — почему-то свернулся белок, и в бульоне плавали хлопья. Но Коле это блюдо очень понравилось, и когда я предложила ему добавки, он сказал: "Давай".

За обедом он снова вспомнил о фельетоне и заметил:

— Нужно было купить две газеты. Чтоб матя почитала.

— Можешь взять, — ответила я. — Папа принесет еще газет. Он всегда приносит, если там напечатана его статья.

— Спасибо, — сказал Коля, когда мы доели все макароны. — Я пойду. Я еще домой должен зайти, отнести авоськи... А потом мы с Витей задумали одну штуку...

Он встал из-за стола и тихо, чуть-чуть подергал меня за косичку. Мне очень хотелось растрепать ему волосы, но сейчас я почему-то не решилась это сделать.

Коля ушел, а я помыла посуду и села за уроки.

Теперь мы готовили уроки по очереди — один сделает, а остальные у него потом списывают. Даже Лена Костина списывала алгебру у Сережи и удивлялась потом, почему у задачи не сходится ответ.

Я еще не успела закончить уроки, как вернулись с работы мои родители. Очевидно, папа зашел за мамой в ее проектное бюро.

— Скорее, — сказала мама, — одеваться! Лялька! Надень красный пуловер, который я тебе привезла из Ленинграда. Он тебе идет. Поедем в ресторан и устроим пир на весь мир. Умираю от голода.

Они были очень веселы, папа смеялся и ткнул меня пальцем в живот.

— Я не поеду, — ответила я. — Я уже обедала. И я еще не сделала уроков.

— Ну и ну! — закричала мама из кухни. — Лялька объелась макаронами. Но от мороженого и шампанского ты, конечно, не откажешься. А уроки сделаешь потом.

— Нет, — сказала я. — Я не поеду.

Папа посмотрел на меня с веселым удивлением. Очевидно, он не мог понять, как человек может отказаться от мороженого. И от шампанского.

— Ты видела газету? — спросил он. — Там фельетон. И, на этот раз, говорят, смешной.

— Смешной, — согласилась я. — Только ты сам говорил прежде, что не понимаешь, как над этим можно смеяться.

— Вот оно что! — прищурился папа. — Можно, Оля. И нужно. Над подлостью, над жадностью, над тупостью, может быть, действительно не стоит смеяться, пока они действуют. Но когда их преодолели, когда их победили, над всем этим необходимо смеяться. Победители всегда смеются...

Я подумала, что иногда смеются и побежденные, только не сказала этого вслух.

— А ты в самом деле больше не будешь писать фельетонов? — спросила я.

— Буду, — ответил папа. — Это просто литературный прием. Ведь то, что сегодня напечатано, — это и есть фельетон. А кроме того, я готовлю еще одну бомбу... И врежу — с нездешней силой... Собирайся же, Оля.

— Нет, нет, — повторила я. — Я не поеду.

— Никто так не умеет испортить радости, как наша дочка, — процедила мама сквозь зубы, в которых держала шпильки. Она причесывалась. — Поедем, Коля, а она пусть сидит дома. Да и вообще, где это видано — таскать детей по ресторанам?..

Я ничего не ответила и снова уткнулась носом в учебник физики.

Как скоро люди все забывают! И мама, и папа уже не помнили, что у Коли погиб отец.

Мама недавно говорила папе, что теперь у нас снова все благополучно, что пора уже забыть обо всех этих неприятностях, пора жить нормально и смотреть на окружающее нормально, что нельзя из-за отдельных случайностей, которые неизбежно бывают со всяким, озлобляться и смотреть на мир сквозь черные очки.

Но у нас не было все благополучно, и в этом мире не было все благополучно, если Колиного папу убили, если Колина мама больше не плакала, а постоянно улыбалась этой своей приклеенной улыбкой, если Коля все время ежился, как от холода.

Когда мои родители ушли, я снова подумала, что смеются не обязательно победители. Я стала перед зеркалом и попробовала посмеяться. Я смеялась, но мне даже самой было немножко страшно — такое у меня было ненормальное выражение лица и такой дурацкий смех.

И все-таки я проявила силу воли: отказалась от мороженого, которого мне очень хотелось, и не заплакала, а посмеялась над своими огорчениями.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В этой семье — все юмористы. Наташка ходит, как Чарли Чаплин — носки у нее смотрят в стороны. Мы вместе с ней шли в школу, я сегодня вышла пораньше.

— Кем ты будешь, когда вырастешь? — спросила я у Наташки.

— Кондуктором, — ответила она, не задумываясь. — Почему?

— Говоришь людям, где выйти... И много денег.

— Не очень много, — возразила я.

— Очень, — сказала Наташка. — Я видела. Оказывается, она считает, что кондуктор все деньги, которые получает от пассажиров и кладет в сумку, берет себе.

— А я знаю, какой будет фокус, — искоса поглядела на меня Наташка. Только не скажу.

— Ну и не надо.

Если бы я попросила: "Расскажи", может быть, Наташка и промолчала бы.