Девочка из Ленинграда
Шрифт:
Арина Павловна потянула ее за руку:
— Пойдем, Раечка, пойдем…
Они шли днем и ночью.
Бабушка с трудом переставляла ноги, а Вовка уже совсем не мог идти, и его нес на своей единственной руке Никанор Петрович.
Кто-то сказал, что еще день и ночь, и они будут в Харькове. Но люди так ослабли, что падали на ходу. На одном из полустанков Северов попытался посадить беженцев на поезд. Но вагоны были переполнены, люди висели на подножках, стояли на буферах, сидели на крышах.
Пришлось тут заночевать, потом снова шли без отдыха весь день.
День подходил к концу. Солнце опускалось за горизонт, в тучи, и закат полыхал багровым пламенем. Все предвещало дождь, а кругом — голая степь, укрыться негде. Неужели не попадется никакое селение?
Ветер усилился. Черные тяжелые тучи гигантской чугунной заслонкой закрывали небо. Быстро темнело. Впереди — далеко-далеко на черном небе вспыхивал свет: не то зарницы, не то разрывы зенитных снарядов.
Стало совсем темно. Ветер разметывал полы одежды, срывал платки, фуражки. Упали первые крупные капли дождя, а через минуту-другую уже ледяные струи хлестали вовсю.
Никанор Петрович предложил перейти через железнодорожное полотно и собраться поплотнее в круг.
На той стороне, за высокой насыпью, ветер действительно был слабее. Но от дождя она не спасала. Ноги уже не держали, и люди опускались на мокрую землю, натягивали на голову одежду. Рая прикрыла Вовку своей курткой. Рядом с Вовкой сидела бабушка, обняв внука за плечи. Рая почувствовала, как по спине побежали мурашки. Зубы начали выстукивать дробь. При вспышке молнии Рая увидела лицо бабушки; оно было бледным, почти синим.
— Бабушка, застегни пальто — простудишься! — сказала Рая, но Арина Павловна, наверное, не расслышала, и тогда Рая сама, на ощупь застегнула пуговицы.
Время от времени на минуту-другую дождь затихал, но вспыхивали молнии, быстрые, зловещие, — за ними следовали удары грома, сотрясающие небо, и после каждого такого удара дождь лил с новой силой.
Все уже давно промокли до нитки, а дождь не переставал, и, когда он немного стих, Никанор Петрович крикнул:
— Товарищи! Поднимаемся! Надо идти…
О, как неохота было подниматься! Едва шевельнешься — мокрое белье касается тела, и все внутри сжимается от холода.
— Поднимаемся, поднимаемся! — покрикивал Никанор Петрович, подходя то к одному, то к другому, помогая встать.
Они шли несколько часов в темноте. А когда наступил рассвет, на горизонте сквозь голубую дымку проступили контуры большого города. Это был Харьков.
Он знал её отца
Вокзал, привокзальная площадь, перроны — все было забито беженцами из западных областей. Ожидали поездов, чтобы ехать дальше — на Кавказ, в Сибирь, Среднюю Азию. А их не было вовсе или проходили совершенно переполненные, и билеты на них не давали. Лишь беспрестанно следовали воинские эшелоны — то с солдатами, то с военной техникой.
Уже третий день Арина Павловна стояла в очереди за билетами. В вокзале было душно, и Рая с Вовкой почти все время находились на перроне, пристроившись на скамье.
На Вовку было больно смотреть: ноги отекли, стали словно стеклянные; личико бледное, одутловатое,
глаза провалились. Рая очень боялась за него. Она развязала рюкзак, достала краюшку хлеба, отломила кусочек, протянула Вовке:— На, поешь немножко. — Себе отщипнула лишь крошечку и не проглотила, а стала сосать. — Вова, ты посиди тут, а я схожу к бабуле: узнаю, не дают ли билеты. Только никуда не уходи, слышишь?
— Не уйду, — чуть слышно пролепетал мальчик: у него было так мало сил, что ему не хотелось даже говорить. От слабости его все время клонило в сон.
Рая с трудом пробилась к очереди. Бабушка не стояла, а сидела в углу, на полу, прислонившись спиной к стене. Глаза ее были полузакрыты, на исхудавшем лице горели красные, лихорадочные пятна.
— Бабуля, что с тобой? Заболела?
— Нет, нет, ничего, внучка… Просто притомилась. Вот отдохну и встану.
— Тут душно. Иди посиди с Вовкой, а я постою в очереди.
Она провела Арину Павловну на перрон, усадила на скамейку и вернулась к кассам.
На улице уже стало смеркаться, а билетов все не давали. Рая пошла проведать своих. Ни бабушки, ни Вовки на скамейке не оказалось: на их месте сидели какие-то пожилые женщины, держа на коленях большие узлы. Рая уже хотела бежать вдоль перрона, как увидела бабушку. Она лежала на разостланном пальто рядом со скамьей с открытыми глазами. Около нее сидя спал Вовка, зажав в кулачке корку хлеба. Рая подошла, присела на корточки.
— Бабуля! — тихо позвала она, чтобы не разбудить Вовку.
Бабушка посмотрела на нее, но, кажется, не узнала. Глаза ее были сухие, воспаленные, и вся она горела, словно в огне. Несомненно, бабушка простудилась в ту ночь, когда их застал ливень в степи. Что же делать? Надо разыскать Никанора Петровича.
Рая бросилась в вокзал. Она протискивалась от одной очереди к другой, от кассы к кассе, наконец увидела Северова.
— Никанор Петрович! Бабушке плохо!
— Где она?
— На перроне.
Северов взял Раю за руку и, пробивая плечом дорогу в толпе, вывел девочку из вокзала.
— Вон там, — показала Рая.
Арина Павловна действительно была очень плоха.
— Надо в медпункт ее, — сказал Никанор Петрович. — Ты подожди здесь, а я сбегаю узнать.
Медпункт был забит больными, главным образом детьми. Дежурная сестра сказала, что доктор, как освободится, придет посмотреть больную.
Никанор Петрович вернулся на перрон. Прошло уже около часа, а врача все не было. Увидев проходивших мимо троих военных — майора, капитана и лейтенанта, Северов обратился к ним, рассказал об Арине Павловне.
— С нею двое внучат. Отец на фронте. Мать по дороге фашисты убили. Без бабушки пропадут ребята… Я ходил в медпункт: обещали прислать доктора, но до сих пор нет. Может, вы поможете?
Майор подошел к старушке и склонился над ней.
— Ну, что с ней, Мамед? — спросил капитан.
— Боюсь, что пневмония… Сейчас я сам схожу в медпункт.
— Пойдем вместе… Надеюсь, слово военного корреспондента не будет лишним.
— А я, с вашего разрешения, в штаб, — сказал лейтенант — низкорослый, белобрысый, лет двадцати пяти. Он козырнул и, задрав подбородок — наверное, чтобы казаться выше, — пошел к выходу.