Девочка из снов

— Сегодня четверг, — пожимаю плечами. — Я всегда его навещаю по вторникам и четвергам. Или мне теперь нельзя этого делать?

Акай сощуривается. Его монгольские глаза превращаются в две узкие-узкие щелочки.

— Ты же знаешь, что вольна делать все, что угодно!

— Ну, тогда о чем наш разговор? — я улыбаюсь ласковой кошечкой. — Давай лучше что-нибудь приготовим на завтрак. Чего бы ты хотел?

— А ты не знаешь? — он тоже добавляет легкости в наш разговор. Касается пальцами подбородка, настойчивым движением запрокидывая мою голову. А когда наши глаза встречаются, соскальзывает на шею и дальше… вниз. Ловит сосок, зажимает его между пальцев и легонько оттягивает.

И ведь я уже привыкла. Ко всему. Я смирилась. Но почему-то в этот раз… Не могу. Кажется, если он на меня взберется — я просто сдохну. Господи, ну почему он не переключится? Почему не найдет себе новую жертву? Юную и невинную. Из тех, что ему по вкусу больше всех остальных.

И что потом? Сломает жизнь еще и ей? — не вовремя просыпается голос совести. Это, сука, даже смешно. Почему я думаю о других? А обо мне? Обо мне кто подумает?

— Знаю. Но перед этим тоже не мешает подкрепиться.

Переплетаю свои пальцы с его и тяну за собой к дому. В моих хоромах Акай чувствует себя полноправным хозяином. Он с уверенностью открывает шкафчики, достает продукты и необходимую для их приготовления посуду. Акай придерживается мнения, что готовить должен мужчина. А я гожусь лишь на подсобные работы. Вроде очистки овощей.

— Будешь кофе?

— Лучше завари чайку.

Я достаю коробку с заготовленным баданом. Обдаю заварник кипятком. Засыпаю несколько ложек заварки. А когда Акай отворачивается к плите, быстро добавляю еще кое-какие травки…

Мы завтракаем. Он пьет чай… Я — свой единственный за день кофе. К счастью, то ли мое снадобье оказывается сильнее, чем я могу надеяться, либо Акай и сам не слишком настроен, но в этот раз у нас обходится без секса.

Поправляю волосы перед зеркалом и тянусь к ключам.

— Я тебя отвезу.

— Только отвезешь? Или, может, в кои веки проведаешь сына?

Я не знаю, какой черт дергает меня за язык. Богдан — личное поражение Акая. Разочарование всей его жизни. Встреч с ним тот избегает, как огня. Будто боится, что его болезни заразные. Хотя ни ДЦП, ни глубокая степень аутизма моего мальчика к такому роду заболеваниям не относятся.

На самом деле это ужасно… Ужасно, что наш ребенок — моя единственная возможность напомнить его отцу, что он не всесилен.

Я не знаю, какой черт дергает меня за язык. Богдан — личное поражение Акая. Разочарование всей его жизни. Встреч с ним тот избегает, как огня. Будто боится, что его болезни заразные. Хотя ни ДЦП, ни глубокая степень аутизма моего мальчика к такому роду заболеваниям не относятся.

На самом деле это ужасно… Ужасно, что наш ребенок — моя единственная возможность напомнить его отцу, что он не всесилен.

Акай дергает меня за руку. Легонько так. Чтобы не причинить боли. Он никогда не применяет ко мне силу. И очень этим гордится. Сгребает рассыпавшиеся по спине волосы, собирает их в хвост и так же не больно оттягивает те книзу.

— Конечно. Раз ты так этого хочешь.

В ПНД1 всех женщин обычно стригут под машинку. Меня подстричь не успевают. Потом довольно долго меня будет преследовать мысль о том, какой была бы моя жизнь, не поломайся та чертова машинка? Вдруг он бы не обратил внимания на меня, такую же, как и все, лысую? Но следом за этим я думаю, как бы жила, если бы он прошел мимо… На тот момент мне было всего восемнадцать. Как бы сложилась моя жизнь? Вряд ли хуже.

С Акаем мы знакомимся в ПНД, да… Я — образцовая пациентка, которую не грех показать высоким гостям. Он — крупнейший в крае меценат, приехавший к нам, чтобы у журналистов появился еще один повод для репортажа.

Я до сих пор в деталях помню тот день. Его огромную медвежью фигуру в темном костюме. Брезгливый взгляд, который, достигнув меня, скользит по инерции дальше, но все ж… возвращается. И наш первый с ним диалог.

— Эй! Каргилова… С тобой хочет поговорить Акай Аматович…

— О чем нам с ним разговаривать? — я удивленно хлопаю ресницами.

— Понятия не имею. Но если ты ему хоть слово лишнее скажешь, будешь у меня на аминазине до конца жизни сидеть. Поняла?

Что такое аминазин, я уже действительно поняла… Сидеть на нем до конца жизни не хочется. Но когда Акай Аматович будто невзначай начинает меня расспрашивать, я рассказываю ему все, как есть. Без прикрас. Мне плевать, что будет дальше. Я жмурюсь от счастья. Потому что мне, наконец, удалось пройти чуть дальше павильона, аж до самых берез с нежными только-только распустившимися листочками. Они так сладко пахнут… И он тоже пахнет. Я зачем-то беру его лапу, тогда совсем его не боясь, и зарываюсь в нее лицом.

— Что ты делаешь? — спрашивает он довольно ровно.

— Нюхаю, — я тушуюсь, с запозданием сообразив, что веду себя сейчас, наверное, и впрямь, как безумная. Опускаю ресницы, заливаюсь краской стыда. Хочу выпустить его руку, но он не позволяет. Напротив. Задерживает ту в моей ладони.

— И чем же я, по-твоему, пахну?

— Свободой, — едва слышно отвечаю я, и буквально в ту же секунду наш разговор прерывает заведующий.

— Что ты ему сказала, Каргилова?

— Ничего лишнего.

Я покладиста, как никогда. Но вечером мне все же колют аминазин. Видимо, для профилактики. Впрочем, в этот раз я ведь тоже их обманула. Поэтому не обижаюсь.

— Что тебя так развеселило? — интересуется Акай. Я трясу головой, сбрасывая с себя обрывки давних воспоминаний.

— Да так. Вспомнила нашу первую встречу.

— С улыбкой? Это что-то новое.

— Да брось. Сколько лет прошло… Не все ж мне тебя…

— Ненавидеть? — подсказывает Акай. На его лице ни тени улыбки. Ну, вот как наш разговор зашел так далеко?

Остаток дороги молчим. Приземляемся на единственной в городе вертолетной площадке и до клиники едем на машине.

Нашему с Акаем сыну уже пятнадцать лет. Почему уже? Да потому, что ему никто не давал и двух. За все свои богатства и власть Акаю приходится платить высокую цену. Наверное, больше всего в этой жизни он хочет увидеть свое продолжение в ребенке, но… Один сын, рожденный в законном браке Акая, погибает еще в юношестве. Со вторым Акай прерывает общение по собственной воле, когда узнает, что тот тяготеет к женской одежде. Еще несколько беременностей госпожи Темекай заканчиваются выкидышами на разных сроках. В общем, когда беременею я, Акай едва с ума не сходит от счастья. Но и в этот раз его ждет удар. Иногда мне кажется, что болезнь Богдана он переживает даже тяжелее меня, его матери. Или же то, что я больше не смогу родить вовсе.