ДЕВОЧКА В БУРНОМ МОРЕ

От морской болезни не осталось и следа. Яркое солнце, прозрачное, бесцветное небо и, что там ни говорил боцман, сказочные хрустальные корабли в море создавали праздничное настроение.

Вечером впервые после шторма собрались к ужину в кают-компании. Антошка чувствовала себя равноправным членом за этим столом. Она хорошо поработала и проголодалась. Сегодня пода-ли суп, дымящийся, распространявший вкусный запах мяса, перца, лаврового листа. Все дружно и весело ели. Пикквику тоже налили полную мисочку мясного супа. От жадности у него даже вздрагивал хвостик, мордочкой толкал он миску и возил ее по всей кают-компании.

Только капитан был молчалив и чем-то озабочен. Он быстро съел суп, жаркое и ушел на свой мостик. Помощники его обменивались между собою какими-то междометиями, посматривали на часы, словно чего-то или кого-то ждали. Доктор Чарльз был, как обычно, весел и беспечен.

— Миссис Элизабет прекрасный хирург, — сказал он. — Она отлично ассистировала мне: наш кочегар останется с ногой.

Антошка с гордостью посмотрела на маму.

— Раньше я не поверила бы, что в такую качку возможно делать операцию, — откликнулась Елизавета Карповна.

— Опыт — лучший учитель, — засмеялся доктор.

Улаф собрал тарелки со стола и подал чай.

— Я предлагаю сыграть партию в бридж, — предложил мистер Чарльз. — Не разделите ли, миссис, компанию с нами?

— Я не умею играть в карты, — призналась Елизавета Карповна.

— О, мы вам покажем. Играть очень просто, выигрывать сложно.

— А мисс будет развлекать нас веселой музыкой, — сказал мистер Джофри, извлекая из рундука патефон.

На крышке патефона была изображена симпатичная собачка, которая приставила ухо к трубе граммофона. «Хиз мастере войс» («Голос его хозяина») назывался патефон.

За стол уселись доктор, штурман Джофри, третий помощник Рудольф и Елизавета Карповна.

Антошка завела патефон, поставила пластинку, и патефон ожил. Марлен Дитрих низким и чуть хрипловатым голосом пела о мальчике Джонни.

Мистер Чарльз тасовал карты и объяснял Елизавете Карповне, чтобы она не жалела козырей, когда подберется хорошая партия. Руки доктора мелькали над столом, сдавая карты.

«Джонни, Джонни», — звала Марлен.

В кают-компании крепкий горячий чай распространял аромат, на белой скатерти яркими пятнами возникали короли, дамы. Антошка мастерила для Пикквика из пакли новый мячик. Было по-домашнему светло и уютно.

— О миссис Элизабет, — воскликнул Джофри, — у вас ведь был джокер, почему же вы не подложили его вместо дамы треф? Вы имели все шансы на выигрыш. Вот смотрите, — штурман разбросал карты на столе, — король… джокер… валет…

Джофри не успел положить следующую карту.

Грохнул взрыв. Казалось, лопнул океан, раскололся до дна. Свет на секунду погас. Второй взрыв.

— Эге, началось… — вскочил на ноги Джофри.

— Торпеда! В наш корабль! — побледнел Рудольф.

Зазвенели колокола громкого боя; каюта мгновенно опустела.

Иголка на пластинке перепрыгнула назад, и Марлен Дитрих продолжала звать: «Джонни… Джон-н-ни…»

Елизавета Карповна обхватила за плечи дочь.

— Мамочка, мы тонем? — Антошка озиралась вокруг, ожидая, что в каюту сейчас хлынет вода.

Щенок забился под диван и отчаянно выл, плакал, как ребенок. Антошка выволокла Пикквика из-под дивана и засунула к себе за пазуху.

Елизавета Карповна боялась отпустить от себя дочь, и обе стояли посередине каюты, прислушиваясь.

Никогда еще матери не было так страшно. Не за себя — за Антошку. Она все крепче прижимала голову дочери к своей груди. Смерти она ее не отдаст. Надо быть только очень спокойной, очень спокойной. Паника — это гибель.

В каюту вбежал старый Мэтью.

— Не беспокойтесь, торпеда попала в корабль рядом, — почти радостно сообщил он. — Это так близко, что все подумали, что субмарина в нас влепила эту штуку. Но я сразу понял, что нас бог миловал. Не беспокойтесь. — Он шарил по своим карманам. — Где же мой амулет, о боже, где же амулет?

Мэтью был возбужден. Серые глаза в дряблых веках лихорадочно поблескивали, по огрубелым щекам разлился яркий старческий румянец. Наконец он извлек из кармана гусиное перо и воинственно повертел им в воздухе:

— Вот мой амулет. Это перо дважды спасало мне жизнь. Я, миссис, два раза был торпедирован, и перо спасло.

Антошке показалось, что старик лишился разума и бредит. Как это перо могло спасти человека?

Увидев недоверчивый взгляд девочки, Мэтью принялся с жаром убеждать, что амулет, если он счастливо избран, хранит жизнь моряка.

— Вот спросите, пожалуйста, у них, — сказал Мэтью, увидев входящих в каюту штурмана и третьего помощника. — Мистер Джофри, где ваш амулет?

— При мне, — ответил штурман и вынул из кармана порядком потертую кроличью или заячью лапку. — Левая задняя лапка кролика — самый верный амулет.

— Ну, уж если правду говорить, то эти три обезьянки охраняют меня вот уж несколько лет, — возразил третий помощник. — Без них я бы не раз уже плавал, — сказал он, рассматривая на ладони статуэтку из слоновой кости. — Видите, мисс, — обратился он к девочке, — эта обезьяна закрыла пальцами глаза — нельзя видеть зло, эта зажала ладонями рот — нельзя говорить зло, а эта заткнула уши — нельзя слышать зло.

Антошка рассмеялась. Трудно было поверить, что эти взрослые люди, бесстрашные моряки, верят, что маленькая безделушка может спасти им жизнь.

— У меня тоже есть амулет, — сказала она с задором, — костяная коробочка с цветком репейника.

— О, это великолепный шотландский амулет! У нашего капитана — он ведь шотландец — тоже золотой репейник в кармане, — сказал живо Джофри. — Но где же ваш амулет? Он должен быть при вас.

— Он в чемодане, — ответила Антошка.

— Пойдемте за ним, — предложил Джофри.

— Ни за что, — уцепилась Елизавета Карповна за дочь.

С моря доносились взрывы.

— Это глубинные бомбы, — сказал Мэтью, — их сбрасывают наши военные корабли, чтобы поразить фашистские подводные лодки.

— Но эти бомбы поражают главным образом рыбу, — возразил Джофри, откупоривая бутылку виски и разливая вино по стаканам. — Сейчас все море покрыто слоем глушеной рыбы, а субмарину не так-то легко поразить.

Мужчины стали жадно пить, не разбавляя, против обыкновения, виски содовой водой и быстро пьянея.

Рудольф уселся на диван и вытащил из кармана фотографии своего первенца.

— Мой маленький бэби, — приговаривал он, — ты не видел еще своего папу и, наверно, уже не увидишь его.