Девочка в поле

Машина легко вывернула на обочину и остановилась. Я выскочила из неё на улицу и, озираясь по сторонам, увидела, как напротив, по ту сторону дороги притормозила машина моего сына. На мгновение я почувствовала облегчение. Я не одна, но Еркен вышел из машины и занял наблюдательную позицию. Поняв, что сын не собирается присоединиться ко мне, я снова стала озираться по сторонам в поисках сестры. И вдруг из темноты вывернула крупная фигура, стройно шагающая по тротуару. Она была в тёмном пальто, длинные черные волосы рассыпались по её плечам, а полные стройные ноги вышагивали в аккуратных дорогих туфлях. Рост её был около сто семидесяти пяти против моих полутора метров. Крупные восточные черты лица, большая грудь и тёмное слегка отёчное лицо показались мне настолько чуждыми, что я усомнилась в том, что это именно тот человек, которого я жду. Но она, увидев меня, тут же подбежала ко мне и крепко обняла, накрыв меня полностью собой.

Отстранясь от меня всего на мгновенье, она заглянула в моё лицо.

– Пацанка, – ласково определила она меня, -так сильно похожа на Бахытжана, на старшего брата, который умер. И на маму.

И она с новой силой прижала меня к себе. От неё сильно пахло дорогими духами, и её объятия были настолько крепкими, что я на какое-то время перестала слышать раздражающий меня плач. Я стиснула свои руки на её спине и вслепую целовала её куда попадя, ощутив вдруг внезапный прилив счастья. Но в тот же момент я почувствовала чей-то пронзительный взгляд в спину. Я думала, что это мой сын и обернулась, оторвавшись от сестры. Но передо мной стояла маленькая сгорбленная фигура мужчины с костылём. У него были длинные курчавые волосы, рассыпанные по худощавым плечам и лицо стареющего индуса. «Господи, – пронеслось в голове, – кто они по нации?!» Но моё рациональное снова было отброшено эмоциональным сознанием, и я крепко обняла его, краем глаза видя, как мой сын перебегает через дорогу. Волосы «индуса» были свежевымытыми и ещё влажными, а от одежды неприятно и сильно пахло чем-то, очень знакомым мне. Он тихо расплакался в моих объятиях, чем подтолкнул мои слёзы в ответ.

– Мы с Ахатом решили сегодня встретиться у него дома, Гузечка, – услышала я за спиной голос Халиды.

И всё-таки в этой встрече она была несколько холодна. И если не считать её крепких объятий, можно было бы подумать, что она считает нашу трогательную сцену встречи с братом Ахатом слишком преувеличенной. Я мельком глянула на Халиду, было в ней что-то тревожное, глубоко расколотое, скрытое за звонкими интонациями и натужной улыбкой. А мы с Ахатом плакали и обнимались, отрывались друг от друга и снова обнимались. А потом почти бегом все вместе пошли к подъезду высоченного дома. И уже очень скоро поднимались на лифте. И знаете, в этот момент я напрочь забыла о сыне.

Мы вошли в просторную улучшенную квартиру, довольно дорого, хотя и безвкусно обставленную мебелью. Потолки были немыслимо высокими, стены покрыты дорогими обоями, однако всё это жилище было наглухо забито какими-то коробками, мешками, пакетами, что сразу дало мне понять об отсутствии хозяйки в этом доме. Но вопросов об этом у меня не возникало, потому что сознание было притуплено эмоциями встречи. Ахат деловито, прошёл вперёд меня и галантно снял с меня пуховик сына, который я так и не снимала все эти дни.

– Это моя квартира, Гузель, – как бы между прочим сказал он, -есть ещё одна, но та стала моей мастерской.

Я почувствовала, некое плохо прикрытое хвастовство, но подумала, что ему сейчас важно себя показать. А наличие хорошего жилья – это всегда статус. Хотя мне всегда на это было совершенно наплевать, особенно сейчас. Но бывают же люди, помешанные на мнении о себе, желающие демонстрировать свои богатства и достижения всем, и я отнесла его слова именно к этому и почти не придала значения столь неуместному явлению. Халида, молча поджав тонкие губы, самостоятельно сняла своё пальто и туфли, а потом оставалась стоять на месте, пока мы с братом не прошли в просторную кухню. Ахат по-хозяйски расставил на столе кое-какие сладости и поставил чайник. Он смотрел только на меня, будто совершенно не видел Халиду. Я села за стол, так как другого места для приземления не видела. Халида села рядом. Он расхаживал по кухне с сигаретой в зубах и соображал, что ещё поставить на стол. Он был маленького роста, точно такого же как я, только сгорбленный почти пополам и очень худой. На нём была модная приталенная футболка, брюки с железной цепочкой, от которой пахло девяностыми и массивный ремень. На руках болталась чёрная фенечка, а на шее маленький мусульманский амулет. Он почти демонстративно собрал курчавые волосы в резинку, ловко уложив их в сложенный хвост и мельком взглянул на меня. Большие, почти навыкате темно-карие глаза, длинный рот с узкими губами и большой крылатый нос с высокой горбинкой. Я ещё раз подумала, что он индус, ни как иначе, и перевела взгляд на молча открывшую пачку тонких сигарет сестру. По сравнению с нами она была высокой и крупной, но совсем не толстой. Изящные руки с маникюром были белыми в отличие от нас с Ахатом, но нос и подбородок были очень схожи с братом. Густые, красивые, длинные волосы послушно лежали на плечах, хотя довольно сильно подчёркивали её возраст. Я всегда консервативно считала, что женщина после тридцати не должна носить волосы распущенными, так как какими бы красивыми они не были, из -под них на людей всегда смотрело стареющее лицо. Отёкшее и одутловатое оно имело нездоровый вид, и сильное глубокое напряжение не спадало даже тогда, когда она выдохнула первый затяг сигареты. Часто она вытаскивала баллончик сальбутомола и впрыскивала ингалятором глубоко в глотку. То же самое делал и Ахат. Я поняла, что они астматики.

Глава

4

Высокие, чёрные, дугообразные брови правильной формы делали взгляд Халиды очень лёгким и прямым в отличие от моего из-под коричневых «птичек» бровей. Тёмные глаза тоже были слегка отёчными, веко, сильно нависшее над совершенно азиатским глазом, имело несколько мелких складочек. Но при всём этом она умудрялась выглядеть очень красивой и обаятельной женщиной. Да, очень красивой, только очень напряжённой и чересчур прохладной.

«Я не похожа на них, – пронеслось в моей голове, – совсем не похожа!»

Ахат поставил на газ маленькую измученную турку и заговорил, старательно и деловито проговаривая слова так, как говорит человек не ожидающий, что кто-то будет говорить, кроме него.

– Чтобы ты понимала, Гузель, ты относишься к роду князей из Кашгара, – с королевской гордостью произнёс он, не оборачиваясь на нас. В моём мозгу быстро мелькнула оценка его общения спиной. Так искусно умеют это делать только актёры. И я нахмурилась, услышав о Кашгаре. Кашгар? Это в Китае? Я что, я из Китая?! Я перевела взгляд на Халиду, её взгляд был остановившимся, куда – то в сторону, безразличный и лишённый всякого интереса к нам обоим.

«Странная дама», – едва ощутимо пронеслось в голове.

А Ахат продолжал непринуждённо и гордо:

– Твоя мать настоящая княгиня, имеющая собственный дворец в этом древнейшем городе. А отец учёный, переводчик из рода знаменитого Саади. Он знал восемнадцать языков и преподавал в Китае в университете. У них было пятеро детей. Адыл, Бахытжан, ты, я и Халида.

Он сказал это таким тоном, что я почувствовала потребность изогнуться перед ними обоими в глубоком поклоне перед их величием. Мои плечи припустились и руки задрожали. Но мой рациональный, зловредный мозг тут же грубо выпалил:

– И что заставило этих почтенных людей отдать одного из детей в детский дом?

Ахат обернулся с чашкой кофе и горячо воскликнул:

– А никто тебя не отдавал, Гузель! Они тебя потеряли.

«Что за хрень?! – возмутилась я про себя и снова посмотрела на сестру. Халида сделала выдох ароматным дымком тоненькой сигареты и жестко несколько раз ткнула её в пепельницу. Затем она встала и налила нам обеим чай. А Ахат без остановки, не прерываясь даже на дыхание, рыдая навзрыд, начал печальную историю о том, как на границе Китая советские чекисты остановили караван с маленькой княжной и её попечителями и заставили отдать всё добро, которое они везли из Кашгара. Причём старший из них, муж сестры матери заставил всех их проглотить алмазы, которые были целым состоянием. Я визуально представила себе бедную девочку тринадцати лет, не говорившую по – русски, которую отдали в русскую школу, а после выдали замуж за местного уйгура. Этот плохой дядя заставил её в первую же брачную ночь снимать ему сапоги, и она, гордая княжна ответила:

– Чтобы я княжна снимала сапоги батраку, не бывать этому!

Девочку звали Фатима Ханум. Но здесь в Советском Казахстане её назвали Патигуль. В казахском языке нет буквы «Ф», и Ханум никак не нравилось советским чиновникам: нет у нас и уже не будет ханов! Потому не Фатима Ханум, а Патигуль. К тому же её заставили отречься от ислама.

В ту же брачную ночь её изнасиловали и, как только она родила сына Адыла, выселили в другой дом. Бедная девушка могла только кормить новорожденного ребенка и, не сумев смириться с такой судьбой, она бежала, отказавшись от сына, с молодым переводчиком Иркеном, моим биологическим отцом. Времена для них были тяжелые, но в этой любви она родила Бахытжана, нашего старшего брата. Молодой паре нечего было есть и негде было жить, и в страхе, что ребенок умрёт Патигуль вернулась к своей сестре, которая была намного старше её и чей муж выдал замуж Патигуль из своих корыстных соображений. Те приняли их к себе, но недолюбливали и обижали обоих.

– А когда родилась ты, Гузель, – продолжал свою историю Ахат, то успокаиваясь, то снова рыдая, – родители сильно поссорились. И мама в отчаянии в отместку отцу отнесла тебя к реке, чтобы утопиться вместе с тобой. Но её спасли, а тебя… ты попала в детский дом.

Потом он предположил, что скорее всего отец заподозрил маму в неверности, потом вспомнил вдруг, как отец нещадно ругал мать за то, что она отнесла меня в детский дом сама. Потом были ещё какие-то версии, но я уже перестала понимать их.