Девочки-лунатики

В середине ночи Миша пропал. Она попыталась его найти, но в этой громадной квартире было слишком темно, а люди то и дело сновали туда-сюда, перемещаясь суетливыми муравьями в порядке, известном только им, или муравьиной матке, чью роль выполнял Шершень, кажется, ни разу не поднявшийся со своего бесформенного насыпного кресла. Все толклись около него, огибая, приближаясь, удаляясь, и вновь возвращаясь к нему, словно он был галактическим светилом, а они сами планетами и метеорами самой разной величины, про которые талдычила училка Людмила Михайловна на уроке астрономии.

В астрономии Наташа была не сильна, да и вообще считала ее предметом бесполезным. Есть Солнце, Луна, куча звезд, складывающихся в созвездия, из которых она идентифицировала только Большую Медведицу. Остальное было словесным мусором, никчемной ерундой. Однако подчинившись общему безумию, она и сама бегала туда-сюда, все время натыкаясь на этот центральный столп тусовки, пока не выдохлась и не забилась в самый дальний угол, блаженно вытянув ноги.

Когда за окном небо, почти скрытое высотками, стало светлеть, обретая лазуревые краски, а луна скатилась вбок, Наташа протерла усталые глаза и решила ехать. Денег было мало, но на метро хватит. Вчерашняя эйфория рассеялась, как дым, уступив место тяжелому осознанию собственного провала.

Что делать? Попробовать пристроиться в Москве? Или ехать обратно в Екатеринбург? А что делать там? Учиться на парикмахера или пристроиться в кулинарный техникум, куда шли все, кто не сдавал экзамены в вузы. Та еще перспективка… Еще и Миша куда-то пропал.

Она поднялась, держась за затекшую поясницу.

Надо смотреть правде в лицо. Никто не поможет. Никому она не нужна. Кастинг она провалила, и, если верить Мише и Ларисе, самобытные провинциалки с репертуаром поумнее «юбочки из плюша» в столице не котируются.

И какой отсюда вывод?

Спотыкаясь о разбросанные по полу туловища, она побрела искать кухню в этой черной квартире, потом вернулась за сумкой, и снова пошла, наступив кому-то на руку. Есть хотелось жутко, может быть, там найдется какая-нибудь еда, глоток чая или чего-нибудь еще, и тогда уже будет не так страшно ехать через весь город к Ларисе.

Кухня нашлась быстро. Посреди ее, на старом табурете, сидел Шершень и курил, глядя на Наташу осоловелыми глазами.

— С добрым утром, — вежливо сказала она.

— Ага. И вам не кашлять, — пробурчал он в ответ. — Чего не спится-то?

— Ехать пора, — виновато ответила Наташа, чувствуя себя Золушкой, сбегающей с бала в разгар самого интересного. — Тут это… того…

— Чего?

— Пожевать ничего нет?

— Вряд ли, — вяло ответил Шершень и махнул подбородком в сторону заваленного хламом стола. — Если и было что, все сожрали. Но поищи. Может, повезет.

Она порылась среди кучи объедков и пустых оберток от чипсов, сухариков и печенья, но ничего съедобного не нашла. Чтобы заглянуть в холодильник, пришлось протиснуться мимо Шершня, который даже не подумал подвинуться, однако и лапать не полез. В холодильнике тоже ничего интересного не оказалось. В кухонном шкафчике, когда-то дорогом и красивом, обнаружилась полупустая банка с растворимым кофе и упаковка заменителя сахара. Уже что-то. Наташа обрадовалась и стала озираться по сторонам.

— И чего мы ищем? — лениво спросил Шершень.

— Чайник.

— Экая ты… забавная, — фыркнул он. — Чайник! Рыба моя, откуда тут чайник? Ты бы еще самовар попросила.

Наташа наморщила лоб в недоумении, а потом более внимательно пригляделась к обстановке, сообразив, что не давало ей покоя все время. Квартира явно была не жилой. Тут не ели, не пили чай, не ложились спать, и если и собирались, то лишь для тусовок.

— Да-да, — усмехнулся Шершень. — Дом аварийный. Здесь в свое время был теракт, фундамент повредили, по дому трещина пошла. Жильцов расселили почти. На днях будут сносить, но пока жить можно. Вода еще есть и электричество, а газ перекрыли давно. Днем, ночью, в тишине можно слышать шорохи и треск, и это, блин, так странно, словно под тобой ад готов разверзнуться. Собираемся тут на свой страх и риск, хотя это запрещено, и после каждой тусовки думаем: что если наша башня сегодня рухнет?

Наташа застыла и даже прислушалась: не трясется ли под ней пол.

— Зачем? — прошептала она, боясь, что даже голос вызовет разрушительный диссонанс в балках перекрытий.

— Адреналин, — спокойно пожал плечами Шершень. — Мы танцуем на вулкане, рыба моя.

— Да вы ненормальные!

— Да. А кто нормальный?

Против своей воли Наташа почувствовала, что ее желание быть причисленной к этому странному обществу растет.

Всю жизнь она была… странной. Училась плохо, в меру хулиганила, а, когда выросла, стала таскаться вместе с дворовой шпаной по подъездам, в обнимку с гитарой, горланя песни, в которых строчки налезали друг на друга, тараня видимым отсутствием смысла. Жизнь в последние школьные годы казалась чудесной, наполненной фрондерскими противоречиями, что невероятно огорчало мать, простую швею из задрипанного ателье, и бабушку, которая вышла на пенсию, но упорно тащила в дом копеечку, торгуя газетами и журналами. Каждый раз, когда Наташа вляпывалась в историю, они сокрушенно качали головами, пытались воспитывать ором и слезами, рассказывали соседям, что «с девкой беда». А Наташа жила, доказывая всем на свете, что протестует не с больной головы, а потому что — человек, и имеет на это право, вопреки молве и установленным правилам.

Жизнь вопреки.

Она отвлеклась от мыслей, потому что в коридорчике, отделявшего кухню от готических черных развалин затопало, завозилось, послышались сонные голоса, а потом на кухню в обнимку ввалились Миша и давешняя блондинка, лохматая, щуря глаза с размазанной тушью. Под ярким светом одинокой лампыНаташа разглядела ее лучше.

Блондиночка тоже была не так молода, как казалось на первый взгляд, и вчерашнее неверное освещение ее невероятно красило. Вблизи она выглядела не так, чтоб очень. Кожа в разгар лета казалась бледноватой, не очень чистой, грудь мала, а тоненькие ножки слегка кривоваты. Недостатков, впрочем, было не так много, чтобы опорочить ее в чьих-то глазах, к тому же на фоне ее дорогой, не вписывающейся в атмосферу революционного движения одежды, Наташино барахлишко выглядело бледно.

Впрочем, бледно не бледно, а в блондиночке чуялся высокий класс. Такие вещи Наташа чуяла интуитивно. Неброское шмотье девицы было фирменным, дорогим, цепочка на шее — явно белое золото, а то и платина, а небольшой камушек на пальчике сверкал хищным огнем бриллианта. Сразу видно, она тут по собственной воле, хотя могла бы позволить себе Европу или Америку с ее калифорнийскими пляжами. Сразу понятно, богатейка, чья-то дочка или подружка.

Нет. Подружка вряд ли тусила бы в компании Шершня. Дочка скорее… Еще и к Мишке клеится, стерва…

Рядом с блондинкой Миша выглядел лучше, чем рядом с Наташей. Это было понятно. Наташа вдруг подумала, что сама она в атмосферу черной квартиры вписывается лучше этих недобитых аристократов.

— Ты чего вскочила в такую рань? — удивился Миша.

— Ехать надо. Лариса беспокоится, и вообще…

Что «вообще», она сказать не успела. Оторвавшись от блондинки, Миша с жаром начал говорить.

— Да, Шершень, я тебе про нее вчера рассказывал. Это она круто выступила на отборе. Надо порыскать на You Tube может, кто слил видео, или в сюжете на Музыкальном выходило.

— А-а, — без особого интереса протянул Шершень. — Это, значит, она?

— Это, значит, я, — подтвердила Наташа.

— Она песни крутые пишет, — вмешался Миша. — Как раз для нас. Глубокие, со смыслом. Ты же на заказ можешь чего-нибудь написать?

— Не знаю, — осторожно ответила Наташа. — Наверное.

— Да сможешь, ясен перец. Спой вон ту, которую ты на отборе пела.

— У меня гитары нет.

— Фигня. Так спой, акапельно.

Наташа пожала плечами и запела, не особенно следя за интонациями и мелодией, однако слушали ее молча, и даже в чернильной тьме комнат вроде притихли. Когда она закончила, Миша восторженно сказал: