Девочки Талера
Шрифт:
Но захочет ли вернуться туда Доминика? Может, она решит остаться на побережье, а мне придется летать к ним время от времени, чтобы повидаться с детьми. Потому что основной бизнес здесь, и семья моя тоже должна быть здесь.
А значит, мне надо сделать все, чтобы Доминика захотела сюда вернуться.
Подъезжаем к дому. Я за рулем, Илюха рядом. Чего-то он нервничает, поглядывает на меня странно — я такое с полпинка секу.
— Если есть, что сказать, не тяни кота за яйца, — предлагаю.
— Да нет, — мотает головой после секундной заминки. Ну нет, так нет.
— Илья,
Илья мнется и мычит что-то невразумительное, а у меня сердце делает кульбит, когда перед машиной отодвигаются ворота.
Во дворе возле дома песочница. И качелька детская, откуда? Не было их тут. Выскакиваю из машины и иду к дому.
В песочнице лежат пластиковые игрушки, ведерко с лопатой. Как будто их хозяин ненадолго отлучился. Или хозяйка, потому что ведра два, как и лопатки.
Рядом большой игрушечный самосвал, возле качели самокат. Сердце начинает подозрительно дергаться, в голове шум — кровь с силой лупит в виски.
Оборачиваюсь на Илюху, он смущенно разводит руками:
— Доминика Дмитриевна просила не говорить.
И в самое сердце врывается восторженный крик:
— Папа приехал! Мама, там папа приехал!
На крыльцо выскакивает Полька, принцесска моя ненаглядная, а за ней… Не могу, ноги не держат. Не сажусь, а падаю на бортик песочницы — как он под моим задом не треснул, не знаю. На совесть, видать, сделан.
За Полькой на крыльцо выбегает Тим. Сын. Мой. Родной. Белобрысая шевелюра, голубые как у всех Большаковых глаза. Я слепой идиот, даже спорить не буду.
Полинка быстро перебирает ножками и через секунду болтается у меня на шее. А пацан мой неповоротливый еще, ножки маленькие, боится сам с крыльца слезть. Разворачивается задом и пыхтит, со ступеньки на ступеньку переползает.
Да что ж я за отец, если сыну своему с крыльца не помогу сойти? Делаю усилие и встаю, хоть ноги и дрожат. Придерживаю Польку — прости меня, прости, мое сердце ходячее, но я так виноват перед ним…
Иду с к крыльцу с болтающейся на шее Полькой, подхватываю сына, и когда он обнимает меня липкими, пахнущими карамелью ручками, я будто проваливаюсь с головой в чистое, прозрачное озеро.
— Сынок, — шепчу, целуя выгоревшую макушку, — привет, сынок!
И с удивлением понимаю, что ничего во мне не изменилось. Я не стал его больше любить, значит, я и раньше знал? Нутром чуял, сердцем чувствовал, головой только не понимал.
Я полюбил не чужого ребенка, а собственного сына, и любить его больше я не стану. Это она мне стала ближе в тысячу раз. Ближе и роднее.
Поднимаю голову. Стоит на крыльце и смотрит на нас. Рядом старый черт Роберт в фартуке, одну руку в бок взял, второй в меня тычет.
— Вы только посмотрите на него! И где же вас носит, Тимур Демьянович? Мы тут его ждем, пироги каждый день печем, все глаза проглядели. Между прочим, двенадцатый по счету сегодня. Хорошо,
хоть сегодня явился!Опускаю детей на землю и в два шага оказываюсь возле Ники. Хватаю в охапку и сдавливаю так, что она лишь ахает.
— Тимур!
Наклоняюсь и шепчу в самое ухо:
— Даже не знаю, чего мне сейчас больше хочется, задушить тебя или ремня дать за Тимоху.
Она тянется, берет в ладони лицо — они у нее ванилью пахнут и яблоками, — и целует. Щеки целует, глаза, губы.
— С днем рождения, Тим! Как хорошо, что ты вернулся, мы так тебя ждали! Мы с Робби испекли твой любимый насыпной пирог. Мы его каждый день печем, Тим…
Отодвигаюсь и всматриваюсь в ее красивое личико. Двадцатое августа. Сегодня мой второй день рождения, а я и забыл совсем.
Тридцать лет назад пятилетнего мальчишку нашли под забором детского дома. Тридцать лет у меня не было, куда возвращаться. И к кому.
Доминика смотрит блестящими черными глазами, часто-часто моргает, и мне не надо никаких слов, чтобы понять.
Меня ждали. Меня любят. У меня теперь есть дом и семья. У меня есть любимая жена, дочка и сын. И если я сейчас сдохну от счастья, то буду последним дураком.
— Вот видишь, никто нас не ищет, — этот невозможный мужчина, мой муж, надсадно дышит в висок, продолжая вжиматься между бедер. — Ты правда думала, что я буду терпеть и ждать ночи?
— Что ты им сказал? — пытаюсь восстановить дыхание, но не могу удержаться и трусь об его колючие щеки, пока тело пронизывают сладкие судороги.
— Сказал, что будем играть в прятки, и папа пошел прятаться.
Мы с Тимуром в моей бывшей комнате под лестницей. Там снова сложен инвентарь, диван уже убрали, но Тимур обошелся без всякой опоры. Просто поднял меня на руки и вжал в стену.
— Так это они тебя, наверное, ищут? Тим, надо идти, они будут плакать.
— Я попросил Робби их отвлечь.
— Все равно пойдем, я волнуюсь.
— Ты лучше засекай время, через час я тебя жду здесь. Можешь выставить таймер.
— Через час я буду гулять с детьми, Тим, я не смогу.
— Это ты завтра не сможешь. Ходить. Я с тебя еще за Тимона не спросил. Ночью готовься.
Мы говорим и все время целуемся. Я знаю, что за пошлостью Тимур скрывает свою уязвимость.
— Не надо, Тим. Просто скажи, что ты меня любишь.
— Люблю, — он так сдавливает в объятиях, что у меня, кажется, хрустят кости. — Но за Тимона все равно спрошу.
Я так долго его ждала, а он все равно появился неожиданно.
С тех пор, как я приняла решение вернуться в дом Тимура, ждала его каждый день. Работы было невпроворот.
Дом стал совсем нежилым, и хоть там убирали каждый месяц, казалось, в нем от людей отвыкли даже стены. И вдохнуть в него жизнь оказалось непростым делом.
Сначала предстояло вернуть персонал, и здесь мне очень помог Роберт.
— Тебе надо самой их всех обзвонить, Доминика, — сказал он мне как-то за завтраком. Кухня была одним из первых мест, которое мы оживили. — Люди любят внимание. Столько времени прошло, они все уже устроились, и срываться с насиженного места не всякий захочет.