Девственница

У меня-то много. И все тоже качественные, но ведь сколько лет я там жила!

Кстати - где?
– спросила Марина, помня прошлые разговоры с девчонкой-соседкой.
– В Африке кажется?

Сначала в Африке, потом в Европе...
– ответила Наташа и сказа-ла: Слушай, давай выпьем? Мне что-то сегодня выпить хочется. Давно не виделись! А мы о тряпках. Ну их. Давай выпьем, как раньше, - и она налила водки в бокальчики, поставила минералку, помня по прежним временам, что Марина пьет с запивкой. Марина подняла рюмку: - За нас, девушек! Мы не пропали! Нас никто не скушал, и мы, как ты говорила?
– красавицы, умницы, ангелицы! Вот!
– И она маханула полный бокал.

После выпитой рюмки Марина как-то помолодела и повеселела.

Она снова осмотрела квартиру и спросила: - Две комнаты?

Наташа подтвердила:

Две.

А кто купил? Маман?

Вместе, - ответила коротко Наташа. Марина закурила, поковыряла в тарелке , есть ничего не стала, а сказала: - Хорошо у тебя! Уютно!

Да что ты, - ответила Наташа, - я ещё ничего толком не убрала, не прибрала, так, для тебя немного сегодня повозила, чтобы не очень на склад похоже было...

Марина налила себе ещё водки, выпила, приподняв рюмку - за тебя! и сказала:

А ты, Наташка, прямо фотомодель! Клянусь. И молоденькая, как девочка... Как это тебе удается? Правда, ты и моложе меня. Мужи-ки, наверное, штабелями ложатся!

Наташа покачала головой:

Нет, не очень. Сначала вроде бы - да, а потом - и нет. Я ведь какой была, такой и осталась - к мужикам равнодушна, и они это, как собаки, чувствуют.

Это - да, - задумчиво подтвердила Марина, - чем больше им вни-мания, тем больше нос воротят. Слушай, Наташ, а как мать-то? Как она без отца? Мне Шурик сказал уже после похорон. Он ведь с твоей матушкой познакомился. Не знаю, каким путем, но лечился вроде у нее, а потом, по-моему, деньги занимал, и она ему дава-ла.

Наташа вздохнула:

А об отце не будем, потом... Марина понимающе кивнула:

Ладно, вот только рюмочку за упокой души, не чокаясь.

Они молча выпили.

А Марина, наконец начав закусывать, сказала:

Ой, Наташ, мне надо одной дилерше позвонить, можно? Получив разрешение. Марина позвонила и лихим, совсем другим голосом ска-зала:

Галь, ну как? Это Марина. В порядке? Отлично, старушка!

Премия тебе через местком! Давай с утра. Только не рано! Я спать буду, сейчас у старой молодой подруги сижу, ещё посидим. Ну, привет!
– Повесила трубку и, довольная, потерла руки: - Вот ещё поллимончика наварю!

Наташа с интересом спросила:

А ты, я смотрю, делами заворачиваешь?

Марина театрально потупилась.

Наташа сказала:

Мариш, я тут ничего не узнаю. Уехала - одна страна. Приехала - совсем другая. И мы - другие. Тогда были молодые, сейчас все постарели, у всех уже своя сложившаяся жизнь, А мне здесь непри-каянно, болтаюсь в каком-то дерьме и ничего не могу понять...

Привыкнешь, - успокоила её Марина, - я тоже сначала волком выла, а потом как-то случайно пристроилась, присмотрелась и вот тебе - новый бизнесмен! Были б мужики все нормальные! Можно было бы де-лов понаделать! А то - один нормальный, а сто - идиоты, вот и вертись. Но я-то кого хочу того и куплю. Лишь бы бабки были. Так я ещё никогда не жила! Эта жизнь по мне. Я на все презента-ции, на все премьеры, выставки хожу. Бабки выкладывай и сиди се-бе в первом ряду, никого не бойся! Кстати, Наташка, я тебя со своими людьми сведу, у нас ребята есть - ого! А ты - красавица, богатенькая, из загранки прямым ходом, а? Давай?

Наташа устало сказала:

Подожди, не спеши со своими ребятами. Мне в этой жизни надо как-то разобраться, я пока ничего не понимаю! Что - к чему...

Потом через долгую паузу она спросила:

Я думала ночь всю - это хорошо, что ОН умер?

Кто?
– спросила Марина.
– Отец?

Да нет, я не о том...
– Ты мне по телефону сказала, что... мой ребенок умер... Это так? Марина налила в рюмку водку:

Давай помянем и его светлую душеньку, младенческую!

Они выпили, и Наташа почувствовала, как на глазах закипают сле - зы, горючие слезы - так вот что значит - горючие?! Они именно - горючие, горячие, как кипяток и горькие, как хинин.

Марина наклонилась к Наташе:

Ты что? Никак ревешь? Да брось ты, Наташка! Неизвестно еще, чем бы он стал, в кого превратился. Стал бы таким, как Санек, ты бы ещё горше заплакала. Да начал тебя трясти, как грушу - с де-нежной помощью! Зарыдала бы. А знаешь, как он помер, вскоре и приемная мать его померла. Она его любила.

Да-а?
– ещё больше удивилась и обрадовалась Наташа и вдруг слезно попросила.

Расскажи, какой он был? Ты же его видела!..

Не хотела я на эту тему говорить, - сердито сказала Марина, так нет, заставила. Видела, конечно, я ж им деньги твои отда-вала! Ты-то мне не верила!
– И она искоса посмотрела на Наташу.

Та сидела, сложив руки ладошками внутрь и засунув их меж сжа - тых колен. Она будто не слышала про деньги, а снова повторила.

Расскажи, какой он был...

Какой?..
– Повторила Марина.
– Знаешь, я как сейчас его вижу.

Такой рыжий... Я сама удивилась. И кудрявый. Носик такой пупоч - кой, курносенький, ни на тебя, ни на Санька не похож. Я, грешным делом, даже подумала, а может, кто другой папаша? Но потом тебя представила и поняла, что быть такого не может. Но вот те крест,

– рыжий и кудрявый. Толстенький такой, упитанный. Румяный. Щеч - ки, как яблочки...

Боже мой, Боже мой, почему же его не спасли! Наверное, можно было! Наверное, эти люди не хотели!
– И Наташа зарыдала.

Марина не знала, что делать.

Она сунула рюмку с водкой Наташе под нос, считая, что это са - мое лучшее лекарство. Наташа покорно выпила, вздрагивая и кача - ясь из стороны в сторону.

Наташенька, Наташка, ну, перестань! Сама же сказала, что луч-ше для него... Он только с виду здоровенький, доктор же сказал. Маялся бы всю жизнь потом с сердцем. Да перестань ты! Наташ...

Ну, я сейчас тоже зареву... Нельзя нам в нашем возрасте плакать!

Лицо теряется, ты что! А по нему не плакать надо, а радоваться, что безгрешный он ушел. Знаешь, я ведь крестилась, вот крест но - шу, - Марина показала на золотой крестик на цепочке, - поняла вдруг, что не могу без этого. Хоть, конечно, и грешу я, но ведь все грешны, а я исповедоваться хожу и так сразу легко-легко де - лается... А ты?

Наташа оторвалась от своих мыслей. Рыдать она перестала, усилием воли - разъехалась при Марине!

– Что?
– Переспросила она, не сразу поняв, о чем говорит Марина.

– Я не знаю. Я ничего не знаю... Я много думала об этом, много... В церковь я хожу редко, только когда потянет... И не в каждую... Сама по себе я верю, верю, потому что без веры не может быть жизни... И к кому ты обратишься, если вообще не к кому? К Богу. А вот креститься... Мне кажется, это как в партию вступать. Вступил - тебе паек и всякие привилегии, не вступил - отщепенец, ничего тебе. А если человек верит, верит по-настоящему... Зачем ему вступать? Зачем креститься? Живи по законам добра и все, мне так кажется... Я ведь грешница великая, ты зна-ешь... И я отмаливаю грехи, стараюсь. Получается или нет, - не знаю... Вот такие у меня мысли, Мариш.