Девственницы Вивальди

— Только недолго, Аннина. Нельзя, чтобы меня хватились.

Она опустилась на узкий топчан, служивший мне и постелью, и сиденьем. Через окошко под потолком в темницу едва пробивался дневной свет, но все равно в келье было сумрачно, а после захода солнца и вовсе наступала кромешная тьма.

Сестра Лаура порылась в кармане:

— Вот, это тоже тебе, — и положила на пол свечку и пару кремней.

— Вы так добры ко мне!

Рукой она отвела мне с лица волосы.

— Мне приятно это слышать. Я тоже когда-то была здесь девушкой, правда, давно, но я прекрасно помню то время.

Я заглянула ей в глаза:

— У вас тоже есть клеймо Пьеты, как у маэстры Менегины?

— Мне пора идти!

— Простите, сестра! Вы столько делаете добра. Дело в том, что там, на Торчелло, Ла Бефана… — Я испуганно зажала рот рукой.

— Мы знаем, как вы нас называете, — улыбнулась моей оплошности сестра Лаура. — Мы тоже давали клички своим учителям.

— Но я ни разу не слышала, чтобы кто-то из воспитанниц плохо отзывался о вас!

— Ах, тогда тебе стоит послушать, что говорят другие наставницы. Они меня не очень-то жалуют.

Я не решилась повторить свой вопрос, но он, видимо, сам читался на моем лице, когда сестра Лаура уже встала, чтобы попрощаться. Мне зачастую не требовалось ничего говорить — она понимала меня без всяких слов.

— У меня нет клейма, — вздохнула она. — По крайней мере, на теле нет. Спокойной ночи, Анна Мария.

— Спокойной ночи, сестра. Да благословит вас Господь!

Тут она совершила такое, чего никогда раньше не делала, — наклонилась и поцеловала меня в лоб.

Дверь закрылась, и ключ провернулся в замочной скважине, а я еще долго прижимала пальцы к этому месту.

9

После выхода из карцера мне назначили дополнительное наказание — в течение недели все свободное время переписывать партитуры в libri musicali. ⁴⁸ У нас столько музыкантов и они так часто играют по самым разным случаям, что постоянно требуется вновь переписывать старые ноты и делать верные копии только что написанных произведений. Девочек, у которых получается управляться с перьями и чернилами, заставляют заниматься этим все время. У большинства из них с возрастом сильно портится зрение, поскольку они напряженно пишут много часов в день. Им выдают дополнительную меру лампового масла, но все равно такая работа свое берет, и я ей никогда не радовалась. Мысль остаться слепой ввергает меня в ужас.

48

Здесь: нотные сборники (ит.).

Я несла настоятельнице стопку свежепереписанных партитур, когда, проходя через одну из учебных комнат, услышала оклик маэстро:

— Signorina, pr`ego! ⁴⁹

Вивальди, судя по всему, настолько же обрадовался моему появлению, насколько я изумилась, увидев его стоящим у клавесина. Рядом с ним, едва заметный за кипой нотных листков и перьев, сидел за небольшим столиком незнакомец, который тем не менее кого-то мне напомнил. Я вежливо присела. Оба были без париков, и вид у них был разгоряченный и расхристанный, какой бывает у мужчин во время жаркого спора.

49

Синьорина, пожалуйста! (ит.).

— Дон Вивальди! — воскликнула я и, опомнившись, понизила голос: — Маэстро!

— Да-да, Аннина, тебя-то мне и надо! Ну-ка бери перо и пиши. У меня уже рука отсохла от сочинительства — я им занимаюсь день напролет!

— Вивальди, напрасно вы пытаетесь меня поразить, — произнес другой по-итальянски с легким акцентом.

Он улыбнулся, и тогда я узнала его — Гендель! Он был на балу у Фоскарини.

— Где уж мне поразить тебя после триумфа твоей оратории! Последние дни я только о ней и слышу!

Гендель отвесил поклон:

— Люди шли не только послушать пение, но и в особенности солиста-скрипача.

Поскольку вначале я увидела Генделя в маске Арлекина, его нынешний облик показался мне теперь ненастоящим, надетым поверх истинного. В ту памятную ночь не только Джульетта, но, не сомневаюсь, и многие другие дамы влюбились в него без удержу. Лицо у него было широкое, довольно полное, вздернутые на лоб густые брови смахивали на двух гусениц. Сияющие глаза и приятная, почти мальчишеская улыбка довершали портрет.

— Негоже тебе, молокососу, ⁵⁰ обманывать священника. Но, в любом случае, сказано неплохо — и весьма любезно с твоей стороны. Ну, саксонская знать всегда славилась своим воспитанием.

— Я не более знатен, чем вы сами, падре, — засмеялся Гендель. — В общем-то…

Он снова поклонился мне, словно давая понять, что посвящает и меня в свои секреты.

— Мой отец, как и ваш, тоже был в своем роде цирюльник.

— И также музыкант, верно?

— Ничуть! Музыка его совершенно не интересовала, и, честно говоря, он хотел, чтобы я стал адвокатом.

50

Вивальди был на семь лет старше Генделя.

Маэстро не смотрел в мою сторону, но в его голосе я ощутила внезапную рассеянность.

— Да-да… Родители иногда — сущая докука, если они рядом.

— Не спорю, но только заступничество матери позволило мне служить таланту, дарованному Господом.

Вивальди задумчиво кивнул:

— И это дает повод задуматься о благе или вреде, которые может принести родитель. Например, большинство здешних девушек умерли бы, останься они с матерями, произведшими их на свет. А здесь о них все же неплохо заботятся, как вы считаете, синьорина? Будь добра, — поспешно добавил он, заметив, что мне неловко стоять с горой книг, — положи наконец эту тяжесть, детка.

Пристроив стопку сборников на край столика, я долго и пристально вглядывалась в лицо маэстро, гадая, чего он добивается и есть ли в его легковесных словах какой-то глубинный смысл. Он вдруг показался мне постаревшим, в его взгляде сквозило беспокойство. Но сейчас я раздумываю — может, только то, что я смотрю в прошлое из своего нынешнего сейчас, заставляет меня вспоминать его именно таким в тот день?

Тогда мне еще было невдомек, что все мы носим маски — и на карнавале, и вне его. Хотя в тот день Вивальди был без маски, он все равно прятал — возможно, даже от себя самого — тот единственный поступок, который больше повлияет на его судьбу, чем любое иное событие всей его жизни.

Я, разумеется, ничего об этом не знала и даже подозревать не могла. Все, что мне было известно — и то по слухам, — что он недавно вернулся из Мантуи.

— Простите, маэстро, — не утерпела я, — неужели же наши письма в совет правления…

— Нет, нет. Нет-нет-нет, — заторопился он, ритмически отстукав ответ. — Они непреклонны в своем решении. Однако ваши усилия, направленные на мое восстановление — твои и других putte…

Я поклонилась и потом заглянула ему в глаза — его светлые глаза, которые, в зависимости от душевного расположения, меняли цвет от золотистого до зеленого. В них уже не было и следа подавленности, которую я видела всего миг назад: Вивальди вновь стал самим собой, веселым живчиком. Что ж, перепады настроения ему всегда были свойственны.