Девушка из банка

По вытоптанным, как у старого костела, каменным ступенькам девушки вошли в вестибюль банка, и Инка толкнула широкую стеклянную дверь.

— Добрый день, паненки…

Пожилой, стоящий в вестибюле охранник улыбнулся при их появлении и поднес руку к фуражке. Его седые волосы и согнутая годами спина вступали в странное противоречие с широким служебным поясом, на котором висел огромный пистолет в новой лоснящейся кобуре.

— Добрый день, пан Станислав!

— Точны, как всегда. Еще бы мужчины умели приходить вовремя. Но наши панове что ни день, то пять-шесть минут любят себе добавить.

Они прошли через пустой зал, еще пахнущий водой и опилками. За перегородкой, отделяющей служащих банка от клиентов, часть персонала уже была на месте. Одни заканчивали завтрак, который не успели съесть дома, другие разговаривали вполголоса, потому что в зале была хорошая акустика и слова, предназначенные для ближайшего соседа, могли разнестись по всему помещению.

Кассы представляли особое государство в этом маленьком государстве — укрепленное и огражденное от остальных. В действительности это была железная застекленная клетка, в которую входили через небольшую зарешеченную дверь. Как предписывала инструкция, Инка открыла эту дверь ключом, взятым из центрального сейфа, а потом заперла ее за собой и Малгожатой. Они повесили плащи и зонтики на вешалку, стоящую у дверей, и почти одновременно уселись. Вместе они повернулись к стоящим за их спинами сейфам. Они сидели напротив друг друга за двумя сдвинутыми столами, а сбоку располагались еще закрытые в эту минуту матовыми стеклами окна.

Малгожата думала об утреннем скандале на кухне. Она ненавидела чистить что-либо больше всего на свете, а смывать с поверхности газовой плиты подгоревшее молоко — больше, чем что-либо другое.

Почти автоматическими жестами обе девушки после открытия сейфов потянулись к полкам, где лежали приготовленные пачки банкнот.

— Поехали! — Инка потерла руки и запустила их в первую с краю пачку. Пальцы ее двигались очень быстро, считая деньги, разделяя их на кучки и опоясывая наклейкой. Время от времени она хваталась за химический карандаш и делала значок на наклейке.

Напротив нее Малгожата, как будто внезапно вырванная из своей обычной медлительности, считала деньги еще быстрей, так быстро, что движения ее пальцев и молча считающих губ было невозможно уловить.

Через несколько минут, когда первая партия наличных была уже приготовлена, обе замедлили движения. Они работали теперь спокойно, как две машины, выполняющие постоянно одни и те же процессы.

— Знаешь… — сказала Инка, не поднимая головы, — в субботу я познакомилась с одним типом на именинах у Ковалевских, начальником по снабжению в госхозе. Двадцать пять тысяч… — она поставила молниеносно галочку карандашом. — Приезжает сюда по понедельникам за выплатой для них. Пятьдесят… — снова сделала пометку карандашом. — Он будет здесь в половине одиннадцатого. Я тебе его покажу.

Она обернула пачку наклейкой, кончиком языка лизнула по клейкой стороне, притиснула ее к матовой. Потом вполоборота, даже не глядя, бросила пачку обратно в сейф.

— Приятный? — спросила Малгожата, стараясь проявить как можно больше интереса, хотя госхозный руководитель ее совершенно не интересовал.

— Очень. Парень что надо… — Инка взяла новую стопку пятисотзлотовых банкнот. — Собственно, он не совсем уж парень. Ему, на мой взгляд, около тридцати двух лет. Мужчина… — Ее рука застыла в воздухе.

— Слушай?

— Что?

— Одолжи мне сто злотых до первого. Пусть рухнет весь мир, но я должна купить себе перчатки. Наверное, он пригласит меня сегодня на прогулку после обеда. Идет дождь, а к зонтику необходимы перчатки. А мои кожаные просто разлезаются по швам.

— Тридцать тысяч… — Малгожата старательно записала цифру на лежащем на столе листке. — Я одолжила бы тебе, дорогая, но ведь ты знаешь. У меня ровно сто до первого на все… Но… пятьдесят я могу тебе одолжить. Как-нибудь перебьюсь несколько дней. А вторую половину, может быть, тебе еще кто-нибудь даст.

Пальцы Инки снова начали свой пробег, на этот раз перебирая красные стозлотовые банкноты.

— Дашь пятьдесят! Это великолепно! А вторую половину мне даст Ковалевский. — Она на секунду приподняла стекло, закрывающее окошко, и выглянула. — Он уже пришел. Деньги у него есть, интересно только, откуда? Может, получил за жену? Ничего удивительного, у нее отец старший лесничий… — Она снова вернулась к работе, потом вдруг опять остановилась. — Слушай, Малгожата! Но ведь сегодня снова идет машина за деньгами в воеводство. Сегодня моя очередь…

— Твоя… — Малгожата усмехнулась. — Первый понедельник после пятнадцатого.

— Боже! Но он должен прийти. Малгося… — Она выпустила из рук пачку банкнот, наклонилась и положила руку на ладонь Малгожаты. — Малгося, съезди за меня. Только один раз, ладно?.. Потом я поеду за тебя сто раз… Сколько захочешь, моя сладкая, хорошо?

Малгожата спокойно высвободила руки, и глаза ее усмехнулись из-под очков, большие, красивые, характерные для человека, страдающего дальнозоркостью.

— В какой это уже будет раз?

— Я знаю. Не надо мне напоминать. Но теперь это уже точно. В последний раз, дорогая, клянусь Богом!..

— Ну хорошо. Но в следующий раз я тебе напомню.

— Не надо. Я сама буду помнить. Ты самая лучшая на свете!

Инка наклонилась над столом и чмокнула ее в щеку. Но на этот раз в поцелуе было гораздо больше чувства, нежели в том, которым она приветствовала Малгожату на площади.

— У меня будут перчатки-и-ии… — запела она высоким, почти детским голоском. — У меня будут перчатки-и-ии! — Она остановилась и приложила пальцы ко лбу. — Только какие? Наверное, серые, к тому пепельному костюму? Я видела такие в магазине.

— Да, лучше всего, наверное, серые. — Малгожата кивнула головой, не отрывая глаз от стопки банкнот, которую перебирали ее ловкие, неутомимые пальцы.

Большие золотые часы на запястье сильной загорелой мужской руки показывали: 9.30. Мужчина сидел за столом и медленно собирал автомат, части которого лежали тут же, на разостланной газете, вычищенные и промасленные.

Через несколько минут автомат был готов. Мужчина одним быстрым, уверенным движением проверил действие магазина и укрепил его. Потом нажал на спусковой крючок. Снова вынул магазин и из лежащего на столе мешочка высыпал на газету несколько десятков пуль. Действуя уверенно и методично, он зарядил автомат, потом оглянулся.

Засаленный, старый прорезиненный мужской плащ висел на стуле. Мужчина разложил его на столе, завернул в него автомат. Посмотрел на часы: 9.40.

Он направился к двери, взяв с собой плащ. На нем была кожаная куртка, бриджи и высокие ботинки мотоциклиста, зашнурованные до колен.

На пороге он оглянулся, проверив в последний раз состояние, в котором оставлял комнату, и вышел. Старательно запер дверь квартиры, два раза повернув ключ в замке. Потом спокойно, тихо насвистывая старую мелодию, вышел на улицу.