Девушка из Хиросимы

Она вышла, постукивая каблучками, вместе с дядей.

Из–за плетня со стороны соседнего дворика показалась круглая, как луна, физиономия Инэко. Она быстро затараторила:

— К нам тоже приходила эта… — она сложила губы бутончиком и прищурила глаза. — Сейчас ходят по домам и уговаривают всех сдавать кровь. Все пошли гуда, на площадку. А меня не пустили… вчера я ходила к Яэтян, а потом пошли в одно место… — она быстро заморгала, — и я вернулась поздно, и мне попало…

За плетнем послышался голос дяди Сумико. Инэко исчезла. Дядя Сумико стал разговаривать с матерью Инэко, подошедшей к плетню. Дядя сказал, что на площадке расставили столики и приехавшие из города врачи и сестры милосердия стали предлагать всем сдать кровь, но никто не согласился. Тогда толстая женщина в шляпе с желтым пером объявила, что за кровь будут платить, но надо сперва дать кровь на пробу, а через несколько дней они приедут опять и купят у тех, у кого кровь окажется подходящей. Несколько человек дали кровь на пробу. Всех рассмешила слепая бабушка Оцуру. Врач сказал ей, что у старух не берут кровь, а она сказала, что умеет плести корзины не хуже молодых, и стала просить, чтобы у нее взяли немножко, хоть за полцены.

— А в Старом поселке были? — спросила мать Инэко.

Были, но там парни подняли шум перед управой, прибежали чернорабочие с дамбы, чуть не подрались с полицейскими. Никто не дал крови. Сейчас ездят по всем окрестным деревням.

Как только дядя вошел в дом, Сумико сказала:

— Я не пойду к доктору… страшно…

К доктору Ари–мицу все–таки надо сходить. Эта госпожа обещала сказать ему, и он осмотрит бесплатно. Пойдем вместе. А к этой госпоже не пойдем, у нее морда хитрая.

Сумико улыбнулась:

— А я подумала, дядя хочет продать меня.

Лучше сдохну, чем сделаю из тебя панпан–дев–ку. — Он топнул ногой. — Не болтай ерунду!

Он вытащил из–за пояса листочек, который ему дала дама.

— Вот адрес лечебницы Аримицу. Запомни.

— Эту улицу знаю, — сказала Сумико. — Там музей, в позапрошлом году нас водил туда учитель. А около музея сквер с поминальным столбом, и там начинается этот переулок. Найду.

Дядя порвал листочек и, подойдя к алтарику, спрятал жетончик в ящичке.

2

В долине у южного подножия Каштановой горы уже совсем не осталось хвороста. Туда ходили из всех трех окрестных поселков и рылись в песке, но, кроме прогнивших сучьев, уже ничего не находили. Собирать хворост на Каштановой горе было нельзя: лес принадлежал господину Сакума. Поэтому многие ходили в лес за школой. Когда–то в этом лесу водились обезьяны, и его прозвали Обезьяньим лесом. Пока он принадлежал казне, там можно было свободно собирать валежник, но в прошлом году этот лес купил какой–то подрядчик. Новый владелец поставил вокруг леса столбики. Однако местные жители ходили в лес попрежнему, пользуясь тем, что там не было охраны.

Сумико медленно шла за дядей, опираясь на бамбуковые грабли. Они несли вязанки хвороста — дядя на спине, а Сумико на голове. Дядя сказал, что ему надо зайти в усадьбу, и приказал Сумико итти прямо домой.

На краю поля отца Инэко сидел Таками, окруженный детьми. Он стругал перочинным ножиком тростниковые палочки, делая из них свистульки.

— Не так держишь. — Таками взял у одного мальчика свистульку и приложил к губам. — Вот так. Надо боком приставить, а ты держишь, как флейту. У флейты должны быть четыре дырки с одной стороны и одна с другой. И она должна быть длиннее.

Он стал наигрывать на дудочке. У него получалось очень хорошо. Вернув мальчику дудочку, он пошел за Сумико.

— Простите, что в тот раз… наговорил всяких вещей. Вы не рассердились?

Нет… — Сумико посмотрела в сторону дяди, он шел к воротам усадьбы не оглядываясь. — А вас дети любят…

Таками тихо рассмеялся.

— Сперва дразнили, даже бросали камни, — думали, что я сумасшедший. А теперь мы подружились.

Мне лучше всего с ними… Мой любимый поэт Исикава Такубоку в одном стишке написал, как он в минуту безысходной скорби пошел на берег моря и стал играть с крабиками. А я вместо крабиков играю в свистульки с детишками.

Они подошли к калитке дома Сумико.

— Вы учитесь где–нибудь? — спросила Сумико, отвернувшись.

Я на юридическом факультете Киотоского университета. — Он усмехнулся. — Только смешно изучать всю эту юриспруденцию, она ничего не стоит. К чему учиться, если мы все снова стали дикарями? Один модный французский писатель сказал о Хиросиме: «Машинная цивилизация ныне вступила в последнюю стадию варварства». Пикадон в течение одной секунды просветил меня так, словно я прочитал сто тысяч книг по философии. Англичане говорят: «Из лайф уорс оф ливинг?» — «Стоит ли жизнь того, чтобы жить?» Пикадон дал мне исчерпывающий ответ на этот вопрос. В то утро произошло то, что неизмеримо страшнее гибели сотен тысяч человек. В то утро испепелилась мораль человечества…

К нему подбежала маленькая девочка с гноящимися глазами и потянула его за рукав пиджака:

— Дяденька, и мне сделай!..

Сейчас сделаю, иди туда. — Он ласково погладил ее по головке. — Люди выдумали пикадон, и они должны понести наказание…

Пикадон сбросили аме, — сказала Сумико.

Не важно, кто именно — американцы или португальцы… Важно то, что это сделали люди, а не другие живые существа, населяющие земной шар. Виноваты люди — и больше никто. Стыдно быть человеком, и поэтому…

Сумико перебила его:

— Больше не будут бросать.

Будут непременно, — он решительно кивнул головой. — В небе над Хиросимой началась цепная реакция, которая теперь никогда не кончится и будет вызывать все новые и новые взрывы. Пикадоны теперь будут повторяться так же, как повторяются землетрясения и тайфуны. Будущее человечества — это огромное радиоактивное облако. И в этом облаке исчезнет наша проклятая планета.

Он вздохнул и, вытащив из кармана огрызок сигары, сунул ее в рот. Сумико открыла калитку и поклонилась ему. Он положил руку на калитку.

— Простите, я опять наговорил всякой всячины… С другими людьми не поговоришь обо всем этом. Они же не испытали… а мы понимаем друг друга. Судьба у нас одинаковая, мы обречены и должны примириться с этим…

Я не хочу умирать, — тихо произнесла Сумико.

Таками покачал головой.

— Жить только для того, чтобы лечиться, — это все равно, что надувать дырявый мяч. На нас стоит печать пикадона…

Не дослушав его, Сумико поклонилась и вошла во двор. К Таками подбежала девочка и, протянув ему тростниковую палочку, жалобно захныкала. Он пошел с ней.

3

— О чем Сумитян разговаривала с ним? — строго спросила Яэко, закрывая за собой калитку. — Размахивал руками, как будто речь говорил.

Он говорит, что все люди виноваты, потому что выдумали пикадон. И теперь уже ничего нельзя сделать… пикадоны будут повторяться, как землетрясения, и весь мир все равно погибнет. И на всех нас печать пикадона, и мы должны умереть. А лечиться бесполезно, — это все равно, что надувать дырявый мяч…

Яэко зажала уши руками и плюнула:

— Вот поэтому я говорила Сумитян, что не надо слушать его. Сам свихнулся и хочет, чтобы другие тоже… Только сумасшедший может обвинять всех людей ва пикадон. Виноваты аме, они сделали пикадон и сбросили его. И насчет того, что теперь будут все новые и новые пикадоны и их нельзя избежать, — тоже чепуха. Сейчас во всем мире люди борются за то, чтобы больше не было Хиросим. И этого можно добиться. И мир не погибнет. И Сумитян будет лечиться и выздоровеет. Больше не смей болтать с этим полоумным. — Яэко покосилась на подругу. — Этот дырявый мяч, наверно, нравится Сумитян, поэтому слушаешь его…