Девушка, которая взрывала воздушные замки (Luftslottet som sprangdes)

– Это тебе спасибо. Заниматься делом гораздо приятнее, чем сидеть, понапрасну ожидая почки.

Они попрощались. Гульберг расплатился за гостиницу и вышел на улицу. Процесс пошел, теперь главное – не совершить неверного шага.

Он дошел до гостиницы «Парк Авеню-отель», где попросил разрешения воспользоваться факсом и отправил письма, сочиненные накануне в поезде. Из гостиницы, в которой он останавливался, посылать факсы ему не хотелось. Затем Гульберг вышел на Авеню и стал искать такси. Остановившись возле урны, он разорвал на кусочки снятые с писем фотокопии.

*

Беседа Анники Джаннини с прокурором Агнетой Йервас заняла пятнадцать минут. Ей хотелось узнать, какие обвинения прокурор предполагает выдвинуть против Лисбет Саландер, но она быстро поняла, что Йервас не уверена в дальнейшем развитии событий.

– В настоящий момент я ограничусь тем, что арестую ее за нанесение тяжкого вреда здоровью либо за попытку убийства. Я имею в виду удар топором, который Лисбет Саландер нанесла своему отцу. Предполагаю, вы будете ссылаться на право на необходимую оборону.

– Возможно.

– Но, честно говоря, главное для меня сейчас – убийца полицейского Нидерман.

– Понимаю.

– Я связалась с генеральным прокурором. Сейчас обсуждается вопрос о том, чтобы передать все обвинения против вашей клиентки прокурору в Стокгольме и объединить их с происшедшим там.

– Я буду исходить из того, что дело передадут в Стокгольм.

– Хорошо. В любом случае, я должна получить возможность допросить Лисбет Саландер. Когда это будет можно сделать?

– У меня имеется заключение ее врача Андерса Юнассона. Он считает, что Лисбет Саландер еще несколько дней будет не в состоянии участвовать в допросах. Помимо физических травм она находится под воздействием болеутоляющих средств.

– Я получила аналогичные сведения. Вы, вероятно, понимаете, насколько я разочарована. Повторяю, главное для меня сейчас – Рональд Нидерман. Ваша клиентка говорит, что не знает, где он скрывается.

– Это соответствует действительности. Она с Нидерманом незнакома, и ей самой пришлось вычислять его и выслеживать.

– Ясно, – сказала Агнета Йервас.

*

Эверт Гульберг вошел в лифт Сальгренской больницы, держа в руках букет. Одновременно с ним туда шагнула коротко стриженная женщина в темном жакете, и он любезно придержал дверцу лифта, дав ей возможность первой подойти к столу дежурного при входе в отделение.

– Меня зовут Анника Джаннини. Я адвокат, и мне надо снова встретиться с моей клиенткой, Лисбет Саландер.

Повернув голову, Эверт Гульберг с изумлением посмотрел на женщину, которую выпустил из лифта. Потом, пока сестра проверяла удостоверение Джаннини и сверялась со списком, перевел взгляд на ее портфель.

– Двенадцатая палата, – сказала сестра.

– Спасибо. Я там уже была и найду дорогу сама.

Она взяла портфель и исчезла из поля зрения Гульберга.

– Чем я могу вам помочь? – спросила сестра.

– Я хочу передать эти цветы Карлу Акселю Бодину.

– Ему запрещено принимать посетителей.

– Я знаю, мне хочется просто передать ему цветы.

– Это мы можем взять на себя.

Цветы Гульберг прихватил с собой в основном в качестве предлога – ему хотелось получить представление о том, как выглядит отделение. Поблагодарив сестру, он направился к выходу и прошел мимо палаты Залаченко – номер 14, по сведениям Юнаса Сандберга.

На площадке лестницы Гульберг остановился и через дверное стекло проследил, как сестра скрылась с его цветами в палате Залаченко. Когда она направилась обратно на место, Гульберг распахнул дверь и быстро дошел до четырнадцатой палаты.

– Здравствуй, Александр, – сказал он.

Залаченко с изумлением посмотрел на нежданного посетителя.

– Я думал, что ты уже умер, – сказал он.

– Пока нет, – ответил Гульберг.

– Что тебе надо? – спросил Залаченко.

– А ты как думаешь?

Гульберг пододвинул стул для посетителей и сел.

– Вероятно, увидеть меня мертвым.

– Да, это было бы весьма желательно. Как ты мог повести себя как последний кретин? Мы дали тебе новую жизнь, а ты угодил сюда.

Имей Залаченко такую возможность, он бы улыбнулся. В его представлении шведская служба безопасности сплошь состояла из любителей, к каковым он причислял и Эверта Гульберга, и Свена Янссона – он же Гуннар Бьёрк, не говоря уже о таком полном идиоте, как Нильс Бьюрман.

– И теперь мы снова должны вытаскивать тебя из огня.

Получившему в свое время тяжелые ожоги Залаченко это выражение не понравилось.

– Нечего читать мне нравоучения. Вытащите меня отсюда.

– Это я и хочу с тобой обсудить.

Гульберг открыл портфель, который держал на коленях, достал блокнот и открыл чистую страницу. Потом испытующе посмотрел на Залаченко.

– Меня интересует одна вещь: неужели ты действительно смог бы нас заложить, после всего, что мы для тебя сделали?

– А ты как думаешь?

– Это зависит от того, до какой степени ты псих.

– Не называй меня психом. Я борюсь за выживание и сделаю ради этого все, что потребуется.

Гульберг замотал головой.

– Нет, Александр, все твои поступки объясняются тем, что ты злобный и гнилой человек. Ты хотел знать решение «Секции». Я здесь для того, чтобы тебе его сообщить. На этот раз мы и пальцем не пошевелим, чтобы тебе помочь.

В глазах Залаченко впервые появилась неуверенность.

– У тебя нет выбора, – сказал он.

– Выбор есть всегда, – ответил Гульберг.

– Я могу…

– Ты вообще ничего не сможешь.

Глубоко вздохнув, Гульберг сунул руку во внешнее отделение коричневого портфеля и достал пистолет «смит-и-вессон» калибра 9 мм, с позолоченной рукояткой. Это был подарок, полученный им двадцать пять лет назад от английского разведывательного управления в благодарность за добытую от Залаченко и переданную им бесценную информацию – имя сценографа агентства британской разведки МИ-5, как и Филби, работавшего на русских. Залаченко явно изумился, потом усмехнулся.

– И что ты собираешься с ним делать? Застрелить меня? Тогда остаток своей жалкой жизни ты проведешь в тюрьме.

– Не думаю, – сказал Гульберг.

Залаченко вдруг засомневался: а вдруг Гульберг не блефует?

– Разразится грандиозный скандал.

– Тоже не думаю. Появится несколько статей, но через неделю твое имя никто уже и не вспомнит.

У Залаченко сузились глаза.

– Проклятая скотина, – сказал Гульберг с таким холодом в голосе, что Залаченко пробрала ледяная дрожь.