Девушка под сенью оливы
Шрифт:
– Да, они очень скучали по тебе. Конечно, им трудно было смириться с твоим выбором, но они обрадовались, когда узнали, что с тобой все хорошо и что ты счастлива в браке.
А что еще могла я сказать? Только святую ложь. Точнее, только правду, которую я лишь слегка приукрасила.
– А я ведь тоже приехала в Ханью, но было уже слишком поздно. В еврейском квартале я застала лишь мародеров, грабивших наши дома. Тогда у меня случился выкидыш. Я ведь была на пятом месяце. Мальчик родился мертворожденным. Наши бывшие соседи ночью отвезли меня в клинику Красного Креста. Там меня долго прятали, выхаживали как могли. А немцы шарили в поисках евреев по всему Криту. Брали даже тех, кто перешел в христианство. Они и сюда
– Я там устроила скандал одному немцу, он меня и запихнул в машину вместе с евреями. А потом они выяснили, что мои документы подложные, и тоже отправили меня в концлагерь. Но в тот момент, когда мы уже плыли в Афины, какой-то пьяный солдат упал в темноте, ударился о металлическую рею и сильно поранил руку. Меня вывели из трюма, куда загнали всех узников, и отвели на палубу к раненому. И как раз в этот момент прогремел взрыв. Все, кто был наверху, очутились в воде. А позднее нас, несколько десятков человек, подобрало сопровождающее судно. Знаешь, а я ведь думала, что ты тоже там, в трюме.
Я почувствовала, как слезы градом льются по моим щекам, мешая говорить. Но это только к лучшему. О дальнейших подробностях своего спасения мне не хотелось вспоминать.
Йоланда машинально покрутила обручальное кольцо на пальце и тяжело вздохнула.
– Может, такая смерть и лучше, чем газовая камера в Освенциме. Пожалуй, это единственное, что утешает. У меня сохранилась лишь одна-единственная фотография родителей. И ни одной, где бы мы были все трое. Я пыталась рассказывать о страшной участи родителей своим детям, но их это мало волнует. Разве что Пенни в Чикаго проявила интерес. Она, между прочим, вышла замуж за еврея и перешла в нашу веру, представляешь? Так что все возвращается на круги своя! Надеюсь, мама с папой рады этому.
– А ты была в синагоге? Ее заново отстроили, и там так красиво!
– Нет, я ни разу с тех пор не была в Ханье. В моей памяти все осталось таким, как было в тот страшный день. К тому же я перестала верить в Бога. То есть я верю, но несколько иначе, чем это принято по церковным канонам.
Я почувствовала нежелание Йоланды продолжать разговор. Слишком все больно, даже спустя столько лет.
– Давай-ка прогуляемся на пасеку! – вдруг предложила она. – Пора моим пчелкам узнать счастливую новость о том, что мы встретились. Подожди, я только сейчас принесу из дома защитную сетку.
Йоланда не могла налюбоваться Пенни. Такая элегантная, стройная, спину держит прямо. Не то что она сама, развалюха. Но как ни крути, а четверо детей, которых она выносила, не сделали ее фигуру краше. Да и кожа на лице загрубела и обветрилась от постоянного пребывания на солнце. И наряд ее… После гибели мужа в годы гражданской войны она, в соответствии с местными традициями, ходит по-вдовьи: только в черном и темно-сером. Все остальные краски мира она приберегает для своих цветов и орнаментов, ярких шерстяных ковров и подушек, которыми украшены комнаты в доме.
Да, на фоне Пенни она смотрится совсем старухой. Впрочем, они прожили в разных условиях. Да и климат в Англии не такой, как здесь. Она мысленно представила себе эту страну, где круглый год зеленеют луга и каждый день идет дождь. Надо будет порасспрашивать Пенни о том, как ей живется в своей Англии. Но вначале вначале она должна рассказать ей о Панайотисе. Она постарается сделать это максимально тактично, не бередя старые раны, так, как это сделала сама Пенни. Йоланда догадалась, о скольких ужасах умолчала подруга, рассказывая о смерти ее родителей.
Семья и дети помогли ей вынести все горести и обиды, все удары судьбы. Хорошо, что Пенни тоже не обделена родственными
узами. Йоланда снова прикоснулась к ее руке, словно отказываясь поверить в то, что подруга жива и предстала перед ней из плоти и крови, а не бестелесным призраком, которые часто являются старикам накануне смерти, принимая облик давно умерших родных.Смеркалось. Подруги сидели под оливой, предусмотрительно прихватив с собой фонарь, чтобы отпугивать докучливых мошек. Они сидели и молчали, вслушиваясь в сладостное пение цикад. Возвратившиеся с работы сын Тони и муж Сарики подошли поздороваться с гостьей и тут же удалились смотреть футбол по телевизору.
Наверное, самое время начать разговор о прошлом, подумала Йоланда и даже откашлялась для смелости. Она стала рассказывать о том, как отправилась в горы, чтобы предупредить Андреаса и его людей о засаде.
– Андреас очень на меня рассердился за то, что я пошла в горы одна, и мы даже сильно повздорили тогда. Утром, едва стало светать, я тихонько выбралась из пещеры и двинулась в обратный путь. Но тут заметила на подходе немцев, и мне пришлось спрятаться и затаиться. Группе Андреаса все же удалось вырваться из засады и уйти, хоть и с большими потерями. Потому что им на подмогу пришла вторая группа, которая шла на соединение с ними, о чем я, конечно, не знала. Появление второго отряда застало немцев врасплох. Началась сильная перестрелка. Было много раненых. Командир отряда Панайотис тоже был ранен.
Йоланда замолчала, словно собираясь с силами.
– Я знала, кто он и что он значит для тебя. Я была рядом с ним до конца. Его нельзя было трогать: пулевое ранение прямо в грудь, а потому я просто сидела рядом и говорила с ним. Немного по-английски, немного по-гречески. Он-то ведь хорошо знал греческий. Он тоже знал, что я твоя подруга. «Как Пенни?» – спросил он меня. Я сказала, что ты в безопасности, у друзей. «А, Ике и Катрина! Я помню их. Сам не раз бывал в их доме…» Потом мысли его стали путаться, сознание то приходило, то уходило. Но внезапно он очнулся, схватил меня за руку и сказал: «Передайте Пенни, коробка Брюса находится возле Кларенс…» Мне показалось это бессмыслицей. А потом он начал задыхаться и вскоре отошел. Брюс умер с твоим именем на устах, Пенни. Надеюсь, и Андреас, умирая, знал, что в моем сердце он единственный мужчина, один и на всю жизнь.
Пенни вцепилась обеими руками в сиденье стула, а потом закрыла руками лицо.
– Спасибо тебе! Я не знала, как его убили и где он погиб. О смерти Брюса мне сообщили только тогда, когда я вернулась в Англию. Но, если ты помнишь, я все время чувствовала, что у нашей любви нет будущего.
– А цветы на его могиле… Просто я всегда знала, что ты захотела бы, чтобы я носила ему цветы. Что еще мы можем для него сделать? Он был замечательным человеком, добрым, милым, полным жизни. А уж какой храбрец, поискать надо! На Крите его никогда не забудут.
– А я вот забыла. Я была зла на Брюса, сама не знаю за что. Я была растерянна, раздавленна. Мне не хотелось даже вспоминать о нем. Все эти годы я не знала, что он похоронен здесь. Какой стыд! Но ты точно помнишь, что он упоминал Кларенс?
– Да! Чтобы не забыть, я даже записала эту его предсмертную фразу, чтобы потом, когда ты приедешь, передать тебе слово в слово.
– Дело в том, что Кларенс – это имя моей тети. Так звали старшую сестру матери. Славная, веселая женщина с седыми букольками, всегда в хорошем расположении духа. Боже! Я поняла, что он имел в виду! Оливу! Старую оливу, которая росла в роще неподалеку от дома Ике и Катрины. Она мне казалась очень похожей на тетю. Вот я и назвала ее Кларенс. На днях я как раз вспоминала, как любила сидеть под сенью этой оливы. Брюс и я, мы часто… Так он оставил там какую-то коробку? – Пенни схватила Йоланду за руку. – Как ты думаешь, уцелела ли эта олива? Ведь прошло шестьдесят лет. Я даже не помню, где был дом Ике.