Девушка под яблоней (Буймир - 2)
Шрифт:
– У Родиона нет гуманности, - вставляет пастух Савва.
Пастух давно говорил - не нужно нам такого председателя. И собрание согласно с пастухом: неугоден нам Родион и вся его компания - Селивон с Игнатом!
Родион Ржа из-под насупленных бровей зло уставился на Савву; плотный Селивон, Игнат сопят, что упыри, дать им волю - разорвали бы на части пастуха! Последнее, конечно, всего лишь плод его воображения. На самом-то деле Селивон с Игнатом сидели понурясь, тише воды, ниже травы. Да им ничего и не оставалось, как покориться обстоятельствам. Подчинился требованию собрания также и кроткий миролюбец, тишайший
– Снимайте меня, я уже приготовил вилы.
Не желает он отныне "быть у руля".
Скорбная тишина, всхлип, стон.
Соломия прослезилась: такой бесценный человек - и вдруг возьмет вилы!
Татьяна тоже огорчена: такой руководитель, устали ведь не знал - и вдруг станет на рядовую работу!
О Саньке и говорить нечего - все самые заманчивые надежды вырваны с корнем! Отныне не Санька будет верховодить на ферме, не ей выпадет слава, почести, ордена! Она-то думала, что сила в его руках, а оно вот как обернулось.
Кладовщик Игнат скорбит:
– Без Родиона нас и куры заклюют!
Но его предупреждение никого не пугает. К тому же беспутный пастух с ядовитой ухмылкой кивает на Родиона, не желающего якобы больше ходить в председателях, - не хочет, как кобыла овса. Этак из-за недругов своих, чего доброго, и в ад не попадешь.
Родион делает еще попытку переубедить собрание:
– Враги мои и советской власти пытаются оклеветать меня!
Родион, вероятно, сам не ожидал впечатления, которое вызовут его слова.
Собрание возмутилось околесицей, которую понес председатель.
– Неудачный руководитель - огромное зло, - сказал Марко.
– На него надеются, ему верят, а в нем нет ни живой души, ни ума, ни совести. Вот он и прячется за спину советской власти, думает, что это спасет его.
Марку, однако, не удается сбить Родиона.
– Это тот, что попал в "окно сатиры"!
– сделал он попытку опорочить Марка.
– За правду!
– раздались голоса из зала.
– Меня тут обвиняли... будто бы я разогнал кадры, - бубнит председатель.
– Мы хотели исправить Марка и Павлюка, но эти люди не признают критики!
Родион вздумал "исправлять" Павлюка! Трактористу Сеню понятны уловки председателя, все его ходы и извороты. Да и кому они не видны?
– Устин Павлюк - старый член партии, организатор и первый председатель колхоза в Буймире!
– говорит он.
Чем вздумал удивить Родиона!
– Он перерождается!
– кричит Родион. Разве он не знает, что сказать?
– А что касается пастуха Саввы, - продолжает Родион, - так этот человек никак не может избавиться от пережитков прошлого - избил председателя ревизионной комиссии.
Нагорному сегодня хватало впечатлений, он ко всему прислушивался, наблюдал, записывал, но от последней новости несколько стал в тупик.
Пастух Савва сам торопится выложить перед секретарем свою вину. Правда, прежде всего он бросает Родиону:
– Администратор ты голый, вот что я тебе скажу!
И тогда уже рассказывает Нагорному, как это с ним случилось:
– Дьявол знает, как все вышло. Голова моя не боится ни чаду, ни дыму, а тут вдруг ни с того ни с сего разболелась. Лежу я больной, значит. Смотрю, едет на возу Гаврила - чересседельника на коне нет, хомут шею давит, а Гаврила еще и ноги
на оглобли положил, совсем задушил коня. Не улежал я, выбежал: "Так-то ты колхозную худобу бережешь? Что это за копыто? А хомут? Думаешь, если есть машины, так можно коня не беречь? Ишь гонишь как бешеный! А будь бы он твой собственный, пожалел бы небось". Не стерпел - ну и дал тумака, не остерегся. Конь как заслышал мой голос, аж заржал...Надо сказать, собрание очень снисходительно приняло покаянную речь пастуха, его простосердечная исповедь даже кое-кого привела в веселое настроение. Нагорный хоть и должен был признать добрые намерения пастуха, вставшего на защиту колхозного добра, но осудил самовольную расправу. Недостойно пастуха такое поведение.
Верно говорится - беда одна не ходит. Уж и без того довольно напастей свалилось сегодня на Родиона, а тут еще полеводка Варвара Снежко со своей жалобой - не лежит, дескать, у Родиона сердце к народу, вечно насупленный, глаза в землю, не здоровается никогда с человеком.
– Может, прикажешь тебе в спину кланяться, когда ты с цапкой в поле бежишь?
– ответил Родион.
Варвара еще пуще расходилась, всякую пристойность забыла, налетела на Родиона:
– За какой-то соломой неделю ходила... Знай смотрит волком: мол, некогда мне сегодня. На следующий день приходишь - опять не вовремя...
Родион на это только руками разводит: только мне, дескать, и дела, что твоя солома. А та ишь какой вывод делает:
– И даст соломы, так уйдешь от него со слезами.
Эти слезливые бабы точно сговорились сегодня, взялись за Родиона.
– Несу из больницы ребенка, метель - дух забивает, встречаю на базаре председателя, сам-то небось в кожухе, в машине сидит ("Ох и въедливая эта Наталка!"). "Чего возле кабины топчешься, полезай в кузов!" - говорит. Снег - свету не видно, ветер сечет, люди обступили меня кругом, чтобы защитить от вьюги...
А того не подумает молодайка, пристало ли председателю на мешках либо на бочке с керосином сидеть.
Мавра убеждает Нагорного, что народ в колхозе трудовой, честный, да вот беда - завелась компанийка. Пьют, гуляют у Селивона. Что ни день воскресенье, что ни неделя - свадьба. Давно пора Селивона с Игнатом вывести на чистую воду. Разве болеют они за развитие хозяйства, за воспитание масс, за колхозный достаток, за государственные интересы? Им бы побольше содрать с колхоза. Разгоняют честные кадры, ставят всюду своих прихвостней, разорить хотят колхоз.
– А что председатель?
– спрашивает Нагорный, видимо с большим вниманием отнесшийся к Мавриным словам, чему Родион не очень-то был рад.
Кто не знает эту придиру Мавру? А Нагорный, вместо того чтобы пресечь наветы, развязывает людям языки, поощряет подобные разговоры.
И Мавра, кивая на сидевших рядком пышнотелых кумушек, рассказывает, что Соломия с Татьяной совсем опутали, залили магарычами Родиона. Хозяйством заправляют Селивон с Игнатом, в их руках зерно, мука, мед, масло, сахар, рыба, сало, фрукты, овощи, - все это так и липнет к их рукам, давно уже тюрьма по ним плачет.
Эта сухонькая пожилая женщина вызвала невольную симпатию - честный, правдивый взгляд, звенящий гневом искренний голос. Видно, здорово наболело у нее на душе. Да разве у нее одной?