Девушка с холмов

Я вернулся домой на закате, и Майор ждал меня у черного входа. Лицо его потемнело от ярости. Ли вышел из кухни в тот момент, когда Майор ударил меня наотмашь раскрытой ладонью. Удар оказался таким сильным, что у меня зазвенело в ушах, а на глазах выступили слезы. Я покачнулся и зажмурился от боли.

— Кто тебе разрешил охотиться на кроликов с этой сукой?! — проревел Майор. — И как ты думаешь, дьявол тебя побери, почему я запер ее на заднем дворе, ты, маленький болван? Ты что, не знаешь, что у нее течка и ее может покрыть любой ублюдок! Если у нее будут нечистокровные щенки, весь этот чертов приплод я повешу тебе на шею!

Онемев от страха и беспричинной злобы, которые у меня всегда вызывали его нападки, я лишь пятился, пытаясь отойти от него подальше. Но Ли пришел мне на выручку.

— Думаю, здесь нет большой беды, — заметил он с присущим ему редким хладнокровием, хотя ему было всего семнадцать лет. — У этой суки не очень хороший нюх.

Майор немедленно переключил свое внимание на Ли.

— Кто это сказал? — свирепо потребовал он ответа.

— Я дважды брал ее на охоту, и оба раза она прозевала птиц. С ней не все в порядке.

— Ты уверен?

— А как же, старый пойнтер Билли Гордона оба раза находил птиц, которых она не замечала. Я знаю еще три таких случая… — Ли пожал плечами, не считая нужным ставить точки над “i”.

Майор что-то подозрительно пробурчал. Мол, надо будет, в таком случае, избавиться от нее. Затем еще раз гневно окинул меня взглядом и вошел в дом, хлопнув дверью.

Ли улыбнулся мне и потрепал по плечу. Я прекрасно знал, что он никогда не охотился с этой собакой. Просто, когда пахло жареным, он быстро соображал.

Только однажды Майор действительно разозлился на Ли — когда в том же году он сбежал в Новый Орлеан с Шарон Рэнкин, замужней женщиной.

Этой женщине было всего двадцать три года, и скорее всего она сама была довольно сумасбродной. Ее муж служил кассиром в банке, вместе они прожили всего около года.

Она была из тех миниатюрных блондинок, что выглядят такими эфемерными, с невинными глазами, нежной прозрачной кожей и изящной комплекцией. Они способны довести обычного мужчину до глухоты, немоты и слепоты, а на другое утро выглядеть по-прежнему свежими, как бутон лилии.

Я никогда, впрочем как и остальные, не мог понять, почему ей захотелось убежать с семнадцатилетним мальчишкой. Но полагаю, она знала, что делает. Во всяком случае, она подняла большой скандал, когда их поймали и увели от нее Ли.

Полиция схватила их в Новом Орлеане, где они жили в гостинице “Сент-Чарльз”, ежедневно посещая скачки. Ни Рэнкин, ни она никогда больше не возвращались в наш город. Да и Ли никогда не вспоминал о ней. Только один раз, будучи очень пьяным, он обмолвился:

— Шарон любила лошадей!

Мы сидели вдвоем в глубине кафе Билли Гордона, и я пытался увести его оттуда, пока так называемая хлебная водка Билли не прикончила его.

— Она говорила, что лошади самые прекрасные животные в мире.

После этой истории кончилось его обучение в средней школе. Майор сунул его в первое попавшееся военное училище посреди семестра, а затем в разные другие. Ли умудрялся выскользнуть из них быстро, как ртуть из соломенной шляпы, оказываясь в самых непредсказуемых местах.

Я вспомнил холодную декабрьскую ночь во время моего второго года обучения в средней школе, когда я, проснувшись, увидел его. Он склонялся надо мной в темной комнате, с зажженной спичкой в руке, тряс меня за плечо и улыбался. Когда я окончательно проснулся и сел, он сделал знак, чтобы я молчал. Он был в форме военного училища, весь в грязи и угольной пыли от вагонетки, на которой ехал. Он хотел занять денег и забрал весь мой Капитал — десять долларов. Затем собрал несколько пар бриджей и сапог, тяжелый дождевик, взял из своей комнаты винтовку тридцать второго калибра, револьвер и исчез. Он взял с меня обещание, что я никому не скажу, куда он отправился. Я не сразу сообразил, что никак не могу его выдать, ведь он не сообщил, куда пошел. А Ли уже скрылся под порывами черного северного ветра и хлещущим дождем.

На этот раз его нашли через две недели. Он жил с полусумасшедшим охотником, который ставил капканы в низовьях реки Сабины. Старик напоминал вечно пьяную болотную крысу. Он отсидел пятнадцать лет за то, что убил в драке фермера из-за гребной лодки.

Через несколько лет я встретился с помощником шерифа, отправившимся тогда за Ли. На старика Эпса властей навел какой-то мальчишка.

Помощник шерифа, воевавший в Первую мировую войну, сравнивал поход к полуразвалившейся хижине старика со второй битвой на Марне.

Ему пришлось оставить машину в нескольких милях из-за опасности провалиться на болотистой дороге. При подходе к лачуге он совсем ошалел от страха. Его оглушил грохот ружейных выстрелов, и он увидел, как с крыши под дождем слетают куски гнилых дубовых досок.

Когда он наконец собрался с духом и решился заглянуть в окно, то увидел, что Ли и старый Эпс лежат бок о бок на двух парусиновых койках. Эпс был пьян как свинья. Они оба стреляли: Ли — из револьвера тридцать второго калибра, а Эпс — из армейского ружья сорок пятого калибра, по бешено мечущейся по стропилам крысе.

После каждого выстрела в крыше появлялась новая дыра и хижину все сильнее заливало дождем. Старик Эпс грязно ругался, а Ли хохотал.

Когда помощник шерифа уводил Ли, старик так и лез на рожон:

— Только слово скажи, Бак, и я разбросаю вонючие кишки этого законника по дну Сабины. Ты не должен возвращаться в проклятое училище, если не хочешь этого!

Я улыбнулся в темноте, вспоминая про все это. Люди любили Ли! От похожей на цветок Шарон и до этого старого козла. Он был шальной и независимый, но он знал, как нравиться людям.

Глава 4

Спидометр большого “родстера” показывал в момент, когда переваливали хребет холма Пяти миль, шестьдесят. Потом его стрелка доползла до шестидесяти пяти, потом — до семидесяти и наконец остановилась на семидесяти пяти. Ли сидел за рулем развалясь, в своем широком охотничьем пальто. Он поискал в кармане сигарету, щелкнул зажигалкой, и на мгновение маленькое пламя осветило его склоненное индейское лицо и гладко причесанные темные волосы. Он улыбнулся мне поверх сигареты:

— Мы перестреляем их всех, сынок.

Затем он начал напевать “Милашку из Сигма Чи”. Так же как и я, он не мог правильно напеть ни одной мелодии.

В холодном полусвете зари, с расширяющейся на востоке розовой полоской, “бьюик” казался единственным живым существом. Вокруг все было тихо, призрачно и морозно. Боковые стекла машины были подняты, но я все равно держал руки в карманах, чтобы они не мерзли. Когда мы пересекли маленький ручеек ниже владения Эйлеров, повсюду виднелись лоскутья тумана, низкого и похожего на пелену. Мы разрывали его, поднимая облака красной пыли.