Девушка с приветом

— С пилой, — эхом повторила я и тоже откинулась на спину. Вспомнила строки любимой поэтессы:

Как у сосенки у красной

Каплет жаркая смола.

Так в ночи моей прекрасной

Ходит по сердцу пила. [3] .

На печальный рассказ Сержа я неожиданно отозвалась нашей грустной семейной историей. Ее мало кто знает, только очень близкие люди.

3

М. Цветаева.

Когда моей маме было пять лет, а тете Капе — семь, их отправили на лето в деревню. Во время сенокоса они играли на лугу. Там работала сенокосилка.., мама под нее попала. Ей отрезало обе ноги ниже колена. Наш дядя Степан догадался туго перевязать их, схватил ее на руки и помчался в село. А тетя Капа бежала рядом и прижимала к груди отрезанные ножки. Как в фильме ужасов.

Он перекочевал в мои ночные кошмары.

Мне снилось, что на месте мамы оказалась я, у меня нет ног — не могу сделать ни шагу без протезов, только ползать. Мне нужно забыть об играх, о беге вприпрыжку по ступенькам; я не выберусь без посторонней помощи из ванной, никогда не буду загорать на пляже и танцевать. Я осуждена вечно ходить в уродливых ботинках и не в силах представить, какими были бы пальчики на моих ногах. Потом мне снилось, что я — тетя Капа, бегу рядом с дядей Степаном.

Страшные обрубочки маминых ног постепенно перестают кровоточить и становятся все холоднее. И даже когда я повзрослела, окончила институт, кошмары не отступили.

Но теперь я была хирургом, и мне предстояло сделать операцию, вернуть маме ноги.

Но для трансплантации нужны специализированные бригады, которые бы сменялись каждые три часа, инструменты, лекарства, предотвращающие отторжение… А я одна, я не справлюсь…

Врачи нередко оказываются в ситуации, когда делают меньше, чем могли бы, сложись обстоятельства по-иному или имей они в руках нужные средства. Постепенно привыкаешь работать, исходя из данности, а не возможности. Но во сне это противоречие не скрашивается реальной объективностью и потому особенно болезненно.

— Я полагаю тебя выдающимся врачом в последней степени, — сказал Серж.

Его словоупотребление неподражаемо — я тихо рассмеялась. Мы поменялись позами. Теперь Серж лежал на боку и смотрел на меня.

— Ты стала хирургом, потому что хотела помочь маме?

— Наверное. Больницы я помню с раннего детства, тетя Капа в них работала, маму часто госпитализировали. Конечно, я не застала то время, когда мама росла, росли косточки, и каждый год ей приходилось ложиться на операцию и пилить, пилить кости. Но и потом ей досталось. В общей сложности она перенесла более пятидесяти операций. Протезы натирали, начиналось воспаление надкостницы, словом, хорошего мало.

— А твой отец?

— О, мой мифический отец! «Лицо кавказской принадлежности», как говорит тетушка. Мама утверждала, что в нем была скорее греческая кровь. Мне мама казалась необыкновенно красивой, просто волшебной. Но она смеялась, когда я об этом ей говорила, и считала себя дурнушкой. Она никогда не была замужем, мое появление на свет сродни зачатию из пробирки, только пробирка, как я представляю, передвигалась на собственных ногах.

— Кэти, а ты была замужем?

— Нет, не была. — Я сладко потянулась и подкатилась к нему поближе. Но Серж не торопился заключить меня в объятия.

— Но у тебя кто-то есть?

— Никого. — Я удивилась глупости вопроса.

— Кэти! У тебя в ванной мужской одеколон стоит на полке, в прихожей — мужские тапочки, и ты мне дала совсем не женскую майку, когда мы впервые оказались у тебя. И я бы никогда не поверил, что такая красивая и страстная женщина, как ты, может быть одинока.

— Страстная? Глупости, я совершенно обыкновенная.

— Можешь кокетничать, но я не слепой и не окаменелый. Не хочешь мне отвечать?

— Анатолий, — сообразила я наконец, — спутник дней моих суровых. Да, хорошенькую истерику по заявкам радиослушателей я тебе закатила. История нашей любви проста как блин и замешана на таких же простых продуктах — муке, воде и соли. Блины хороши только в горячем виде — остыв, они становятся невкусными.

— Ты очень образно говоришь, Кэти, — похвалил Серж. — Но, боюсь, не очень для меня доступно.

Я вздохнула и принялась исповедоваться:

— Тогда, после смерти мамы, его любовь была спасательным кругом, за который я уцепилась с судорожными всхлипами утопающего. Я придумывала ему достоинства, которых не существовало, но которые вполне можно было предположить, благодаря его импозантной внешности и неколебимой самоуверенности. Все это в прошлом. Толик мне очень помог. Так помогают ребенку, потерявшемуся, несчастному и под проливным дождем. Дом, где его успокоят и обогреют, не обязательно станет родным, ведь в нем могут жить проходимцы.

Я не рассказала Сержу только о самом больном — о том, что Толик уговорил меня сделать аборт.

Почему я вообще разоткровенничалась?

Наши тела так быстро и стремительно познакомились, что теперь сознание, очевидно, наверстывало упущенное, заполняло пустоту душевную. Для меня радиознакомство с женой Анатолия, осознание унизительности собственной роли, последовавший затем улет в сладкое забытье имели судьбоносное значение. С Анатолием рассталась навсегда, а с Сержем.., лучше сейчас не думать об этом. Попробовать проверить: действительно ли существует тот чудный бред или он мне только приснился?

Я поставила два пальца домиком на животе у Сержа и стала шагать ими, направляясь к шее.

Лежавший рядом голый мужчина не понимал моего настроения или не желал понимать:

— Кэти, ты уверена, что не хочешь видеть своего.., своего друга, что не примешь его? В том смысле, что это фин, как это? Финиш?

Моя рука безвольно упала. Вот и расплата.

Нечего было расписывать непоколебимость разрыва с Толиком. Серж испугался, что теперь я буду донимать его горячей привязанностью. Как же! Одинокая бабенка, только и знает, что на шею кому-нибудь вешаться.

Получил фашист гранату, говорили мы в детстве. Почему мы называли себя фашистами?

Неужели он не понимает, что его вопрос, по меньшей мере, неуместен, оскорбителен?

Женщина лежит с тобой в постели, а ты ее спрашиваешь, не будет ли она спать завтра с другим. Я почувствовала, что сейчас начну дрожать — от внезапно снизившейся температуры тела или от отвращения к себе.

— Кэти, что случилось? Почему ты вдруг поменяла лицо? — Серж попытался притянуть меня к себе, но я быстро отпрянула и села на край дивана.

— Я хочу пойти в душ. Что же касается твоего вопроса, то я уверена, что разберусь в своих проблемах.

Где моя одежда? Небольшое мысленное усилие, и я вспомнила, что она должна быть разбросана по пути следования из кухни в комнату. Очень пикантно.

— Возьми, пожалуйста. — Серж набросил мне на плечи мягкий махровый халат.

Джинсы, блузка, свитер, белье — вся моя одежда была собрана в кучу у входной двери. На куче возлежал Рэй.

— Хорошо устроился, — возмутилась я. — Не жестко?