Девушка с синими гортензиями

– Вы ведь были ее подругой, не так ли? – спросила Амалия. – Она даже играла в пьесе, которую вы написали.

– Да, мы дружили, – кивнула мадемуазель Сильветт. – Я была старше, и она частенько спрашивала у меня совета. Не о том, как играть ту или иную роль, а о том, как ей поступить в том или ином случае.

– С тем или иным поклонником? – с улыбкой осведомился Видаль.

– О нет, – сразу же ответила мадемуазель Сильветт. – Тут она никого не слушалась и советов не просила. Вообще-то, она была вроде как душа нараспашку, всегда готова помочь или дать денег, но когда речь заходила о личном… Жинетта могла быть очень, очень скрытной. И чем важнее для нее была связь, тем сильнее скрытничала. И поскольку свои отношения с Рейнольдсом она не то что не скрывала, а, наоборот, всячески афишировала, то вы сами можете делать выводы.

– Сколько лет вы ее знали? – спросила Амалия.

– С тех пор, как Жинетта пришла в «Жимназ» и стала играть там маленькие роли. Получается, с 1901 года или около того. Правда, когда она стала звездой, мы почти перестали общаться. И зачем она отправилась в тот круиз? Ей же говорили, чтобы она остерегалась воды.

– Кто говорил? – подняла брови Амалия.

– Ах, ну да, вы же не знаете ту историю… – оживилась мадемуазель Сильветт и рассказала о том, как однажды она сама, Женевьева Лантельм и еще одна актриса отправились к знаменитой предсказательнице узнать свое будущее.

Та, оказывается, объявила мадемуазель Сильветт, что ее судьбу решит буква «В». И в самом деле, вскоре актриса вышла замуж за некоего Валантена. Лантельм получила совет остерегаться воды («Воды! – воскликнула тогда Жинетта, смеясь. – Хорошо, что не шампанского!»), а третья спутница – дороги.

– И третья актриса, конечно, погибла в дороге, – иронически усмехнулся Видаль, выслушав эту историю.

Мадемуазель Сильветт поглядела на него с укором. Затем сказала серьезно:

– Она попала в аварию на шоссе и была вынуждена уйти из театра.

Видаль поглядел на Амалию, и ему показалось, что баронесса готова сказать что-то не слишком лестное по поводу предсказателей и тех, кто им верит. Однако та перевела разговор на другую тему и спросила, что мадемуазель Сильветт думает о том, что случилось на яхте.

– Не знаю, – нерешительно протянула актриса. – Понимаете, я как-то не очень верю в несчастный случай. А если мы говорим об убийстве… – Мадемуазель Сильветт поморщилась. Судя по всему, ей, уравновешенной натуре, было неприятно даже произносить это слово. – Никто не мог убить Жинетту, кроме мужа, который ее ревновал. И еще, может быть, Евы.

– Вот как? Почему?

– Ева была влюблена в Шарля Мориса, как кошка, – усмехнулась мадемуазель Сильветт. – Знаете, все обожают говорить о том, как важна первая любовь… Но есть еще одна важная любовь, о которой обычно забывают и о которой редко пишут господа романисты: последняя. Жинетта играла с Шарлем Морисом в одной пьесе. Тот ей понравился, и она пригласила его на яхту. Ева, узнав об этом, устроила страшный скандал. Пришлось пригласить и ее. Кроме того…

– Да?

Актриса заколебалась, помолчала. Наконец снова заговорила:

– Не выношу сплетен, но это вовсе не сплетня, я слышала ее слова своими ушами. Словом, как-то раз, когда Ева выпила немного больше, чем нужно, она кое о чем обмолвилась. Я тогда не приняла ту фразу всерьез, а теперь думаю, что, может быть, Ларжильер не просто так ушла в монастырь.

– Что именно сказала Ева? – терпеливо спросил Видаль.

– Что однажды убила человека, – проговорила актриса, волнуясь. – Мы беседовали о романе, где герой, убив, испытывает угрызения совести и прочее. А Ева сказала мне, что это чепуха. Мол, убив, просто оставляешь все случившееся в прошлом и идешь по жизни дальше. Я тогда решила, что она слишком много выпила, да и она, когда протрезвела, больше никогда на эту тему не заговаривала.

Видаль покосился на Амалию и в тот миг был готов биться об заклад: его спутница думает о том же, что и он. Ну и ну! Становится все интереснее и интереснее… Любопытно, это правда или нет?

И тут Видаль вспомнил, что в Париже Ева сразу же начала с главной роли, заменив неожиданно умершую актрису. Неужели…

Выйдя из театра на бульвар Капуцинок, журналист горячо сжал баронессе руку, сопроводив жест словами:

– Должен признаться, я недооценил вашу систему. Однако благодаря ей мы узнаем такие сногсшибательные вещи…

Амалия слегка поморщилась, услышав определение «сногсшибательный».

– В сущности, пока мы не узнали ничего особенного, за исключением того, что все свидетели что-то недоговаривают или даже кое-где привирают, – сказала она. – Но это было ясно еще до того, как мы взялись за дело. И самое скверное то, что у Евы фактически нет алиби на время убийства, если оно действительно имело место.

– Я тоже обратил внимание, – кивнул Видаль.

– Допустим, что в пылу ссоры Шарль Морис сказал ей, что она ему надоела и ему гораздо больше нравится Лантельм. После чего он уходит к себе, а Ева, воспользовавшись тем, что на палубе никого нет, идет к Лантельм и выталкивает ее в окно. После чего каким-то образом создает иллюзию запертой изнутри двери и возвращается к себе.

– Иллюзию?

– А почему бы и нет? Да, дверь была заперта. Да, ключ находился в замке со стороны комнаты. Но это не значит, что дверь была заперта изнутри. Есть масса способов создать видимость замкнутого пространства. Вы понимаете, что я имею в виду? Но пока у нас нет возможности осмотреть «Любимую», мы можем только строить теории. Пока нам известно только, что у Евы Ларжильер нет алиби, зато имеется очень веский мотив.

Видаль нахмурился.

– Возможно, когда Ева увидела тело, ее замучили угрызения совести, и актриса пыталась покончить с собой, выбросившись в то самое окно, – внезапно сказал он. – Только Шарль Морис вошел вовремя и помешал ей сделать это. А теперь, когда время прошло, Ева уже не хочет умирать и поэтому всячески поддерживает общепринятую версию, согласно которой Лантельм убил ее муж.

– Видите, как интересно выходит, – усмехнулась Амалия. – И интереснее всего, что, пока мы строим версии, свидетели начали исчезать… К тому же, возможно, за нами вдобавок кто-то следит. – Баронесса вздохнула. – Кто у нас остался из свидетелей? Шарль Морис, Раймон Обри…

– Бывший капитан находится где-то в колониях. Шарль Морис должен быть в Париже.

– Жюли Прео, ныне графиня де Сертан…

– Она с мужем живет то в парижской квартире, то в замке недалеко от Парижа. Но граф, судя по всему, не настроен нас к ней подпускать.

– А что насчет старого драматурга, Анри Невера?

– Я не нашел о нем сведений. Скорее всего, он уже умер. У Леопольда Эттингера чахотка. Несколько месяцев назад он уехал к себе в Бельгию.

– Остаются только актер, доктор Морнан и мать матроса Шавийара, которая живет в Версале, – проворчала Амалия. – Все ясно. Едем к Шарлю Морису, а потом к доктору.

Однако им не повезло. Горничная в доме Шарля Мориса сказала им, что месье уехал в Лондон, договариваться насчет гастролей. А доктор Морнан, как оказалось, вместе с семьей отбыл на отдых в Довилль.